Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

—  Помирает! — послышался голос. — Всё брюхо ему располосовала баба. Хотели ведьму там кончить, да ре­шили... привести к вам, господин Касымбек.

Женщина лежала комком тряпья на земле. Яростно сопя, Касымбек изо   всей силы ударил её камчой. Женщина вскочила.

—  Не смей бить!.. Застрели, но не смей измываться.

Нукеры столпились и жадно смотрели.

—  Возьмите её! Отдаю вам на утеху. Играйте с ней, пока не подохнет! — крикнул Касымбек и снова замах­нулся нагайкой.

—  Не смейте!..

Рука с поднятой нагайкой повисла в воздухе.

Стало светлее, и Касымбек взглянул на стоявшую пе­ред ним женщину. Чёрные, блестящие волосы её были взлохмачены, покрыты грязью и волнистыми космами падали на лицо. Кровь из раненого лба рубиновыми кап­лями скатывалась по прядям. Разодранное платье висело лохмотьями и обнажало нежные маленькие груди, зали­тые кровью и скрученные арканом. Касымбек с трудом оторвал взгляд от них и, бормоча: «Такое прекрасное тело», попытался разглядеть лицо. На него глянули такие глаза, от которых ему стало жарко. И снова он пробормотал: «Красавица!»

Всё ещё держа поднятой камчу, он вдруг заорал:

—  Развязать. Проклятые!

Он ударил саблей плашмя одного из нукеров, тащив­ших красавицу, и сам взрезал аркан. Веревки упали на землю. Первым движением женщина прикрыла себя лохмотьями и бессильно опустилась на дорогу.

—  Коня! — снова заорал Касымбек. Он стащил с себя белый козьего пуха халат, накинул на женщину, закутал её и одним рывком посадил в седло. Затем он сам вспрыгнул на коня и погнал его в степь.

В первом же кишлаке Касымбек остановился. Он приказал кишлачным женщинам обмыть раны женщины, одеть её во всё новое. Сам он сидел в михманхане ме­стного старшины, глядел в пространство перед собой и изредка восклицал:

—  Нет такой красавицы в мире!

Через каждые полчаса он посылал на женскую поло­вину узнать, как чувствует себя прекрасная пленница. И только узнав, что раны её ничтожны и что красавица спит, он успокоился.

Запретив всем находившимся на дворе шуметь и даже разговаривать, Касымбек, дабы не побеспокоить сон женщины, сам тоже прилег отдохнуть.

Очнулся он от крика: «Господин, господин, стряхни­те с себя сон!» Касым-бек поднял голову. Наклонившись над ним стоял его нукер.

—  Господин! Прибыли Ибрагимбек.

Не успел Касымбек прийти в себя, как Ибрагимбек сам вошел в михманхану, грузно покачиваясь на своих, ножищах. Он остановился посреди комнаты и громо­гласно произнес приветствие:

—  Салом-алейкум, Касымбек. Ты храпишь тут, а на Тупаланге хлещет кровь из грудей мусульман.

Не дожидаясь приглашения, Ибрагимбек плюхнулся на ситцевый тюфяк и крайне громко и неприлично зeвнул.

—  Ты куда поехал, Касымбек, а? Где твоя клятва, а? Священная клятва, а?

Налившиеся кровью глаза Касымбека на опухшем страшном лице говорили о том, что гнев начинает овла­девать им. Он бегал глазами по паласу, ища своё ору­жие.

—  Ты что же струсил? — продолжал Ибрагим.

В ответ послышалось нечто похожее на звериное ворчание. «Куда девалось оружие», — думал Касымбек, но вслух проговорил:

—  Жизненная нить моего брата порвалась...

Сразу Ибрагимбек перестал гаерничать и погладил благовейно бороду.

—  Гм, гм, кисмет! Судьба, — сказал он. — Ты   куда же теперь?

—  Ещё не решил.

Ибрагимбек обернулся.

—  Вон! — заорал он на своих людей, набившихся за ним в михманхану. Когда все выбежали, он подсел к Касымбеку и быстро заговорил хриплым шёпотом, пере­сыпая слова самыми грубыми ругательствами:

— Муж этой халифской сучки, турецкий великий начальник, на нашу голову наложить хочет. С какой ста­ти и до каких пор я, старый волк, стану гнуть спину или вытягиваться «симирна» (он так и сказал по-русски) пе­ред господином пашой, обежавшим бесштанным из Стамбула. Почему он тут раскомандовался: Ибрагим сюда, Ишан Султан туда, Касымбек сюда, а? Мы, Ибра­гим, назначены самим эмиром главным командующим, и волею аллаха воевали неплохо. Нам доверяют мо­гущественные инглизы. Зачем этот турок сюда при­ехал, кто его звал весь мир завоевывать, проклятый ублюдок.

Выпалив всё наболевшее единым духом и ещё раз крепко выругавшись, Ибрагим принялся усиленно оти­рать сатиновым красным платком лицо, шею, волосатую грудь, видневшуюся в разрезе рубахи. Касымбек прикрыл глаза красными веками без ресниц и всё выжидающе молчал. Лицо его застыло безжизненной, пепельно-серой маской. Он твёрдо решил ещё в день битвы в Ущелье Смерти уйти подальше от беды в Бальджуан. Сейчас он слушал Ибрагимбека с любопытством, хотя и недоверчиво. Все знали загребущую  натуру конокрада  Ибрагимбека и его неукротимое властолюбие. Но Касымбек чувствовал себя больным, и военное дело утомляло его в последнее время, а Ибрагимбек с детских лет не выпускал оружия, и для него отрубить голову человеку ли, барану ли не составляло никакой разницы. Касымбек знал, что Ибрапшбек враждовал с Энвербеем, действо­вал  по своему усмотрению. Энвербей был «чужаком». Народ плохо верил ему, громкие разговры о величии ислама были простому народу чужды. За Энвербеем шли джадиды, духовенство, состоятельные горожане. А Ибрагимбек обещал дехканам всякую «пользу» и глухо намекал насчёт земли и воды. Да и разговаривал он с народом на своём понятном языке, а Энвербей всё ещё объяснялся на какой-то ужасающей мешанине из турецких, персидских и немецких слов... И всё же Касымбек колебался. У Касымбека и пятисот сабель не наберётся, а у Ибрагима-конокрада имеется  четыре-пять тысяч, да он ещё хвастается, что англичане ему присылают двадцать тысяч винтовок. Скажи что-нибудь не так... несдобровать... Да здесь ещё рядом за стеной такая красави-ца, при воспоминании о которой Касымбека от похотливых желаний бросало в холод и в жар...

—  Ну, — прервал Ибрагимбек молчание, — ты  что, подавился?

—  Не кричи, — усмехнулся Касымбек. Прежде чем из наших голов не на-делают чаш для кумыса, давай наполним чаши наших голов вином...

Он хлопнул в ладоши. Появился нукер.

—  Принеси белого чаю. Возьми в хурджуне.

—  Но закон, но закон... Ислам! — закряхтел Ибра­гимбек, увидев, что из носика чайника льётся прозрач­ная струйка водки,

—   Всё в воле аллаха, — проговорил Касымбек и про­вел ладонями и по    щекам и по почти вылезшей бо­роде.

—  Хха-ха-ха, хха-ха-ха! — По воле  аллаха! — разра­зился диким хохотом Ибрагимбек, опорожнив пиалу, и бесцеремонно наливая себе из чайника ещё водки. — В воле божьей живут эти у русы!

Он выпил, оглянулся во все стороны и быстро заго­ворил: