Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

"Тысячи разных повадок в любовных делах, сладостная канитель, милые шуточки, прибауточки, расспросы, допросы, колдовство первых ласк - тонкие охапки хвороста, которые подбрасывают в огонь, дабы он сильнее разгорелся, охватывая благоуханные ветки, подобранные прутик за прутиком в вертограде любви, - пустячки, безделки, милый лепет, нежности и веселые забавы, лакомства, которые с такой жадностью съедают вдвоем, облизываясь по-кошачьи от удовольствия, - словом, всякие затеи и ухищрения, которые распутники знают, а влюбленные изобретают и которые для дам дороже спасения души, ибо в природе женщины так много кошачьего [Бальзак, "Озорные рассказы"].

Тут сквозь словесную оболочку Рабле проступает изощренный любовник Лоры де Берни. Что думала Dilecta о первом десятке "Озорных рассказов"? Мы не знаем; но Зюльма Карро (и это весьма удивительно) писала, что они "необычайно остроумны и переживут все". Что касается герцога Фиц-Джеймса, человека просвещенного и эпикурейца, то его похвалам не было конца. Предвещая Бальзаку "яростные нападки со стороны ханжей и академиков", этот вельможа от души забавлялся "Озорными рассказами".

Жорж Санд принадлежала к числу тех женщин, которые враждебно встретили это произведение Бальзака. "Когда он захотел против моего желания прочесть мне отрывки, - вспоминает она в "Истории своей жизни", - я чуть было не швырнула книгу ему в лицо. Помнится, я назвала его толстым бесстыдником, он ответил, что я ханжа, вышел и крикнул уже с лестницы: "Вы просто дура!" Тем не менее мы остались лучшими друзьями, ибо Бальзак действительно простодушен и добр". Зато в салоне Дельфины де Жирарден просто смаковали эти пряные лакомства.

Фонтанэ пишет в своем дневнике:

12 января 1832 года:

"Бальзак с удивительным, просто невероятным апломбом рассказывал нам свои фантастические и озорные рассказы, и они немало позабавили присутствующих дам. Дельфина помогала ему, предлагая новые сюжеты. А мы, мы слушали и восхищались: что за чудесный спектакль!"

Первый десяток "Озорных рассказов" был выпущен в свет книгоиздателем Госленом в апреле 1832 года. Критика, как это часто бывало, выказала враждебность к Бальзаку. "Ревю де Де Монд": "Забавны ли "Озорные рассказы"? Говоря по правде, нет. Они непристойны, но даже не исполнены сладострастия". "Ревю де Пари": "Господин Шарль Гослен сравнивает автора с ребенком, который предстает перед вами голеньким, во всей своей невинности. Мы ответим господину Шарлю Гослену, что в литературе дети в возрасте господина де Бальзака давно уже ходят в панталонах. Весьма досадно, что этого не соблюдают в книгоиздательствах". Один только Барбе д'Орвильи пришел в восторг от наивности и добродушия рассказчика: "Я не сомневаюсь, что историки литературы, которые в один прекрасный день будут изучать творчество Бальзака с той серьезностью и уважением, каких достоин этот великий ум, признают справедливость тех соображений, которые я ныне высказал только в самой общей форме, и не опровергнут меня". Коннетабль французской словесности доказал, что он был достоин судить о Рабле XIX века. Но, говоря по правде, "Озорные рассказы", потребовавшие от автора огромного труда и мастерства, мало что прибавили к славе Бальзака. Как и у его учителя Рабле, мы ценим у Бальзака прежде всего мысль, а не игривую шутку; но, быть может, его кратковременное увлечение игривыми "Озорными рассказами" было полезным стимулом для мысли.

XIV. ЗЛАТОКУДРАЯ КРАСАВИЦА

Бьяншон: Любят потому, что любят.

Растиньяк: Ну, а вот я, я люблю по

совершенно иным мотивам.

Бальзак

Бальзак отправился в Экс в самом лучезарном настроении. Наконец-то герцогиня де Кастри, его первая "знатная дама", будет ему принадлежать. Можно ли в этом сомневаться? Ведь она сама пригласила Оноре и требовала соблюдения инкогнито; все вечера они будут проводить вдвоем. Днем он станет работать, он был полон до краев различными планами: написать "Битву", внести исправления в текст "Шуанов" и "Луи Ламбера", сочинять новеллы для "Ревю де Пари", с которым он заключил договор, гарантировавший ему пятьсот франков в месяц. В Лиможе он задержался на несколько часов в ожидании следующего дилижанса. Там он повидал сестру Зюльмы, Люсиль Нивэ (урожденную Туранжен); ее муж, у которого была торговля фарфором, обещал в скором времени прислать ему на улицу Кассини столовый сервиз. Бальзаку захотелось осмотреть город. Юный Реми Нивэ, сын Люсиль, показал ему площадь Арбр, улицу Монтанманинь, он сопровождал писателя из Сен-Марсиаля в Клюзо. Бальзак записал все эти названия и внимательно осмотрел старинные кварталы.

По дороге из Лиможа в Лион с ним произошел несчастный случай. Чтобы беспрепятственно любоваться чудесными долинами, писатель устроился на империале дилижанса. На остановке в городе Тьер (департамент Пюи-де-Дом) он уже поднялся на свое место и выпустил из рук кожаные поручни, за которые держатся, взбираясь наверх, но в эту минуту лошади тронули, и Бальзак упал; правда, ему удалось вновь ухватиться за ремень, и он повис в воздухе. Однако при этом Оноре с размаху (а он весил восемьдесят килограммов) ударился о подножку экипажа, и железо рассекло ему ногу до самой кости.

