Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Следует ли считать, что он начал публиковать статьи в новой газете легитимистов - "Реноватер" - из желания угодить маркизе де Кастри? В числе людей, стоявших во главе этой партии, был герцог Фиц-Джеймс. Разумеется, Бальзак находил удовольствие в том, чтобы ставить свой талант на службу друзьям, благосклонность которых ему льстила. Госпожа де Кастри умела удивительно тонко сочетать похвалу с нежностью. "Я могу сколько угодно сожалеть о вашем отсутствии, но никогда не позволю себе причинить ущерб вашим трудам, которыми я так восхищаюсь. Я люблю читать все, что выходит из-под вашего пера. Нынче утром, едва пробудившись, я с восторгом пробежала "Реноватер"; и все-таки, думается, я люблю еще больше слушать вас". Без сомнения, в размягчающей атмосфере особняка на улице Гренель-Сен-Жермен Бальзак начинал думать, что бесспорное превосходство столь утонченной аристократии - естественная гарантия ее политической правоты.

Но главное - он по-прежнему был сторонником сильной власти. Бальзак неизменно считал, что распоряжаться всем должен один человек, воплощающий в себе энергию нации. Будет ли он именоваться Бонапартом или Карлом X, императором, диктатором или королем - для Бальзака не имело значения. В упрек Июльской монархии он ставил прежде всего ее слабость. Он осуждал сторонников крайних взглядов в среде своих новых друзей-легитимистов, тех, кто призывал не принимать никакого участия в выборах; но герцог Фиц-Джеймс проповедовал более гибкую политику, которая позволяла использовать парламентскую трибуну. Этот умный вельможа выступал против "внутренней эмиграции". Он согласился принести присягу на верность Луи-Филиппу, ибо того требовало благо Франции. Но он отказался от титула пэра, рассчитывая стать депутатом нижней палаты, если избиратели какого-нибудь уголка Франции пожелают, чтобы их интересы представлял "человек, который всегда, не колеблясь, говорил правду в лицо". Такая мудрая, искусная и вместе с тем высокомерная политика отвечала честолюбивым устремлениям самого Бальзака.

Переход писателя "на сторону правых" сильно огорчил его друзей-либералов. Амедей Фоше из Тура сетовал: "Итак, вы окончательно сделались легитимистом! Поверьте, напрасно вы защищаете это недостойное дело, у которого нет будущего в нашей стране. Как ни скверно обстоят дела, они никогда не будут обстоять до такой степени скверно, чтобы на сцене появился Генрих V в окружении своры церковников и спесивых дворян". Зюльма Карро, любившая Бальзака, выговаривала ему.

Зюльма Карро - Бальзаку, 3 мая 1832 года:

"Неужели вы никогда не откажетесь от столь беспокойного образа жизни, милый Оноре?.. Подобно алхимику, вы лишь без толку потратите свое золото, но ничего не найдете на дне тигля... Оноре, как писатель вы уже приобрели известность, но вам предначертан жребий более завидный. Суетная слава не для вас, ваши помыслы должны устремляться выше. Если бы я решилась, я бы сказала прямо, почему вы так бессмысленно растрачиваете свой незаурядный ум! Послушайте меня, предоставьте вести рассеянную жизнь тому, у кого нет иных достоинств, или же тем, кто хочет таким путем забыться, чтобы не терзали нравственные муки. Но вы, вы!.. Я не заканчиваю своей мысли, ибо чувствую, что, быть может, злоупотребляю данным мне вами правом, но как бы я гордилась вашей истинной славой, славой, как я ее понимаю!..

Мне сказали, что вы с головой погрузились в политику. О, берегитесь, берегитесь же! Я ваш друг, и мне страшно за вас. Вам не подобает служить отдельным лицам; видеть в этом свою славу может только тот, кто жил в близком общении с сильными мира сего. Личная привязанность может тогда оправдать слепую верность. Но ваша слава вас переживет, так отдайте же себя на служение какому-либо высокому принципу, достойному вашего глубокого ума и более отвечающему вашим привычкам. А защищать отдельных лиц предоставьте придворной челяди и не замарайте своей подлинной славы, поддерживая их... Дорогой, бесконечно дорогой Оноре, уважайте самого себя, если даже вам придется для этого пожертвовать чистокровными английскими скакунами и старинной мебелью".

Эта пламенная республиканка была права, и в глубине души он это понимал. Но есть ли человек, который может устоять перед соблазном? Бальзак был ненасытен более чем кто-либо. После одной книги - еще десять других; после одной женщины - другая; после успеха - триумф! Было нечто вульгарное в этой неиссякаемой жажде наслаждений, в стремлении взять реванш, в непрерывных подсчетах тех материальных благ, которые может принести литература, в необузданной жадности к коврам, картинам, мебели. Но, вожделея ко всему этому, он был способен отказаться от всего ради творчества. Вдохновение и одержимость художника всякий раз, когда это было необходимо, превращали жуира в затворника.

Бальзак - Зюльме Карро:

"Целый месяц я не отойду от письменного стола: я швыряю ему свою жизнь, как алхимик бросает свое золото в тигель".

