Самая страшная книга 2017 (сборник) - Майк Гелприн

Сержант кинулся вперед, крича. Тварь приближалась, она дышала в затылок могильным ужасом. Зубы скрипели, а поле не кончалось, поле никогда не кончалось и…

…закончилось, вытолкнув беглеца. Простор обрушился на него, но проблеск надежды затмила паническая мысль: здесь, на лугу, ему негде спрятаться. Это конец.

Обреченный, он смотрел, как растет за стеблями изломанная тень.

«Зато умру не в чертовой крапиве», – подумал сержант и сжал кулаки, когда чудовище прыгнуло. На долю секунды оно зависло в воздухе, а потом сорняк потянулся к нему и схватил его за щиколотки. Сдернул обратно в темно-зеленый мир. И потащил. Медсестра противилась, выла, но четырехгранные листья облепили ее нежно, будто говорили: «Не сегодня».

«Ты найдешь себе нового копальщика, – говорили они, – мы готовы на что угодно, лишь бы ты осталась с нами, безумная, одержимая, мертвая. Сегодня мы не выпустим тебя, девочка, о нет, мы не позволим рисковать».

Поле волокло медсестру к госпиталю, передавая бережно от сорняка к сорняку. Исчезла ее рвущаяся фигура, а затем затих вой.

Сержант опустился на колени и простоял так минут пять, растирая по лицу зуд, улыбку по обветренным губам.

Встал, пошатываясь. Увидел дорогу и деревню вдали. Увидел, оглянувшись в последний раз, поле. Там, в спрятанном от посторонних глаз царском госпитале, несчастный калека ждал возвращения хозяйки, и самым жутким было то, что он, похоже, шел на поправку. А это значит, что и без рук и ног он будет копать могилы – зубами, если из обрубков не вырастут новые конечности, пучки крапивы для бессмысленной работы.

– Прости, – сказал сержант тихо и зашагал вдоль асфальтированной дороги. Прочитал надпись на придорожном щите. Слова были написаны на русском, но их значение ускользало: не знал сержант таких слов.

Он брел по обочине, свесив голову на грудь, а в окнах деревенских домов зажигался яркий, хранящий от чудовищ электрический свет.

Александр Матюхин

Дальние родственники

В то утро из кухни непривычно лился свет: желтые блики размазались по коридору и отражались от зеркала у входной двери.

Настя обычно просыпалась раньше родителей и первой нарушала ночную предрассветную тишину квартиры. Ей нравилось идти по темному коридору, будто сквозь остатки растворяющегося сна, и представлять себя персонажем книги вроде вампира из «Сумерек».

Она чистила зубы, когда услышала, как кто-то прошел мимо ванной, шаркая тапочками. Звуки были чужими. В семье никто не шаркал. Затем раздался слабый скрип, словно решили достать с балкона старый велосипед. До Насти донесся женский шепот:

– Эдик, ну я тебя умоляю!

Кто-то кашлянул.

Настя умылась и прошла на кухню, заранее приветливо улыбаясь.

Ночью должны были приехать какие-то дальние родственники. Папа нашел их через Интернет, когда полгода назад увлекся идеей собрать генеалогическое древо Пыревых. Родственники были то ли через бабушку мамы, то ли через племянника дедушки. Настя не сильно разбиралась. Папа с ними долго и радостно переписывался в социальной сети, а затем пригласил в гости на недельку.

– Вы с Сонечкой, кстати, ровесницы! – воодушевленно говорил он Насте. – Тебе тринадцать, и ей около того. Найдете общий язык. В парк Горького смотаетесь, Москву-реку покажешь, Кремль. Что там у нас еще есть интересного? Здорово же, правда? Вот так живем-живем и не знаем, что у нас родня по всему свету раскидана!

Настя не то чтобы сильно воодушевилась, но ей стало любопытно. В Москве они жили одни. Недавно умерла бабушка, больше никого не осталось, а тут вдруг новые родственники появились, как в сказке. Вдруг и вправду похожи? У Насти вон нос с горбинкой, а в светлых голубых глазах черные точки. Говорят, это генетическое, передается всем, с кем имеешь родство.

…На диване между холодильником и окном сидел, развалившись, пузатый коротконогий мужчина. У него были седые усы, свисающие вниз, как у казаков в фильмах, и короткие редкие волосы, тоже седые. Он закинул ногу на ногу (на левой ступне болталась тапка, а правая была вовсе без тапки) и поглаживал обнаженный живот. К слову, одет он был только в короткие шорты.

Настя сразу заметила, что правого глаза у мужчины попросту нет, – затянутая кожей глазница, испещренная тонкими белыми шрамами, пустовала. А левый глаз как-то странно закатился под припухшими веками и зрачком смотрел вправо и вверх. Разглядеть, есть ли в зрачке черные пятнышки, было невозможно. Настя бы и не решилась. Мужчина сразу ей не понравился. Было в нем что-то отталкивающее, как будто в чистую и уютную кухню забрался вдруг большущий таракан и развалился на диване, одним своим присутствием вызывая желание быстрее отсюда уйти.

Чуть поодаль, у стола, сидела в инвалидном кресле женщина – большая, бесформенная и рыхлая. Одета она была в потрепанный халат, который, казалось, готов был разойтись по швам от неосторожного движения. Настя несколько секунд не могла отвести взгляда от растекающихся по обнаженным рукам женщины выпуклых, набухших, вен темно-синего цвета. Инвалидное кресло у нее было такое же – большое, старое, разбухшее, покрытое то тут, то там кляксами шелушащейся ржавчины, с кривыми колесами.

Вроде бы должна еще быть Соня? Спит, наверное.

– Доченька! – с присвистом шепнула женщина, заметив Настю на пороге. – Зайка, ты, должно быть, Настенька, да? На папу-то как похожа!

– Вылитая, – равнодушным голосом произнес с дивана мужчина и почесал живот. – Красавица растет.

Настя поняла, что больше не улыбается. В ее представлении дальние родственники выглядели… немного по-другому.

– Заинька, родимая, помоги, пожалуйста, а? – продолжала женщина. – Тетя Маша хотела завтрак приготовить, а не получается. Дотянуться не могу. Высоко тут у вас. Где крупа гречневая, не знаешь?

Настя заметила, что на коленях у женщины лежит маленькая алюминиевая кастрюлька, в которой мама обычно варила крупу.

– Я уже все перерыл, – добавил мужчина. – У вас тут как это самое. Ничего не найти.

Гречка вообще-то стояла на видном месте на полке над плитой. Настя обогнула тетю Машу, достала банку, поставила на стол. От кресла или от самой женщины пахло старостью, пылью, влагой. Знакомый был запах. Год назад он просачивался под дверью бабушкиной комнаты и впитывался в стены квартиры, пока бабушка умирала. После ее смерти папа открыл все окна и вывез семью на дачу на два дня. Но, даже когда вернулись, Насте казалось, что в особо укромных уголках запах старости обитал и расползался. Его так просто не изжить. Раз поселился – то надолго.

Тем временем тетя Маша ухватилась за колеса кресла, напряглась так, что задрожали складки на руках и под подбородком, и с силой толкнула кресло вперед. Колеса заскрипели, зацепились за край половика и замерли. Тетя Маша напряглась снова – Настя разглядела взбухшие синие жилки на висках, – но коляска больше не двигалась.