Рана кровоточила, болела, а ехать от Лиможа до Лиона надо было четыре дня. Кондуктора дилижанса сочувствовали писателю, они устроили ему подобие ложа на империале. В дороге рана затянулась, однако нога распухла, и Бальзак передвигался с трудом. Можно было опасаться заражения крови, ко он решил добраться до Экса, а уж там лечиться. Это досадное происшествие не помешало Бальзаку наслаждаться путешествием. Он всегда любил живописные места. Пейзажи Лимузена и Оверни привели его в восторг.

В Эксе госпожа де Кастри сняла для него небольшую, но очень уютную комнату, где до шести вечера он пребывал в полном одиночестве. На завтрак ему приносили из соседнего кафе яйцо и чашку молока. В шесть часов он отправлялся к маркизе, обедал там и оставался у нее до одиннадцати. Это позволяло ему, писал он матери, весь день работать над "Битвой" (одна из "Сцен военной жизни"). На самом деле он еще даже не приступал к "Битве": он правил "Покинутую женщину" и старательно трудился над своим любимым детищем - "Луи Ламбером".

После трех ванн, принятых в Эксе, нога Бальзака зажила, остался только струп. Комната стоила ему два франка в день, завтрак - пятнадцать су; Анриетта де Кастри не разрешала ему платить за обед. "Ну, матушка, придется тебе все же признать, что хоть я поэт и мечтатель, но очень бережлив!" Он ни с кем не виделся. Его единственным развлечением были вечерние часы у маркизы, когда они оставались вдвоем. Она была необыкновенно внимательна к писателю, но ничего лишнего не позволяла: только изредка ему удавалось коснуться ее плеча или страстно пожать руку. Он выходил из себя.

Бальзак - Зюльме Карро, начала сентября 1832 года:

"Я нашел здесь и очень много, и необыкновенно мало. Много потому, что пребываю в обществе любезной и очаровательной особы! Мало потому, что она никогда меня не полюбит. Зачем вы послали меня в Экс?.. Она принадлежит к числу самых изысканных женщин; она даже превосходит госпожу де Босеан; но на скрывает ли ее очаровательное обращение пустоту души?"

Гордая Зюльма ответила пылким письмом: "Бедный Оноре! Вы страдаете, и мне не дано облегчить ваши муки!" Она надеялась, что зрелище величественных гор, Чудесных озер отвлечет Бальзака от владевших им тщеславных помыслов. "Господи, и это я, недостойная, позволяю себе говорить в таком тоне с кумиром наших дней!" Она видела, что он во власти предрассудков, но не потому, что такова его натура - ведь у него доброе и возвышенное сердце! - а потому, что он жаждет одобрения одного-единственного сословия. ("Только с этими людьми вы и считаетесь: по-вашему, только тот достоин уважения, от кого исходит запах английского крема или португальской туалетной воды".) Как может человек такого глубокого ума, написавший "Луи Ламбера", видеть во всяком, кто одет в старомодное платье, ограниченный ум, во всяком работнике - механическую куклу, в чернорабочем с мозолистыми руками - кандидата на скамью подсудимых? "Оноре, я страдаю, мне хотелось бы найти в вас больше душевного величия". Зюльма Карро огорчилась, узнав, что Бальзак снова возобновил деловые отношения с Пишо из журнала "Ревю де Пари", плутом, который в свое время оскорбил писателя и теперь не упустит случая объявить с ехидной усмешкой: "За деньги его всегда можно заполучить".

"Деньги! Да, а все потому, что в светском обществе, где вы вращаетесь, считается дурным тоном ходить пешком. Как мне люб Рафаэль, живущий в мансарде, как он велик, и Полина права, что обожает его; не заблуждайтесь, впоследствии она станет любить не столько его, сколько воспоминания о нем; она любит разбогатевшего Рафаэля за то добро, которое сама делала ему, когда он еще был беден; сделавшись миллионером, он стал ничтожеством! Измеряли ли вы шагреневую кожу с той поры, когда полностью переделали свое жилище, с той поры, когда начали возвращаться в два часа ночи с улицы Бак в новехоньком кабриолете? Почему я послала вас в Экс, Оноре? Да потому, что только там вы могли обрести то, к чему стремились... Я позволила вам ехать в Экс потому, что у нас нет теперь ни одной общей мысли; потому, что я презираю то, что вы боготворите; потому, что сама я из народа, народа, облагороженного цивилизацией, но я по-прежнему сочувствую каждому, кто страдает от угнетения; потому, что я ненавижу всякую власть, ибо до сих пор я ни разу не встретила власти справедливой... Вы находитесь в Эксе потому, что вас хочет купить некая партия, и в уплату вам предназначают не деньги, а женщину; так вот, я - хромая, невидная собой дурнушка - никогда бы не согласилась видеть у своих ног мужчину, которого надеются завлечь таким способом... Вы находитесь в Эксе потому, что изменили самому себе, потому, что отказываетесь от истинной славы ради мелкого тщеславия, потому, что никогда моя душа не сольется с душой человека, который радуется, обгоняя гуляющих в Булонском лесу, и первым приезжает в своем кабриолете на площадь Людовика XV... И столь суетные удовольствия вы предпочитаете всему остальному. Я высказываю вам весьма жестокие истины, дорогой Оноре, но уверена, что вы меня поймете, ибо я питаю к вам такую искреннюю и глубокую привязанность, что, когда понадобится, я на деле докажу ее и тем искуплю свою нынешнюю резкость; придет час, и герцогини вас покинут, а я, я всегда буду рядом, и моя верная дружба послужит вам утешением".