Отомщенный любовник - Дж. Уорд

– Да.

Дерьмо. Какого черта он ляпнул?

– Я знаю, у тебя есть свои причины.

– Да.

– И понимаю, что ты не хотел причинять мне боль. – Это было скорее вопросом, чем утверждением – на последних словах интонация повысилась.

– И в мыслях не было.

– Но ты ведь знал, что мне будет больно.

Роф поставил локти на колени и уперся на них.

– Да, знал. Поэтому я не мог уснуть. Казалось неправильным не говорить тебе.

– Ты боялся, что я запрещу тебе выходить или еще что-то? Что сдам тебя за нарушение закона? Или…

– Вот в чем дело… В конце каждой ночи я приходил домой и говорил себе, что больше не буду этого делать. И на каждом закате понимал, что подпоясываюсь своими кинжалами. Я не хотел, чтобы ты волновалась, и уверял себя, что это долго не продлиться. Но ты была права, наехав на меня. Я не собирался останавливаться. – Когда вспыхнула головная боль, он снял очки и потер глаза. – Это было так неправильно, и я не могу смириться с тем, как поступил с тобой. Это убивало меня.

Ее рука оказалась на его ноге, и Роф замер, ее нежное прикосновение было большим, чем он заслужил. Когда Бэт слегка погладила его бедро, он надел очки обратно и осторожно поймал ее руку.

Никто не сказал ни слова, пока они держались друг за друга, ладонь к ладони.

Порой слова стоят меньше воздуха, который их приносит, когда дело касается сближения.

Когда по двору пронесся холодный ветер, из-за которого начала потрескивать сухая листва, лежавшая перед ними, в старой квартире Бэт включился свет, заливая собой уголок кухни и единственную гостиную.

Бэт засмеялась.

– Они расставили мебель так же, как и я, футон[98] напротив длинной стены.

А значит, им прекрасно была видна парочка, вломившаяся в квартирку и направившаяся к кровати. Люди прижались друг к другу, губы к губам, бедро к бедру, и приземлились на футон в грязной схватке, мужчина возвышался над женщиной.

Будто данное шоу ее смутило, Бэт слезла со стола и прокашлялась.

– Думаю, мне лучше вернуться в Безопасное место.

– Я сегодня не выхожу. Буду дома, знаешь, всю ночь.

– Это хорошо. Попытайся немного отдохнуть.

Боже, эта отчуждение? ужасала, но, по крайней мере, они разговаривали.

– Хочешь увидеться там?

– Со мной все будет в порядке. – Бэт закуталась в свою парку, ее лицо утонуло в воротнике. – Как же холодно.

– И не говори. – Когда пришло время расставания, ему хотелось узнать, как между ними обстоят дела, и страх сделал его зрение достаточно четким. Боже, как же ему было ненавистно одиночество, отражавшееся на ее лице. – Ты даже не представляешь, как мне жаль.

Бэт коснулась его подбородка.

– Я слышу сожаление в твоем голосе.

Он взял ее руку и приложил к своему сердцу.

– Без тебя я ничто.

– Не правда. – Она отстранилась от него. – Ты король. Не зависимо от того, кто твоя шеллан, ты – это все.

Бэт дематериализовалась, ее жизненно необходимое, дарящее тепло сменилось холодным декабрьским ветром.

Роф выждал еще минуты две, а затем дематериализовался в Безопасное место. После всего того времени, что они кормились друг от друга, в ней было столько его крови, что он чувствовал ее присутствие за толстыми стенами учреждения, нагруженного безопасностью, и знал, что она под надежной защитой.

С тяжелым сердцем Роф вновь дематериализовался, направляясь обратно в особняк. У него есть швы, которые нужно снять, и целая ночь, которую предстоит провести в одиночестве в своем кабинете.

Глава 21

Через час после того как Трэз отнес поднос обратно на кухню, желудок Рива начал бунтовать. Черт, если овсянка больше не подходит, что тогда остается? Бананы? Белый рис?

Гребаные детские кашицы Гербер[99]?

И в хреновом состоянии не только пищеварительный тракт. Если бы он мог что-либо чувствовать, то наряду с тошнотой прописалась бы головная боль. Всякий раз, как появлялся источник света, например, когда Трэз приходил проведать его, Рив тут же начинал неконтролируемо моргать, его веки сами нескоординированно опускались и поднимались, исполняя глазную версию «Safety Dance»[100]; а затем слюна открывала течь, и он начинал компульсивно глотать. А значит, за этим последует тошнота.

Когда зазвонил телефон, Рив нащупал его рукой и поднес к уху, не поворачивая голову. Сегодня в ЗироСам многое происходит, и ему нужно быть в курсе событий.

– Да.

– Привет… ты мне звонил?

Взгляд Рива метнулся к двери ванной, сквозь косяки пробивался слабый свет.

О, Боже, он же еще не принял душ.

Он до сих пор покрыт недавним сексом.

Даже если Элена примерно в трех часах езды отсюда, и у него не включена веб-камера, он чувствовал себя абсолютно мерзким, просто разговаривая с ней.

– Привет, – резко сказал он.

– Ты в порядке?

– Да.

Что было абсолютной ложью, и замешательство в его голосе выставило ее напоказ.

– Ну, я, эм… я увидела, что ты мне звонил… – Когда он издал какой-то сдавленный звук, Элена остановилась. – Ты болен.

– Нет…

– Ради Бога, пожалуйста, покажись в клинике…

– Не могу. Я… – Боже, он не мог с ней разговаривать. – Я за городом.

Длинная пауза.

– Я привезу тебе антибиотики.

– Нет.

Она не должна увидеть его в таком состоянии. Блин, она никогда снова не должна его видеть. Он мерзок. Мерзкая, грязная шлюха, которая позволяет кому-то ненавистному прикасаться, присасываться к нему, использовать его и заставлять делать то же самое с ней.

Принцесса права. Он гребаный ходячий член.

– Рив? Позволь приехать к тебе…

– Нет.

– Проклятье, не поступай так с собой!

– Ты не можешь меня спасти! – крикнул он.

Сорвавшись, он подумал: «Господи… откуда это взялось?»

– Прости… ночь выдалась не из легких.

Когда Элена вновь заговорила, ее голос был лишь слабым шепотом:

– Не поступай так со мной. Не заставляй меня смотреть на тебя в морге. Не делай этого со мной.

Рив зажмурился.

– Я ничего с тобой не делаю.

– Черта с два не делаешь. – В ее голосе послышался всхлип.

– Элена…

Стон отчаяния, раздавшийся на другом конце провода, был очень четким:

– О… Боже. Знаешь, мне плевать. Давай, прикончи самого себя.

Она повесила трубку.

– Черт. – Он потер лицо. – Черт!

Рив сел и запустил мобильник в дверь ванной. И как только тот отскочил от панелей и отлетел в сторону, Рив понял, что разбил единственную вещь, в которой был ее номер.