Экзистенциализм. Период становления - Петр Владимирович Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С точки зрения Кьеркегора, ирония романтиков недостаточно серьезна. Их ирония – это какая-то игрушка и забава, думает он. И он противопоставляет им иронию Сократа как более правильную. Суть этой иронии он усматривает в том, что субъективность уничтожает, аннигилирует все, что не есть в субъекте, то есть пробуждает субъективность и уничтожает всякую объективную, внешнюю, неподлинную реальность, всякую объективную истину. Для него смысл сократовской иронии – в пробуждении субъективности. В том, что есть я и есть мир и весь мир не имеет значения! Имею значение только я, моя субъективность. В этом смысле он ставит иронию Сократа намного выше, чем иронию романтиков. Для него в иронии Сократа самое главное – это торжество человеческой субъективности над всем внешним, что ей противоположно, выявление субъективности, а не просто «разрушил – создал, создал – разрушил». Для Кьеркегора начинается отход от романтизма. И еще у Сократа для него бесконечно важно диалогическое начало (но об этом чуть позже).
Чтобы как-то завершить разговор о формировании Кьеркегора как мыслителя, должен сказать, что он мало куда выезжал из своей родной Дании. Он ездил в Берлин – главный центр мировой философии. В сороковом году он совершил туда поездку и слушал там лекции Шеллинга. Это очень сложная и интересная тема, как эти лекции повлияли на Кьеркегора. В целом он в конце концов оценил их критически. Но многие исследователи считают, что в этих лекциях был сильный заряд антигегельянства, которое Кьеркегор унаследовал.
Мне, как отчасти историку, всегда очень занятно об этом думать, это воображать. Представьте себе мысленный эксперимент: вы на машине времени перенеслись в сороковой год в Берлин, в зал, где Шеллинг читает лекции. И вот там собралась пара десятков гениев, хорошая компания великих людей, которые вскоре изменят и пересоздадут всю культуру Европы! Бок о бок сидят: Фридрих Энгельс, Михаил Бакунин, Ранке (великий историк), Иван Киреевский, Якоб Буркхардт (друг Ницше, известный историк культуры и автор самой знаменитой книги о Возрождении), Сёрен Кьеркегор… и так далее. Только вообразите себе эту фантастическую картину! Воистину, «бывают странные сближенья»…
А в общем, помимо этих двух выездов в Берлин, Кьеркегор никуда и не выезжал. Вся его коротенькая жизнь связана с Копенгагеном.
Мы с вами подошли к очень важному моменту в жизни Сёрена, о котором нельзя не сказать и никак нельзя сказать. Такая вот безвыходная ситуация. Попытка влезть в чужую душу – тем более в душу Кьеркегора – в этом, несомненно, есть нечто предосудительное!
Кьеркегор – мастер парадокса. В числе прочего, Кьеркегор учит не договаривать. У него есть одна чудесная цитата: «По отношению к экзистенциальным понятиям желание избегнуть определенности свидетельствует о такте». То есть иногда важнее недосказать, чем сказать. Тем более когда речь идет о вещах невыразимых. Все самое главное словами не передаваемо, не обобщаемо. Ведь слово – это обобщение. А все главное в экзистенциализме словом не выразить. Ведь каждый из нас – уникальная личность с глубокими душевными переживаниями и неповторимыми чувствами. Как же можно это обобщать? Очень важно искусство недоговаривать, понимать, что принципиально не выразить словами! Поэтому, замечу, надо искать иные способы выражения, по ту сторону понятий и слов. Это очень характерно: умение не договаривать, понимать, что не все можно выразить словом, нужно искать иные средства выражения, по ту сторону понятий и слов. (Поэтому-то так важно, как Кьеркегор философствовал, о чем я еще скажу немало.)
И вот мы подошли к важнейшему факту его внутренней жизни. Этот факт очень интимен, очень личностен, очень загадочен и странен. Говоря о нем, можно легко «нарубить дров». В то же время, по дружному мнению всех кьеркегороведов, это – важнейший факт в его внутренней жизни и вся его философия может быть понята только изнутри этого факта и из него исходя. Сначала я изложу внешнюю картину событий, потом какие-то интерпретации.
Примерно в 1839 году Кьеркегор познакомился с молоденькой девочкой, которая была моложе его больше чем на десять лет. Ей тогда еще не было шестнадцати. Очень очаровательная, жизнелюбивая. Ее звали Регина Ольсен. И он пылко влюбился в нее. Надо сказать, что у него и до этого было несколько влюбленностей, но эта любовь была самой пылкой и, как оказалось, на всю жизнь. Все шло к очевидному и неизбежному хеппи-энду. Взаимная любовь; он ухаживает, она ему отвечает взаимностью, конечно, в рамках той пуританской морали, которая жестко регламентирует общение мужчины и женщины, и в итоге – помолвка. Обмен кольцами, объявление Сёрена и Регины женихом и невестой. Скоро свадьба!
Но проходит год, и происходит что-то совершенно непонятное: Сёрен ведет все к разрыву, пытается его спровоцировать, поставив себя в позицию виновного. Но Регина интуитивно чувствует, что в этом есть что-то неискреннее, что он ведет себя странно и что-то недоговаривает. И она пытается его удержать, совершает даже какие-то неприличные по тем меркам действия. Например, одна, без провожатых приходит к Сёрену домой (что по меркам тогдашней морали было весьма смело). Уговаривает его одуматься, сама ухаживает за любимым. Тем не менее ничего не получается. Проходит год, он присылает ей кольцо и записку, где безвозвратно и резко, ничего не объясняя, разрывает помолвку!
И, конечно, это был шок и скандал для всего Копенгагена! Копенгаген был тогда, в сущности, «большой деревней» (тысяч сто человек, не больше), где все друг друга знают, все про все слышали. Сама Регина была этим потрясена, опечалена, она предпринимала героические попытки вернуть своего возлюбленного. Но потом, как водится, утешилась, успокоилась и, поплакав (подобно Ольге Лариной у Пушкина), через три-четыре года вышла замуж за другого. По иронии судьбы, этого другого звали