В другой раз он писал ей:

"Я живу под игом самого беспощадного деспотизма - того, на который обрекаешь себя сам. Я тружусь день и ночь... Никаких удовольствий... Я невольник пера и чернил, настоящий торговец идеями".

Бальзак ложится в шесть вечера, приказав разбудить себя в полночь, а затем пишет двенадцать или пятнадцать часов кряду; много ли остается у него времени для развлечений? Случается, он вечером идет к Жирарденам, или в Оперу, или принимает участие в холостяцком обеде, но ведь происходит это после многих недель затворничества - так гуляет на берегу матрос, попав в порт после долгого плавания. Пусть даже Бальзак без конца толкует о договорах с книгопродавцами и о своих доходах, но это вовсе не означает, что он работает прежде всего для денег. Он правит одну корректуру за другой, дописывает на полях целые куски, зачеркивает, вычеркивает и перечеркивает - так может поступать только очень требовательный к себе художник. С Бальзаком суетным отлично уживается Бальзак глубокий. Зюльма не обнаруживает этого глубокого Бальзака в его письмах? Ей следовало бы искать в его книгах.

Лора де Берни со своей стороны хочет, чтобы он жил вдали от Парижа. Ей уже исполнилось пятьдесят пять лет - возраст для возлюбленной довольно солидный. Герцогиня д'Абрантес, казалось бы, если и не полностью устранена, то, во всяком случае, нейтрализована. В апреле - мае 1832 года госпоже де Берни удалось увезти Бальзака в Сен-Фирмен, в дом, расположенный на опушке леса Шантильи. Там, в великолепном порыве вдохновения, он написал "Турского священника" и закончил "Тридцатилетнюю женщину".

"Турский священник" одновременно и превосходная повесть и акт мужества. Заурядную историю о незаметном соборном викарии аббате Бирото, человеке простодушном и недалеком, которого выживают из дому злобствующая старая дева и интриган-каноник, мечтающий о сане епископа, Бальзак превратил в широкое полотно, где запечатлены все социальные слои Тура, показаны тайная власть Конгрегации и скрытое влияние черного духовенства. Ценный документ для истории Реставрации, эта повесть свидетельствовала также об удивительном знании душ и помыслов этих, казалось, скромных служителей церкви, обладавших огромной властью. Конечно же, Бальзака вдохновляла Dilecta.

Возвратившись в Париж, он обнаружил, что город в тревоге. Свирепствовала холера; герцогиня Беррийская высадилась в Вандее. Бальзак возмущался, что правительство не посоветовалось с "ясновидящими" - они бы тотчас же указали на причину эпидемии. Едва вернувшись в столицу, он стремится вновь ее покинуть. Господи! Как ошибаются те, кто считает его светским человеком! Чего он жаждет? Жизни в деревне с идеальной супругой. Жениться на Элеоноре де Трюмильи ему не удалось. И теперь он подумывал о молодой и очень богатой вдове, баронессе Дербрук, в девичестве Каролине Ландриер де Борд. Он надеялся встретиться с нею летом у Маргоннов, в замке Саше. Что может быть лучше вдовы? Она обладает собственным состоянием и некоторым любовным опытом. В конце мая с ним произошел несчастный случай уже во второй раз его тильбюри опрокинулось. Первой жертвой была (в апреле) Дельфина де Жирарден.

Бальзак - госпоже Жирарден, 31 мая 1832 года:

"Как видно, нам обоим, сударыня, было суждено познакомиться со всеми особенностями тильбюри, даже с самыми неприятными: неподалеку от того места, где сей экипаж так неделикатно обошелся с вами, я вошел в прямое соприкосновение с героической мостовой знаменитого Июля. И эта голова, эта великолепная голова - словом, голова, которую вы прекрасно знаете, оказалась в самом плачевном состоянии, я даже не уверен, не сломалась ли какая-нибудь шестеренка в моем мозгу".

В мозгу у него ничего не сломалось, но доктор Наккар уложил Бальзака в постель, сделал ему кровопускание, назначил строгую диету и запретил писать, даже думать. В июне писателю еще сильнее захотелось бежать из Парижа. С одной стороны, для того чтобы укрыться от кредиторов, от денежных неприятностей, от жалоб книгоиздателей, словом, от всех забот, которые он переложил на свою злосчастную мать: он поселил ее у себя и облек всеми полномочиями; с другой стороны, Бальзак стремился отдалиться от герцогини д'Абрантес, которая хотела вновь заставить его работать на нее, а у него не было для этого ни времени, ни желания; и, наконец, он мечтал уехать для того, чтобы писать, ибо в нем уже зрели сюжеты нескольких романов. Маркиза де Кастри пригласила его приехать в августе в Экс-ле-Бэн, где она собиралась жить, и позднее сопровождать ее в поездке по Швейцарии и Италии. "Ну как?" - с гордостью писал он госпоже Бальзак, своей управительнице, которой поверял сердечные тайны. Слова эти, обращенные писателем к родной матери, звучат почти трогательно, если вспомнить, как сурово она судила о сыне в недалеком прошлом.