Генрих V - Кристофер Оллманд

l:href="#n_464" type="note">[464]. Однако не все было так просто. Всего в часе езды от "бургундского" Парижа находился Сен-Дени, в аббатстве которого были похоронены французские короли. Он перешел под власть Ланкастеров в результате договора в Труа, но, как показали события последующих лет, будет неохотно подчиняться новому порядку[465]. Можно также отметить, что город Турнэ, находящийся в центре бургундского влияния, сначала отказался принять условия договора и еще несколько месяцев поддерживал отношения с дофинистами. Дижон, одну из герцогских столиц, пришлось специально посетить самому герцогу, чтобы убедить ее присягнуть договору; в то время как в Труа, том самом месте, где договор был скреплен печатью и состоялся королевский брак, должна была появиться некая двусмысленная позиция, а оппозицию англичанам возглавил, как и в Париже, епископ Этьен де Живри[466].

Корпорации — это одно дело, люди — другое. Трудно сказать, что вызвало сомнения в умах некоторых людей, особенно тех, кто имел тесные связи с бургундцами. Филипп де Брабант, граф Сен-Поль, был бургундским капитаном Парижа у Карла VI в течение месяцев, предшествовавших заключению договора. Некий обеспокоенный английский королевский офицер (возможно, Ральф Кромвель), 3 июня 1420 года написал Генриху из Понтуаза, чтобы сообщить о том, что Сен-Поль не принял присягу. Причина заключалась в том, что, хотя он одобрял мир, он сопротивлялся присяге, "потому что он считал, что ни одно преступление не должно быть принято ни в одном генералитете"[467]. Неудивительно, что вскоре он был заменен на посту капитана Парижа. Точно так же, и, возможно, по той же причине, его брат, Луи, епископ Теруанский, ставший впоследствии убежденным сторонником англичан и значительно продвинувший свою карьеру, также проявил явное нежелание подчиниться. Герцогу Филиппу пришлось приказать обоим дать свое согласие. Ги де ла Тремуйль, граф Жоиньи, который не хотел принимать участие в официальных церемониях в Труа, также сначала отказался, только чтобы впоследствии воспользоваться английской благосклонностью; в то время как принц Оранский, хотя и присутствовал на свадьбе Генриха, предпочел сохранить свою независимость, не принося присяги по договору в Труа[468].

Другие реагировали на различные аспекты того, что они считали новой ситуацией. Некоторые рассматривали события 1419–20 годов как вызов национальной идентичности, опасаясь, что королевство Франция в том виде, в котором оно существовало на протяжении веков, будет поглощено чем-то большим, своего рода мега-королевством, управляемым королем Англии и его наследниками, в котором существующая Франция потеряет свою идентичность. Таких людей нужно было успокоить (как и англичан, которых нужно было успокоить по той же причине в следующем году), что концепция "двойной монархии" объединяет короны, а не королевства, которые продолжат существовать со своими законами, языками и институтами[469]. Это было ясно сказано Генрихом бургундским посланникам, которые прибыли к нему в Мант в октябре 1419 года. То, что Генрих был готов пойти на эти уступки, не удивило бы никого, кто знал бы, что он уже сделал в Нормандии, где возрождение местных обычаев и административной практики было важным аспектом его правления[470].

Те, или некоторые из тех, кто был категорически против условий договора в Труа и всего того, за что он выступал, использовали трактаты и проповеди для пропаганды своих взглядов[471]. Одним из таких был Жерар де Монтегю, епископ Парижа, который поставил свой народ перед суровым выбором: они могли либо встать на сторону своего короля, единственным наследником которого был дофин, либо отдать себя в руки англичан, старых врагов королевства, которые постоянно пытались соблазнить жителей Парижа. Ни язык, ни аргументы, использованные Монтегю для предотвращения принятия договора, не страдали излишней изощренностью. Это был прямой призыв, отражающий уже упомянутую поляризацию общества, к тому, что он считал необходимостью: что общественному благу лучше всего послужит возвращение к признанию Карла VI несомненным королем Франции. Если люди хотят увидеть, какова жизнь при англичанах, пусть обратятся в Руан или другие места, которые подчинились их власти. Он был готов выступать против этих предложений, и он надеялся, что другие присоединятся к нему в противодействии им[472].

Более интересными были речи, произнесенные французом, аббатом Бобек, и ответ, сделанный неизвестным англичанином, перед Папой Мартином V при папском дворе. Аббат утверждал, что дофин был истинным наследником своего отца, и что только сила лишила его этого права. По этой причине мир, заключенный таким образом, был ложным, недействительным, поскольку использование печатей контролировалось герцогом Бургундским, врагом дофина. Мир не мог быть заключен с англичанами, поскольку их король претендовал на трон через Изабеллу, сестру последних капетингских королей Франции и жену Эдуарда II. Женщины, напомнил он своим слушателям, были исключены из престолонаследия, но сын никогда не мог быть таковым.

В ответ англичанин использовал другой подход. Французы, сказал он, утверждали, что договор недействителен, поскольку король не был в здравом уме, и не была использована надлежащая печать Франции. Это, конечно, неправда, поскольку король прекрасно знал, что делает, королевский совет согласился, и была использована надлежащая печать, хранящаяся у герцога Бургундского. Действительность договора, напомнил оратор своим слушателям, проистекает из согласия, которое дали ему жители Парижа (в городе которого хранилась печать) и жители Бургундии, Нормандии, Пикардии, Артуа, Шампани и других частей Франции. Опустив то, что эти территории (все на севере и северо-востоке страны) едва ли дают убедительную географическую основу для его мнения, он вкратце вернулся к аргументам своего оппонента, подчеркнув, что поскольку у мужчин Капетингов не было наследников, наследство перешло к Изабелле и ее наследникам. Поэтому английские претензии были обоснованными. В завершение он подчеркнул, что дофин виновен в lese-majeste, или государственной измене, за помощь в убийстве герцога Бургундского, и тем самым заслужил лишение престола[473].

Другой автор счел необходимым предложить то, что он назвал "наблюдениями" по поводу предательства французской королевской династии[474]. Это было сделано под прикрытием мира и брака со смертельными врагами Франции, которые использовали латынь в качестве уловки, поскольку король, королева, Екатерина и многие дворяне, среди прочих, не понимали ее; возможно, это намек на английское требование использовать латынь в дипломатических документах и процедурах, чтобы избежать недоразумений. Автор утверждал, что свободный король не стал бы заключать этот "противоестественный договор", который отдал юную и невинную Екатерину во власть врага и отдалил ее от короны Франции. Никто, а тем более король и королева в плену, не имел права изменять естественный порядок престолонаследия. Поскольку дофин уже выполнял функции регента при короле, который был "неспособен действовать" (ссылка, несомненно, на