Каллиграфия - Юлия Власова

«Кимура и компания уже на Крите, — скрежетал зубами Туоно. — Хотел бы я знать, что у них на уме». Он поделился своими подозрениями с Моррисом и получил немедленный ответ, в котором Дезастро просил его ничего не предпринимать, пока не поступит должное распоряжение. И тот вынужден был прокисать в своем заграничном номере, третируя персонал и держа Аннет в черном теле.

Какое-то время спустя, не мудрствуя лукаво, француженка опять задумала побег. Когда ее мучитель спал, мечась в постели, она, окрепшая и отчаянная, прокралась в коридор и забаррикадировала снаружи вход. На сей раз она утрет Туоно нос: ведь у нее и деньги есть, и глобус. Кто при деньгах, тому не страшен голод. А что делать с глобусом, она пока не придумала. Завернутый в пакет или в ткань, он не представляет опасности, но стоит снять защитный покров — и бед не оберешься. Кто поручится, что это чудо техники доставит тебя именно туда, куда следует? Что, если ты, дотронувшись до карты, провалишься в бездонный колодец, канешь в неизвестность?

«Нет, с глобусом лучше поаккуратнее», — рассудила Аннет и решила до поры до времени спрятать его в сквере, на окраине Посадаса, после чего поймала попутку — и была такова, укатила из столицы в заросшие джунглями руины старых иезуитских миссий. Там местные жители приютили ее и напоили лапачо[32], поглядывая на толстый кошелек, который она сжимала в руке. Она пока и сама не знала, что в этом кошельке, и только потом, когда ее устроили на ночлег в одной из крестьянских хижин, зажгла свечу и вытряхнула его содержимое на кровать. Денег оказалось немного — порядка двадцати песо, а остальное — всё какие-то бумажки, чеки да смятые письма. Развернув первое попавшееся письмо, Аннет вздрогнула: речь шла о Кристиане Кимура, о том, кого она боготворила и за чью жизнь переживала не меньше своей. Когда пришло известие о его спасении, Туоно метал громы и молнии, а она ликовала. А теперь, в письме, этот изверг клятвенно уверял некоего Дезастро, что любой ценой отомстит человеку-в-черном за предательство. Предатель? Кристиан? Аннет снова перечитала строки послания.

«В голове не укладывается, — пробормотала она. — Если Кристиан с ними заодно…»

Ее воздушные замки медленно рушились.

«Необходимо доказательство, подтверждение, — думала она, комкая письмо. — Туоно должен сказать мне всю правду. Но как заставить его заговорить? Как?»

Туоно был поглощен той же заботой: как заставить заговорить Аннет?

— Куда она подевала глобус?! А кошель с бумагами? — орал он на сонного служащего, молотя кулаком по столу. — Не отель у вас, а воровской притон! Ничего не убережешь, всё унесут! — разорялся он, начиная постепенно понимать, что служащий, как на него ни кричи, не выведет его из затруднительного положения. Кругом была виновата эта гадкая девчонка, уродина, как он привык ее называть.

— Ну, попадись мне, душу вытрясу! — рокотал он, содрогаясь от гнева.

А «уродина» тем временем наблюдала из скошенного оконца за древним колдовским обрядом, который местные переняли у инков и проводили в день, когда среди них появлялся чужой, ровно в полночь, под жуткие завывания шамана и не менее жуткие танцы у костра.

— Изгоняют злых духов, — на непонятном языке поведал ей мальчишка индейской наружности, который ночевал тут же, на соседней койке. — Отец говорит, в каждом приезжем их пруд пруди. Но я в это не верю. Я думаю, ты хорошая.

Сказав так, он накрылся простынею и шумно перевернулся на бок. Аннет отчего-то было не по себе. Снаружи трещало пламя и улюлюкали туземцы, она слышала их возгласы через неплотно притворенную оконную створку.

