Насилие и священное - Рене Жирар

Все принципы диффереренциации отказывают; ужасно именно это неведение; сын спрашивает себя, чем же он провинился; он пытается определить для двух повелений разные области применения. Он ничем не похож на преступника; он не нарушил какой-то уже известный ему закон; он хочет узнать закон, который бы позволил определить его поведение как нарушение.

Какой вывод следует из этого определения? Почему Фрейд снова обращается к тем самым эффектам мимесиса, от которых, сперва ими прельстившись, на стадии Эдипа отказался? На этот вопрос есть, судя по всему, всего один ответ. Фрейду не хочется отказаться от эффектов мимесиса, мерцающих вокруг идентификации. Он возвращается к ним при разработке категории «Сверх-Я». Но определение Сверх-Я в «Я и Оно» идет почти сразу вслед за вторым определением эдипова комплекса, приведенным выше, то есть именно за тем определением, которое полностью очищено от миметических эффектов, обступавших определение, данное в «Массовой психологии и анализе человеческого „Я“». Поэтому мы можем воссоздать эволюцию фрейдовской мысли между «Массовой психологией…», относящейся к 1921 году, и «Я и Оно», относящимся к 1923 году. В первой работе Фрейд еще считал возможным примирить миметические эффекты с главной идей, с эдиповым комплексом. Именно поэтому рассуждения первой книги пронизаны интуициями, связанными с миметической концепцией. Но, видимо, как раз во время ее написания Фрейд начал ощущать несовместимость двух этих мотивов. Несовместимость эта совершенно реальна. Миметическая концепция отрывает желание от какого бы то ни было объекта; эдипов комплекс укореняет желание в материнском объекте; миметическая концепция устраняет из отцеубийства и инцеста какое бы то ни было сознание и даже какое бы то ни было реальное желание; фрейдовская концепция, напротив, целиком на этом сознании основана.

Фрейд, судя по всему, принял решение: решил встать на сторону своего «комплекса». Когда ему нужно выбрать между миметическими эффектами и полномасштабным отцеубийственным и инцестуальным желанием, он решительно выбирает последнее. Это не значит, что он отказывается изучать многообещающий потенциал мимесиса. У Фрейда именно то и замечательно, что он никогда ни от чего не отказывается. Если он отодвигает в тень эффекты мимесиса, то лишь затем, чтобы они не подорвали официальную версию комплекса. Он хочет решить проблему Эдипа раз и навсегда, чтобы развязать себе руки для занятий с эффектами мимесиса. Оставив эдипов комплекс позади, он хочет вернуться к вещам в том положении, в каком они были до комплекса.

Одним словом, Фрейд сперва попытался построить эдипов комплекс на основе полуобъектного, полумиметического желания. Отсюда — странная двойственность идентификации с отцом и либидинозного влечения к матери в первой и даже во второй версии Эдипа. Неудача этого компромисса и заставила Фрейда построить Эдипа на чисто объектном желании и отдать миметические эффекты другому психическому образованию — Сверх-Я.

Двойственность «инстанций» — это попытка Фрейда разделить два полюса своих размышлений о желании: объектное и эдипово желание по одну сторону, миметические эффекты — по другую. Но эта попытка полного разделения не могла удаться; она обречена на ту же неудачу, что и прежняя попытка синтеза.

В миметическом желании никогда нельзя полностью разделить эти три аспекта — идентификацию, выбор объекта и соперничество. Доказательство того, что на мысль Фрейда все время влияет интуиция о мимесисе, состоит именно в неодолимом совмещении этих трех аспектов [у него в тексте]. Стоит появиться одному из них, как за ним следуют два других. В эдиповом комплексе Фрейд избавляется от миметизма лишь с огромным трудом и ценой колоссального неправдоподобия. И наоборот, в Сверх-Я, когда ничто в принципе уже не должно бы нарушать идентификацию с отцом, мы видим, как снова возникает соперничество за непременно материнский объект.

