Скелет в шкафу - Юрий Никитин

– Ого, – сказал я, – Ахматова?

– Цветаева, – ответила она, но я уловил в ее голосе сомнение.

– Блин, – сказал я потрясенно. – Ты что, и читать умеешь?

– Нет, где-то услышала. В стрип-баре.

Разговаривая, я ловил все телефонные переговоры в городе и через несколько минут уже знал, что из двадцати трех групп, как сказали бы у нас, бандформирований, хотя сами они считают себя борцами за свободу, всего три выделяются силой, оснащенностью и дисциплиной, как и хорошей воинской выучкой. Остальные просто романтики, уголовники, дезертиры, мародеры и просто искатели приключений, уставшие в свои семнадцать лет от долгой и однообразной жизни.

– Ну, – сказала она в нетерпении, – сколько будем здесь сидеть?

– В ночной клуб восхотелось? – спросил я понимающе. – Погоди, пусть вон те пройдут этой дорогой, тогда и выйдем…

– А кто они?

– Видишь черные повязки на головах? Это гевонги. Одна из по-настоящему опасных групп. В ней в основном обстрелянные бойцы из горячих точек. Конкурируют с ними только хахалцехи, там ребята не такие умелые, но зато все фанатики и шахиды, им поперек дороги лучше не становиться…

Улица заполняется мужчинами с черными повязками, сперва продвигались к ее северной части, но из домов выскакивают все новые бойцы, начался радостный галдеж, я понял, что к хахалцехам прибыло подкрепление, теперь наверняка постараются отжать у соперников власть во всем городе.

Ингрид выглядывала из окна на мгновение, тут же пряталась, что абсолютно правильно, картинка схвачена, а смотреть неотрывно и непродуктивно, и есть риск быть замеченной. Хотя мы уже свои, но кто-то вдруг решит, что женщина осталась одна, нужно срочно оказать ей покровительство…

За окном неожиданно вспыхнула пальба. Я осторожно выглянул, в кузове потрепанного грузовичка толстый мужик с бородищей что-то орет, простирая руки к небу, будто солнцепоклонник. В экзальтированной толпе вскидывают над головой автоматы и палят в небо вовсю, орут, пританцовывают в экстазе и стреляют, стреляют, стреляют…

Ингрид услышала, как я простонал, спросила резко:

– Ты чего? Очень страшно?

– Аж жуть, – признался я. – Это даже не представляю что… Каждый патрон от доллара до двенадцати, в зависимости от типа оружия, а вон у того, видишь, элитный спецназовский винторез?.. патроны доходят до пятидесяти долларов за штуку!…

Она посмотрела на меня несколько странно.

– И что… это тебя беспокоит?

– Еще бы, – воскликнул я. – Сколько денег, сколько денег!.. Да я только за одну гребаную пулю, улетевшую в небо, мог бы купить десяток мышек!.. Не простых, а отборных, с чистыми генетическими линиями! Ты прикинь, какие деньги сейчас улетают, какие деньги…

Она прошипела:

– Пусть лучше в небо, чем в нас!

– Это да, – согласился я, – но какие деньги, какие деньги… Хотя, конечно, если учесть, что в современной войне, чтобы убить одного человека, нужно затратить семьдесят тысяч патронов, то да, я начинаю верить, что человек вообще-то не зря считается главной ценностью!

Она спросила с недоверием:

– Что, в самом деле семьдесят тысяч?

– Даже больше, – заверил я. – Во Вторую мировую войну тратилось всего пятнадцать тысяч, хотя тоже многовато, потому и придумали газенвагены, немцы все-таки народ практичный, экономный, а сейчас вообще какой-то разврат! Семьдесят тысяч патронов, подумать только! Начинаешь понимать тех, кто разрабатывает химическое или ядерное. Бухгалтеры во всем мире ломают головы над калькуляцией, как убивать людей дешевле. Это нонсенс какой-то, любое производство удешевляется, а цена убийства почему-то растет!.. Это непорядок.

Она сказала с тяжелым сарказмом:

– Нужно научиться убивать дешевле?

– Точно, – согласился я. – Нельзя такое тяжелое бремя на экономику и народное хозяйство перекладывать! Если, к примеру, убийство человека удешевить хотя бы процентов на пять, это сразу несколько тысяч школ, детских садов, киноконцертных залов!.. А если снизить стоимость убийства на десять-двадцать процентов, это вызовет подъем экономики и всеобщее процветание!

Она сказала с отвращением:

– Ты не просто свинья, ты чудовище!

Я прислушался к грохоту выстрелов, их стало поменьше, но все-таки то один, то другой чудак выпускает в небо целую очередь.

– Кто им только оплачивает все это?

– Саудовская Аравия, – сказала она зло, – и Штаты. У саудитов дешевая нефть на глубине в два метра, а Штаты… сколько террористы попросят долларов, столько им госдеп и напечатает.

– Почему я не госдеп, – пробормотал я с тоской.

Стрельба затихла, грузовик медленно поехал по улице, а за ним двинулась вся толпа, уже не стреляющая, но дико орущая.

Я выждал чуть, Ингрид то поглядывает на меня, то смотрит в окно, наконец я сказал:

– Выходим. Запомни, ты берберка. Ислам исламом, но у берберов женщины сильные и гордые, оружие носят и управляются с ним не хуже мужчин.

– Да, – ответила она. – Тогда я берберка. Только я по-берберски ни слова, это ничего?

– Да где тут отыщешь берберов, – сказал я. – Да и вообще. Смотри надменно на всех, а говорить буду я.

– А ты у меня какой из мужей? – поинтересовалась она. – У берберок, наверное, по несколько?

– Да, – согласился я, – но ты бедная берберка. У тебя всего две козы и я, единственный мужчина. Чтобы взять второго, нужно собрать богатый калым.

– А это сколько?

– Еще козу, – пояснил я. – А если и второго такого орла, как я, то две. В общем, пойдем не по прямой, там опасные районы, что под контролем аласийцев, гевонгов и хахалцехов, у них север, восток и юг города.

– А запад?

– Там понамешано мелких отрядов и групп, – ответил я, – а также отдельных борцов за веру, которые еще не решили, к кому примкнуть.

– Понятно, – сказала она, – значит, мы оттуда.

– Согласен, – ответил я.

– Только я не только берберского не знаю, – напомнила она. – Арабского тоже.

– Может, ты московская берберка, – предположил я задумчиво, – которую я воспламенил огнем истинной веры, но еще больше ты воспламенилась мною, неистовым джихадистом… А что, Москва не Греция, в ней действительно все есть.

Она фыркнула:

– Кто поверит?

– А какие фетвы или суры знаешь? – спросил я. – То-то, тогда лучше изображай любовь ко мне. Такое не проверишь, а прикидываться все вы умеете.

– А центр у кого?

– За него борются хахалцехи и «Люди пророка Исы», – ответил я. – Отношения на грани, хотя в центре сильнее всего разрушено, ни одного дома не уцелело, там вообще одни развалины. Но престиж…

Она тихо шла следом по лестнице, перед выходом на улицу я предупредил:

– Мы не среди врагов, а среди своих. Так что держись как бы без страха, хотя и бойся. В исламе очень важен принцип доминантности и субдоминантности, что вообще-то правильно, как везде в природе, потому запомни: главный – я! Самец во всей его красе. А ты как бы полусамец.