Обещанная демону (СИ) - Фрес Константин

– Ты помнишь мое имя, – злобно шипела старуха, стискивая в узловатых пальцах уздечку, – все еще помнишь!

– Имя греха запомнить просто, – огрызнулся Эрвин.

– А свое вспомнить  нелегко, – хохотнула Марьяна. – Растопчи его, мой сладкий грех, – шепнула она на ухо носорогу, любовно оглаживая толстую, словно бронированную шкуру носорога. – Преврати его в лужу крови… ради меня!0

Носорог злобно фыркнул, глянул на Эрвина, застывшего перед ним.

– И попробуй только улететь, маленький мой Эрвин, – чуть слышно усмехнулась Марьяна, все так же страстно, как любимого питомца, оглаживая своего носорога. – Я не дам тебе такой возможности! Я тотчас растопчу твоего друга, твоего наставника, Первого, твоего Инквизитора-Пилигрима, которого ты боготворил настолько, что…

– Пилигрима? – быстро переспросил Эрвин. – Ты и его имя помнишь, Марьяна? Какая хорошая память для такой древней старухи, как ты!

Носорог взревел яростно, словно оскорбление было нанесено именно ему, и рванул вперед, понукаемый Марьяной. Женщина колотила его пятками, коленями, хлестала уздой по шее. От злости она не могла выговорить ни слова, и яростные выкрики ее потонули в издевательском хохоте Эрвина.

Эрвин отступал; словно играя, дразнясь, он уклонялся от носорога, который неповоротливо разворачивался в зале и раскидывал рогом обломки мебели.

– Возьми его! – орала Марьяна, понукая своего монстра. – Убей его! Растопчи, растерзай!

Носорог, взревев, вдруг взметнулся, поднялся на дыбы, как самый тяжелый и огромный конь, и рухнул, дробя передними ногами пол в крошево, пуская черные уродливые трещины по блестящей глади.

Эрвин под его удар не попал. Увернувшись, он смеялся, совершенно откровенно, всем своим видом показывая, что охота на него – это всего лишь развлечение. Ночные Охотники лишь усиливали это ощущение; лая, они скакали вокруг  носорога, хватали его разгорячёнными пастями, сбивали его с толку, и создавалось полное ощущение, что это Эрвин охотится на носорога, не наоборот.

– Ну! Поймаешь меня?

Носорог, озверев от дергающих его собак, от криков старухи, сидящей на его спине, снова, взревев, встал на дыбы, и опять от удара его массивного тела треснул, провалившись, пол.

– Мимо! Попробуешь еще, старуха?

Эрвин хохотал во всю глотку; потешался, глядя, как старания Марьяны не увенчиваются успехом, и продолжал дразнить зверя, уводя его дальше и дальше от неподвижно лежащего Первого. Собаки заходились в лае, лаяли до рвоты, хватая носорога все чаще, все нахальнее, и огромный зверь яростно лягая и взбрыкивал, отгоняя юрких противников.

– Ну?! Еще! Еще, старуха!

От обиды и злости Марьяна потеряла голову. То лицо, что она помнила лишь скорбным, несчастным, страдающим, сегодня предстало перед ней смеющимся, издевающимся, и она на миг потерялась между прошлым и настоящим. Эрвин словно никогда не любил ее, никогда не страдал по ее красоте. В его глазах не было ни тени сожаления, ни тени желания разбудить ее ледяное сердце. Только азарт и издевка.

– Еще, еще, старуха!

– Будь ты проклят! – прокричала Марьяна, сходя с ума от ярости.

Она и не заметала, как Эрвин выманил ее из зала, где лежал раненный Первый, в красивую столовую. Вместо потолка там был чудесный стеклянный купол, и сквозь стекло были видны звезды.  Собаки, осмелев, подпрыгивали и дергали ее за подол платья. Носорог крутился, отбиваясь от юрких противников, и Марьяна почти рыдала, чувствуя свою беспомощность.

– Давай, старуха! Нападай!

Эрвин стоял так далеко. И так глупо – из этого закутка ему не выпрыгнуть. Марьяна ощутила злобную дрожь, видя, как он сам себя загнал в угол.  Как он проиграл. Как он заигрался, поверив в свою неуязвимость. Она почуяла радостную дрожь, промчавшуюся по шкуре носорога, и засмеялась, почуяв, как огромный зверь рванул вперед, предвкушая победу.

– Убей его! – прокричала Марьяна, терзая ногтями холку зверя. – Убей!