Когда Фрейд заставляет Сверх-Я говорить: «Таким (как отец) ты не смеешь быть: некоторые поступки остаются его исключительным правом» — иметься в виду может только мать, и именно она в виду и имеется. Потому Фрейд и пишет:

Это двойное лицо Сверх-Я (будь как отец, не будь как отец) обусловлено тем фактом, что Сверх-Я изо всех сил стремилось вытеснить Эдипов комплекс, более того — возникло вследствие этого вытеснения.[61]

Это Сверх-Я, одновременно вытесняющее и вытесненное, рождающееся после того, как уже приложило «все силы», ставит, безусловно, огромные проблемы. Оно слишком уж хитрое, даже негативно. На самом деле возобновление идентификации с отцом, обуславливающее Сверх-Я, немедленно приводит к возобновлению эдипова треугольника. Обратившись к одному из аспектов миметической конфигурации, Фрейд не может не натолкнуться на два других, хочет он того или нет. Это возвращение эдипова треугольника в программе не было предусмотрено. Эдипов комплекс, основной и неотчуждаемый капитал психоанализа, уже заперт на два оборота в сейфах бессознательного, в подвалах психоаналитического банка.

Именно неожиданное возвращение эдипова треугольника и заставляет Фрейда говорить, что сыну очень нелегко вытеснить Эдипа! На самом деле это самому Фрейду никак не удается от него избавиться. Преследуемый миметической конфигурацией, он постоянно чертит треугольник, который считает треугольником вечного комплекса и который на самом деле есть треугольник мимесиса, неизбежно безуспешного: у Фрейда все время «просится на язык» игра образца и преграды, но он так и не смог это выговорить.

Мы ограничились расшифровкой лишь двух или трех ключевых пассажей, взаимосвязь которых нам представляется весьма показательной, но мы могли бы выбрать и многие другие места — в том числе и так называемые «клинические» случаи — со столь же убедительными результатами. В рассматриваемых нами текстах несколько раз появляется ключевой термин фрейдовской проблематики — амбивалентность, — относительно которого можно показать, что он одновременно обличает и наличие миметической конфигурации в мысли Фрейда, и неспособность Фрейда правильно определить соотношение трех элементов в этой схеме — образца, ученика и объекта, за который ученик и образец неизбежно вступают в спор, поскольку образец своим желанием указывает на него ученику, поскольку это — общий объект. В желании все общее означает не гармонию, а конфликт, нам это кажется известным, а на самом деле мы этого не знаем.

Термин амбивалентность появляется в конце двух — уже цитировавшихся — определений эдипова комплекса — в «Массовой психологии…» и в «Я и Оно». Вот еще раз оба пассажа:

…Идентификация с отцом принимает теперь враждебную окраску и делается идентичной с желанием заместить отца и у матери. Ведь идентификация изначально амбивалентна.

Идентификация с отцом отныне принимает враждебную окраску и превращается в желание устранять отца и заменить его собой у матери. С этих пор отношение к отцу амбивалентно, создается впечатление, будто содержащаяся с самого начала в идентификации амбивалентность стала явной.

Мы помним, как идентификация с отцом была определена в самом начале: она не имела «ничего общего с пассивной или женственной установкой…», — и тогда казалось, что перед нами нечто вполне цельное и недвусмысленное. Почему же несколько позже Фрейд приписывает ей принципиальную «амбивалентность», о которой до тех пор, по-видимому, и не подозревал? Просто потому, что теперь он догадался (и интуиция его не обманула), что позитивные чувства первой идентификации: подражание, восхищение, преклонение — обречены неминуемо превратиться в чувства негативные: отчаяние, виновность, злобу и пр. Но Фрейд не знает, почему дела обстоят именно так, а не знает он потому, что не может дойти до откровенно миметической теории желания, не может открыто признать в образце для идентификации образец самого желания, а значит — потенциальную преграду.

Всякий раз, как Фрейд приближается к противоречиям миметического желания, всякий раз, как он, не умея извлечь их на свет, ощущает их необходимость, он спасается в понятии амбивалентности. Амбивалентность приписывает изолированному субъекту, субъекту традиционной философии, то противоречие, место которого — во взаимоотношениях, в неуловимом «двойном зажиме».

А стоит этому противоречию разместиться в одиноком индивиде, как оно становится совершенно непостижимым; и тогда говорят, что оно, видимо, связано с «телом». Сам Фрейд внушает нам и убеждает себя, что, произнося слово амбивалентность, он совершает головокружительный спуск в те глубины, где сливаются психическое и соматическое. А на самом деле речь по-прежнему идет об отказе расшифровывать то, что расшифровке поддается. Но «тело», вещь немая, возразить не может. Сегодня каждый претендует на понимание «тела», на способность, вслед за Фрейдом, постичь его, тела, голос. Но во всех произведениях Фрейда нет ни единого примера амбивалентности, который бы не мог и в конечном счете не должен быть сведен к схеме «преграда-образец».