Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…» - Александр Павлович Люсый

стихотворение «Она мила, скажу меж нами». Появление его в период пушкинского сватовства к Наталье Гончаровой было неуместно. В сентябре, по возвращении с Кавказа, Пушкин набрасывает заметку в жанре «письма в редакцию», начав ее словами: «Возвратясь из путешествия, узнал я, что г. Бестужев, пользуясь моим отсутствием, напечатал несколько моих стихотворений в своем альманахе»[242]. Ниже текста он рисует профиль Натальи Николаевны, – это одно из первых ее изображений, выполненных Пушкиным, ещё без пейзажных обрамлений, о которых пойдет речь ниже.

В «Северных цветах на 1829 год» с ведома Пушкина О.М. Сомов в «Обзоре российской словесности за 1828 год» рассуждает о стихотворениях, «которые написаны были в молодости поэтами, впоследствии прекрасно загладившими сии грехи литературные», и «которые, может быть, с умыслом были утаены». В частности, он приводит в пример «Фавна и Пастушку» – «стихотворение, от которого поэт наш сам отказывается, и поручил нам засвидетельствовать сие перед публикой. <…> Выпускать в свет ранние, недозрелые попытки живых писателей против их желания – непростительно»[243]. Пушкин решил вовсе отказаться от авторства «Фавна и Пастушки», для чего была написана статья «Опровержение на критики» (1830). Однако авторство Пушкина все-равно не вызывает сомнений.

Отречение Пушкина от пропущенного бдительной цензурой «Фавна и Пастушки», эротизм которого навеян «Картинами» и «Превращениями Венеры» Э.Д. Парни, объясняется опасением реакции со стороны Натальи Ивановны. Теми же соображениями, но уже скорее в адрес самой Натали Гончаровой, руководствовался Пушкин в отношении стихотворений, опубликованных Бестужевым-Рюминым, и прежде всего того из них, что воспевало глаза Олениной (предыдущей любви Пушкина). Лучшее тому доказательство – появление на листе с текстом заметки портрета Натальи Николаевны. Природа пушкинских рисунков, перекликающихся с текстами, которые они сопровождают, проявилась в данном случае самым наглядным образом[244]. Следует заметить, что в первый раз Пушкин отказывается от «Фавна и Пастушки» после того, как его холодно приняла Наталья Ивановна. Во второй раз он обращается к той же теме, вновь отказываясь от «Фавна и Пастушки» и вспоминая публикацию Бестужева-Рюмина, после нового охлаждения отношений с будущей тещей после возвращения из Арзрума.

Как отмечено выше, в качестве одной из общих схем мировоззрения Пушкина в нашем контексте может быть представлена пульсация между полюсами патриотизма и стремления в том или ином качестве попасть за границу. Своеобразной встречей с, выражаясь современным языком, гендерной пограничностью стало знакомство с пленным гермафродитом, вскоре опознанным как «мнимый гермафродит», поскольку он оказался кастратом, но это не помешало запустить механизм мифологизации сквозного персонажа именно в контексте античного Гермафродита, с привлечением Овидия. Этот образ мелькает в ряде произведений поэта и даже в одной из дарственных надписей, сделанных Пушкиным Е. Ушаковой по возвращению в Москву 21.09.1829 на обложке его книги «Стихотворения Александра Пушкина. Первая часть. Санктпетербург в типографии Департамента народного просвещения. 1829»: «Nec femina, пес рпе» («Ни женщина, ни мальчик»).

Каково могло быть предназначение этой цитаты из Овидия в дарственной надписи? Начиная с Б.Л. Модзалевского (1928), исследователи, считая, видимо, автором латинского выражения самого Пушкина, уверенно относили надпись к Екатерине Ушаковой с ее «мальчишеской резвости и шаловливости». Но при знании исходного контекста такая шутка должна была бы показаться непозволительно грубой. Ничего похожего по тону ни в стихах, обращенных к Ек. Ушаковой, ни в альбомных записях и рисунках мы не находим. Поэтому если перед нами действительно цитата из Овидия, то она никак не может относиться к Ек. Ушаковой. Видимо, этим источником была вступительная ода четвертой книги Од Горация. Гораций говорит, что уже слишком стар для любви: меня уже не тешит ни женщина, ни мальчик, ни доверчивая надежда на взаимную любовь, ни состязания на пирах, ни венки из свежих цветов).

«В качестве цитаты из Горация надпись становится совершенно ясна: Пушкин пишет о своем отказе от надежд на семейное счастье и, может быть, даже конкретнее – о своем душевном состоянии после визита к Гончаровым (у которых он побывал в день приезда 20-го сентября, надпись сделана 21-го), когда Н.Н. к нему не вышла (ср. письмо к Н.И. Гончаровой от 5 апреля 1830 г.: «Сколько мучений ожидало меня по моем возвращении! Ваше молчание, ваш холодный вид, оказанный мне м-ль Н. прием, – столь безразличный, столь невнимательный»), но с помощью горацианской цитаты переводит это признание в иронический план. Эта самоироничная откровенность прекрасно согласуется с тоном, в каком вообще велись разговоры Пушкина и сестер Ушаковых о его ухаживании за Гончаровой».

В контексте такого тона и возникает неожиданный образ Карса, превращаясь в элемент самой интимной, насыщенной многообразными смыслами, метафоры поэта. В т. н. «Ушаковском альбоме», своеобразном интерактивном культурном пространстве той эпохи, приглашающем к участию если не всех пожелавших того из круга светских знакомых этой семьи, то всякий, кому это позволяла хозяйка, в начале октября 1829 года, портрет Натальи Николаевны Гончаровой Пушкин сопровождает именем «Карс», а её мать Наталья Ивановна – «Маминька Карса».

Позже Пушкин употребил это, ставшее уже очевидным, знаменательно лишенное каких-либо кавычек сравнение и в письме к С.Д. Киселеву от 15.11.1829: «Скоро ли, боже мой, приеду из Петербурга в Hotel d'Angeleterre мимо Карса? По крайней мере мочи нет – хочется». Именно семейное предание Киселевых дает объяснение этому прозвищу: Пушкин именует Наталью Гончарову по названию неприступной турецкой крепости. На одном рисунке она изображена спиной в пестром платье, со шляпкой на голове и с веером в руках, на котором написан первый стих католического гимна «Stabat Mater dolorosa» («Предстояла Матерь Божья»). Под этим рисунком уже рукой одной из включенных в эту игру барышень Ушаковых «текст Карса» пушкинского проблематизирован таким образом: «О горе мне! Карс! Карс! Прощай, бел свет! Умру!»[245]. В ответ на тактику «Маминьки Карса» держать Пушкина на расстоянии, подвергая испытаниям, он изобразил тут себя в монашеской рясе с клобуком на голове. Таким образом, с помощью разных видов искусства Пушкин сравнивает неприступность крепости и Наталии Гончаровой, очень глубоко пряча надежду на успешность её штурма и привлекает к метафорической осаде этой крепости из окружающих возможных союзников. Как известно, эта куда более длительная осада, чем осаде реального Карса, все же увенчалась успехом. 18.02.1831 состоялось венчание Пушкина с Н.Н. Гончаровой (но семейное счастье поэта продлиться, как и его дальнейшая жизнь, всего семь лет).

На стыке XX и XXI веков в пограничное пространство Карса отправляет своего героя романа «Снег» по встречному с Пушкиным пути турецкий писатель Орхан Памук. Вооруженного знанием всей русской литературы герой едет сюда, чтобы дать литературный и журналистский бой идеологическим противникам и завоевать сердце когда-то любимой женщины, поэтому неожиданно