Ричард Длинные Руки – король-консорт - Гай Орловский

Прими и стань, говорил во мне огромный как вселенная голос, и могучий, как вся темная энергия. Ты Повелитель Двух Миров, ты властелин всего, что существует…

Я уже принял, однако нечто во мне злое и бунтарское прохрипело, задавленное этой вселенской мощью:

– Нет уж… во тьме заплачут вдовы, повыгорят поля, и встанет гриб лиловый, и кончится Земля…

Мир разрушения прекрасен, продолжал уговаривать голос, в котором я потрясенно узнал самого себя, и с ужасом понял, что это не имитация, а говорю я сам, только огромный и настолько могучий, что просто всесильный, ты насладишься вселенскими катаклизмами взрывающихся звезд и горящих галактик…

А мне нужны бабочки и цветочки, возразило во мне что-то крохотное и еще не до конца не затоптанное, и хотя на самом деле цветочки и бабочки мне и на хрен не нужны, никогда ими не любовался, природа не храм, а мастерская, и человек в ней – работник, но ведь работник же, а не разрушитель!

Он продолжал убеждать, разворачивая картины как полной и абсолютной власти над людьми, где те не больше, чем бессловесный скот, их можно откармливать и на убой, так и власти над вселенной, но я вцепился в эту дурную мысль о бабочках и не отпускал, и все больше твердил, что красота нужна этому миру, хоть и не понимаю зачем, что имею мнение и хрен оспоришь, человек – звучит гордо, а гордый сам раздает советы, поучает и указывает с высоты доминантства, как кому жить и куда идти каким лесом…

Когда начал приходить в чувство, зал почти пуст, из последней шеренги монахов осталось четверо, но их раскачивает, на моих глазах один упал, двое послушников подбежали и быстро вынесли за двери исполинской часовни.

Пошатываясь, из коридора вошли двое, бледные, изнуренные, с запавшими глазами, встали в шеренгу.

Кто-то прокричал сорванным голосом:

– Братья Милениус и Черенгис, можете возвращаться! Спасибо за ваш подвиг. Отец Киринис, помогите брату паладину.

Помог не только отец Киринис, еще двое подхватили, сбоку и сзади, я чувствовал их сильные руки, но не мог шевельнуть не то что головой, но даже глазными яблоками.

Совместными усилиями вывели меня из часовни, ноги каким-то чудом держат, но я их не чувствую, словно деревянные, и вообще слишком странное ощущение, в ушах все еще звучат хрипы и сладкие стоны, а биение крови в ушах чувствую, как мощные толчки землетрясения, когда в объятиях сплетались Уран и Гея.

Словно издали я услышал голос аббата:

– Что с отцом Мантриусом?

– Еще бездыханный, – ответил чей-то голос, – но отцы Леклерк и Юстериус пока бьются за его жизнь…

Я с трудом разлепил губы и произнес чуть ли не по складам, не понимая, чей это голос, и догадываясь, что буду привыкать к нему еще долго:

– А он… тоже?

– Нет, – ответил голос, перед глазами прояснилось, я увидел озабоченное лицо Бенедерия. – Он всего лишь нарушил запрет… и попытался прикоснуться…

– Прикоснуться? – спросил я. – К чему?

– Мы все видели, – ответил Бенедерий, сильнейшее омерзение отразилось на его старческом лице, а костлявые плечи передернулись, – видели, чем совращали тебя… но отец Мантриус захотел еще и ощутить, что ощущаешь ты…

Меня тоже передернуло.

– Глупец… Хотя, понятно, ученый…

– Недостаточно, – сказал кто-то сердито сбоку. – Но теперь ему точно будет наука.

– Если выживет, – сказал сбоку другой голос.

– И если не потеряет разум, – добавил третий.

Голоса я начал узнавать, и сразу ощутил надежду, что все это уйдет, как страшный сон, я снова стану…

Перехватив взгляд аббата, я невольно поднял руки к голове, пальцы наткнулись на холодный металл. В ужасе я схватил, сорвал с головы, сердце снова застучало часто-часто, однако корона просто корона, сейчас абсолютно не чувствовал ее чудовищной мощи.

Я поднял глаза на аббата Бенедерия, он уже снова теряет силы, побледнел, двое священников торопливо подхватили его под руки.

– Все? – спросил я хриплым голосом. – Корона мертва?

Он покачал головой.

– Нет.

– Но я не чувствую…

– Не чувствуешь ее власти, – произнес он устало. – Даже зов утих… Но это твоя корона. Теперь только ты ее хозяин и властелин. Корона Повелителя Двух Миров. Темный мир ты уничтожил… с позволения Господа, однако твоя власть над всеми существами из него, что когда-либо проникли в наш мир, осталась.

Я зябко передернул плечами.

