Самая страшная книга 2017 (сборник) - Майк Гелприн

– Довольно, – сказала женщина.

Он выбрался из кратера, ужаснувшись тому, как много костей нарыл. И как много осталось в земле. Хромая, пошел за хозяйкой. Усталое тело не реагировало на злобные укусы крапивы. Мысли об ужине отзывались урчанием в животе. Но ужин был забыт, когда блуждающий взгляд сержанта споткнулся обо что-то выпуклое, присыпанное землей. Он сверился с фигурой впереди и шагнул к крестам, к холмику в зарослях.

Убедился, что зрение не сыграло с ним шутку. И, прежде чем, старательно хромая, догнать сестру, прочитал полустертые цифры, высеченные на ближайшем кресте: «18… – 1…15».

Курей, судя по доносившемуся кудахтанью, медсестра держала в северной части госпиталя. Оттуда же принесла она терпкий, с травами, кипяток в ржавом чайнике. Пока сержант ел борщ, алчно глядела в окно. Так влюбленные девушки глядят со скалы на клинышек паруса: корабль ли суженого входит в порт?

«Нужно притвориться спящим, – подумал сержант, опуская голову на подушку. – Подсмотреть, чем она за…»

Дальше были сны. И поле смотрело в окна, как мечется по койке пленник.

Проснулся он с тяжелым колким сердцем. Такие красочные кошмары были для него в новинку. Лицо и руки покрывала холодная пленка пота.

Он содрогнулся в темноте, когда память вернула ошметки прерванного сна. Черную изломанную фигуру, зарывающуюся, точно червь, в разбухшую от дождя почву, и руки-клешни, взлетающие в серебре луны, и дикий истеричный вой: «Я найду тебя, даже не думай спрятаться в смерти!»

В кошмаре он кружил вороном над обгоревшей тварью, а она продолжала ввинчиваться в земную хлябь, крушить доски, раскусывать острыми зубами кости и пить костный мозг. «Не ты, не ты», – шипело существо, сплевывая серые обломки, кашицу из губчатых волокон, и изуродованное взрывом лицо медленно обретало плоть, мертвую, белую, злую. Сержант узнал медсестру. Его сердце – крошечное сердце птицы – стиснули зябкие пальцы ужаса, и тогда зловещее сновидение вытолкнуло его в затопленную ночью палату.

Но его разбудил не кошмар.

Крадущиеся шаги. Они звучали во мраке, едва различимые, частые, но настойчивые. Руки сержанта дрожали. Он сел на койке и подтянул к груди будто полые от бессилия колени. Пружины визгливо скрипнули, и на мгновение его желудок сжался, а дыхание застряло в горле.

Кто-то сновал по полу. Воображение выписывало жуткие фигуры, черные в черном воздухе, колышущиеся от гуляющего по палате сквозняка, – дверь, которая вела в коридор, прикрывала лишь простыня из крапивы. Все это время крошечный гость продолжал шнырять вокруг его койки.

«Крыса», – с вязким облегчением понял сержант, но когда грызун тонко закричал, – именно закричал, а не запищал или зашипел, – сердце копальщика ушло в пятки.

– Черт, – выругался он вслух. – Что тебе надо?

Глаза привыкали к темноте. Сержант уже видел более темный комок на фоне сереющего мрака и нить длинного хвоста. Крыса с легким топотом забежала под соседнюю койку, но тут же шмыгнула обратно, к спущенным на пол ногам.

Грызун поднял на человека мордочку и пискляво вскрикнул.

– Ты хочешь мне что-то показать? – невесело хихикнул сержант.

Крыса снова издала жутковатый звук и понеслась прочь. Она замерла у коридорной занавески и закрутилась на месте, резво постукивая коготками по доскам. Ожидая, но без крика, словно боялась разбудить хозяйку госпиталя.

Медсестру.

Сержант пошел за грызуном. Он крался вдоль железных спинок кроватей, касаясь их липкой ладонью. За нечеткими прямоугольниками окон покачивалось крапивное поле – опасные тени со своими кошмарными планами.

Он убрал ткань в сторону, освобождая дверной проем.

Проклятая крыса бросилась к лестнице, закрутилась волчком, ожидая, пока бесшумно двигающийся сержант достигнет ступеней. Сердце громко тикало, будто старые часы. Где сейчас медсестра? Где ее комната и спит ли она вообще? Зачем послала за мной хвостатого гонца?

Напряжение казалось невыносимым.

Крыса вертелась у первой ступени и попискивала, как и подобает животному: пищать, а не кричать, подражая человеку. Сержант догадался, что грызун просит взять его на руки. Крохи лунного света падали через выломанную панель входной двери, и глаза зверька маслянисто блестели.

– Ленивая гадина, – сказал сержант, он наклонился и схватил крысу за теплый, покрытый волосками хвост.

Раздался благодарный писк.

– Ну веди к мамочке.

Сержант поднялся наверх, испытывая странное чувство искаженного повтора. Снова лестница, снова тайна, снова вытянутая перед лицом рука – правда, сжимающая не лампу, а крысу.

– Куда? – спросил он на площадке второго этажа.

Повел грызуном направо. Ничего.

Налево. Крыса заверещала.

– Понял. Скажешь, возле какой двери остановиться.

Красные глазки согласно моргнули.

У двери в операционную – пи! – сержант понял, что ошибся. Крысу послал не призрак женщины.

Его позвал прошлый копальщик: калека, обрубок, кусок мяса на железном столе.

Разум сержанта залихорадило. Что, во имя Господа, хочет от него этот бедолага? Почему он еще жив? Жив ли? Или крыса – хитрый посланник десятка, сотни таких же тварей, желающих показать ему свое обглоданное лакомство, к которому они взбирались по ножкам с колесиками?

«Лампа, зажечь лампу…» Он похлопал по двери, по шершавой стене, будто надеялся найти там крючок с коптилкой.

– Заходи, – позвал «самовар» из операционной, – ну же.

Сержант сдавленно застонал. «Жив, жив… соврала мертвая тварь». Он боднул дверь, шагнул в непроницаемый мрак.

– Закрой, – просипел калека из темноты.

Сержант закрыл дверь, хотя не видел в этом смысла. Он ничего не мог рассмотреть и при лунном свете, продавливающемся через грязь коридорных окон.

Он бросил крысу на пол, отер ладонь о рубаху и стал шарить в темноте. Неожиданно вскрикнул. Комната поглотила его шокированный возглас, не вернула и чахлого эха. Во тьме он прикоснулся к жестким волосам на человеческом лице.

– Это моя борода, – хрипло сообщил обрубок.

Передвинутый стол стоял прямо напротив входа, в каких-то двух шагах. И пахло сейчас иначе: крысиный помет и крапива. Никакой крови.

– Тебе снятся сны, – сказал – не спросил голос, – ты слышишь прошлое поля.

Сощуренные глаза сержанта пытались сосредоточиться на проступающих контурах стола и ущербной фигуре на нем. В голове выли алые вихри.

– Это оно… – калека закашлял, – оно говорит… не с нами, но мы можем видеть, оно так живет.

– Оно?

– Поле. Крапива. Оно живет воспоминаниями… делится ими с кем-то…