Семь шагов. Пять шагов. Эрвин стоял на месте, никуда не двигаясь. Он еще не понимает, что носорог сомнет его. Превратит в кучу переломанных окровавленных костей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Убей!

Носорог, взревев, вновь поднялся на дыбы – но лишь затем, чтоб под его брюхо проскользнула маленькая и юркая Элиза. Она выставила вверх свое копье, белым перламутровым наконечником вверх, и Эрвин, накрыв своими ладонями ладони Инквизитора, помог ей удержать оружие.  Когда носорог, вопя, всей тушей обрушился на копье, оно пробило его грудь, перетянутую ремнями, и зверь замер, когда перламутровый наконечник пронзил его сердце. Носорог взревел так громко, что не вынес стеклянный купол над ним. Он взорвался, будто магический зверь выдохнул слишком много воздуха из своей груди, и крепкое стекло не вынесло, разлетелось в мелкие осколки стеклянного дождя.

Эрвин действительно был более удачливым воином, чем Первый. Ему удалось выдернуть из-под удара носорога Элизу, и они оба откатились в сторону от тяжело рушащейся туши, со спины которой скатилась, крича и плача, Марьяна.

– Нет! – орала она, хватая окровавленными рукам холодеющую шкуру. – Нет, ради неба и звезд, нет!

Но копье Элизы пробило тяжелую тушу насквозь; наконечник его выскочил из загривка зверя, пачкая нечистой кровью тушу зверя, залив и всадницу.  Марьяна кричала, чувствуя, как исчезают и умирают ее грехи, как оседает под ней ее верный зверь. Она не верила до последнего, до тех самых пор, пока его рог не коснулся пола, и пока ее сила не обратилась в старые сухие кости, кое-как обтянутые высохшей старой плотью. Миг – и она оказалась на холодном полу, слабая, беззащитная, не способная вдохнуть ни капли жизни в своего послушного монстра.

– Я помогу тебе? – шепнула Элиза, глядя на Эрвина. Тот был непривычно строг и молчалив, тих, словно опален войной, не прекращающейся ни на день.

– Нет, – сказал он тихо, будто через силу. – Я сам. Сам. Эту историю я должен закончить сам.

И Элиза отступила, прячась в покое и тени, не смея напоминать о настоящем.

Прошлое и настоящее соединились. Эрвин, шагая по разбитому полу, вдруг ощутил себя там, много-много лет назад, в комнате гордой красавицы Марьяны. Был тот же серый зимний свет, полуприкрытые ставни, потухший камин… только теперь он успел.

– Дочь греха, – промолвил он, отирая ладонью раскрасневшееся лицо. Ему показалось, что из-за пота, катящегося с ресниц, лицо Марьяны кажется ему молодым и красивым. – Я пришел за тобой. Ты, наверное, думала, что я не смогу. Никогда. Но это произошло.

Вороновы черные крылья раскрылись,  растворяясь в ослепительно-белом звездном свете. Эрвин наступал на воющую и скулящую Марьяну так же неумолимо, как ночь сменяет день.

– Эрвин! – вскричала Марьяна, заслоняясь дрожащей рукой, не выдержав его тяжелого взгляда. – Эрвин, вспомни: ты любил меня! Неужто ты сможешь поднять на меня руку?!

– Ты же просила у меня свершить Поступок, – произнес Эрвин, распахивая крылья еще шире, словно желая обнять ими весь мир. – Убить. Быть жестоким и страшным. Ты же хотела, чтоб моя душа была так же черна, как твоя. Зерна зла, посеянные твоей рукой в моем сердце, дали щедрые всходы. И желание твое исполнилось. Чем же ты недовольна сейчас?

– Эрвин! – вскрикнула старуха. – Но теперь нам ничто не мешает быть вместе! Теперь-то, когда ты не скован святыми клятвами, теперь, когда ты свободен от оков совести, ты должен меня понять! Существуют только наши желания, а люди – это всего лишь способы их достигнуть! Разве не так, Эрвин? Разве не так?

Эрвин отрицательно качнул головой.

– Нет, – произнес он, и голос его был подобен грому. – Именно сейчас я не свободен. Именно сейчас я скован обязательством убивать, подчиняться тем, кто помнит мое имя. Ты помнишь его, Марьяна? Ты можешь приказать мне убить любого? Или остановить меня можешь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Помню! – выкрикнула в истерике Марьяна, цепляясь за последний шанс выжить. – Я помню твое имя, граф Эрвин Храброе Сердце, Чистокровный, Пустынный Повелитель, Гроза Нечестивцев, Владыка Синих Звезд Востока, Тринадцатый Инквизитор!