– Моя власть? Да зачем мне такая власть? Да еще над… б-р-р…

Он произнес сухо:

– А ты при чем?.. Если надо?

– Ах да, – ответил я, – если надо…

Он взглянул остро, качнул головой.

– Ты очень быстро приходишь в себя. Одно время казалось… да не только одно, что тебя вот-вот сломят, уже сломили, но ты как-то из последних сил поднимался снова.

Я сказал льстиво:

– Вы и ваши священники помогли!

– Если бы ты сам перестал бороться, – сказал он уже не так сухо. – мы ничего бы не смогли. Но ты сражался и сражался, находя в себе новые силы, хотя всем нам казалось, что черпать уже не из чего. Сказать по правде, даже мы не ожидали такого чудовищного натиска и такой мощи со стороны Темного Мира, что воплотился в короне Темного Властелина! Нужно проверить, где была допущена ошибка… Если бы не твоя непонятная стойкость, здесь бы все рухнуло. Потому иди отдохни, а нам нужно позаботиться о братьях. Сорок человек без сил лежат на полу в соседнем зале, а восемнадцать – в госпитале. Отец госпиталий с ног сбился, не может никого вернуть в сознание.

Я сказал испуганно:

– Господи… что с ними?

Он ответил хмуро:

– Всего лишь посмотрели на то, что видишь ты.

– А отец Мантриус?

– Тот сдуру хотел и почувствовать, – ответил он с неприязнью. – Но его стойкости хватило меньше чем на две секунды… А теперь иди!

Глава 5

В келье меня навестил брат Гвальберт, за ним тут же примчались Смарагд, Жильберт и еще несколько человек. Я лежал на койке, как снулая рыба, а они наперебой рассказывали, как все происходило, хотя вообще-то все двери были плотно закрыты, но видно было, как выносили потерявших сознание священников высшего ранга, а им на замену тут же становились из второго эшелона, их монахи раньше не видели, те обитают, как еще раз объяснили мне, невежде, на высших этажах и вниз вообще не спускаются.

Без объединенной мощи всех священников и монахов, понятно, мне продержаться не удалось бы и минуты, так мне кажется, и так уверяют Смарагд и Жильберт, хотя Гвальберт многозначительно похмыкивает. Собранные в часовне священники не то чтобы постоянно подпитывали меня своей святостью, а скорее ослабляли мощь и напор черного соблазна, в то время как все остальные отцы и монахи читали молитвы с утра до вечера, а потом с вечера и снова до утра без всякого перерыва.

Монахи, что оставались за пределами часовни, даже не видели, что было дозволено высшим братьям, но когда насели на меня с требованиями рассказать, что было и как, я покачал головой, чувствуя, какая она тяжелая, а шея у меня тоньше стебелька.

– Спросите у отца Мантриуса… Говорят, знает больше всех… В смысле, поставил опыт на себе…

Снова и снова рассказывали, что за время моего страшного испытания старшие братья видели все моими глазами, но только видели, а все бури и все соблазны терзали только меня, но для старших братьев даже просто видеть это чудовищное зрелище оказалось чрезмерно, закаленные и испытанные аскеты трепетали, не в состоянии устоять перед теми чудовищными посулами.

Передавали, что чуточку прикоснуться к тому, что я не только видел, но и чувствовал, хотел отец Хайгелорх, но когда это увидел отец Мантриус, что считался покрепче, он поспешил опередить собрата, однако сразу же упал бездыханным. Сейчас монахи борются за его жизнь, но никто не уверен, что смогут сохранить его разум, так как с подобными случаями не сталкивались.

Смарагд сказал ласково, хотя и с недоумением:

– А еще, брат паладин, скажите спасибо своей собачке!

Жильберт пояснил:

– Она все время сидела с вами, не покидая ни на минуту. И ваша ладонь была на ее загривке.

– Как бы ни дергались, – добавил Смарагд, – как вас ни корежило, но вцепились в ее загривок и не отпускали.

Гвальберт снова промолчал, мне иногда кажется, что он если и не старший, что среди младших под прикрытием, то на полпути к старшим, потому знает больше, сейчас при упоминании Бобика снова промолчал, только улыбнулся чуть снисходительно.

Я тоже промолчал. Иногда кажется, что моя бессильно свесившаяся с ложа рука касается его громадной башки, пальцы осязают его шерсть, но если посмотрю в ту сторону, там будет пусто.

А так вот чувствую, что Бобик посмотрел на меня и широко зевнул. Дескать, какие счеты, вот поспим всласть, потом вместе сбегаем на охоту…

Спасибо тебе, сказал я ему мысленно. Люблю тебя, веселая морда. И уже скучаю по тебе…

И снова было то ощущение, словно он лизнул мне пальцы.