«Что за странный обычай, — думала она, — жечь поленья и плясать, как дикари?.. Ой, а они ведь, и вправду, наполовину дикари. Занесло же меня в глухомань!»

Тут шаман испустил душераздирающий вопль, ударил своим посохом о землю, и тотчас установилась гробовая тишина. Сильный ветер поднялся вокруг, то раздувая, то угашая пламя — люди во дворе не шевелились. Вдруг окно, за которым притаилась гостья, распахнулось настежь. Треснуло и рассыпалось стекло — Аннет едва успела отпрянуть от стены, как вихрь ворвался внутрь.

— Ой-ёй, — сдавленно прошептал мальчишка-индеец и медленно сполз под кровать. Натерпелся он от ураганов в свое время, когда жил с семьей на открытой местности. А тут — нате вам, опять ураган! Однако ветер его не тронул — даже простыня не колыхнулась, — а набросился он на француженку, да с такой свирепостью, что Аннет поначалу не могла даже дышать. И в нос задувало, и в уши. А потом, когда всё кончилось, у нее на зубах скрипел песок.

— Что ж, мы довольны. Ты очистилась, — сказал шаман, просунув голову в окно. Но девушка, конечно, ничего из его слов не разобрала, а если б и разобрала, то вряд ли бы согласилась: отмываться ей теперь от песка и грязи — три ушата воды извести…

… Уж и рассвет забрезжил, а она в деревне так и не появилась, и индеец, который делил с нею комнату, не покривил бы душой, если б сказал, что она малость помутилась рассудком, с тех пор как на нее налетел заколдованный ветер. То полдня плакала и что-то лепетала, то делалась буйной и необузданной, носясь по комнате и сшибая предметы, то садилась в угол, спиной к сожителю, и принималась отрывисто бормотать. Это бормотание отчасти напоминало обрядовые заклинания, только звучало оно еще жутче и неистовей, иногда вспыхивая громогласными тонами, а иногда пропадая в бессвязном шепоте. Порой она становилась абсолютно нормальной, и тогда с нею можно было как-то общаться. И недалеко от истины оказался бы тот, кто предположил бы, что она не помнила, какой была в минуты безумия.

При очередном приступе сумасшествия она запустила в индейца глиняной кружкой — тот насилу успел увернуться — и, выскочив из хижины, помчалась к развалинам на границе между деревней и джунглями, помчалась, что было духу.

— Пропадет, — решил мальчишка. — Хорошая она, а пропадет. И всё-то из-за нашего шамана.

Но вопреки его предсказанию, Аннет не сгинула, и ни одна хворь ее не взяла, а сознание мало-помалу пришло в норму. Она научилась выживать в дикой среде, без людей, и природа ее исцелила. Донеро, на чей авторитет в Академии многие полагались, утверждал, что сумасшедшим можно считаться, лишь пока ты находишься в обществе. Удалишься от общества — и уже некому будет показать на тебя пальцем и заявить: «Вот, полоумный!». Вдали от общественного мнения, говорил он, исчезают всякие понятия.

Однако Аннет не исцелилась полностью: неутолимое желание мести возрастало в ней час от часу, и она не находила себе покоя. Необъяснимая жестокость укоренилась в ее душе и проявлялась даже по отношению к обитателям джунглей, маленьким, беззащитным зверькам, не говоря уже о растениях. Она мстила каждой веточке, каждой лиане, каждому цветку — благо, те были не ядовиты. Змей и пауков обходила стороной и приобрела потрясающую ловкость в охоте на рыжего печника[33]Так, беспощадно проламываясь сквозь заросли и добывая себе пищу, по прошествии многих недель, она возвратилась в город. Туоно встретил ее с распростертыми объятиями и на радостях чуть не задушил — больно ему хотелось выведать, где спрятан глобус. Француженка тотчас всё ему открыла, а заодно отдала украденный кошелек, вскользь поинтересовавшись о принадлежности Кристиана к мафиозному клану.