Небо над бездной - Полина Дашкова

Войдя в кабинет, старик сразу включил свой компьютер, стал что-то искать. Нашел, позвал Зубова, ткнул пальцем в монитор.

– Читай, Ваня, вот этот абзац.

«И они сказали нам сухими словами протокола, что этот мозг слишком много работал, что наш вождь погиб потому, что не только кровь свою отдал по каплям, но и мозг свой разбросал с неслыханной щедростью, без всякой экономии, разбросал семена его, как крупицы, по всем концам мира, чтобы капли крови и мозга Владимира Ильича взошли потом полками, батальонами».

– Что за бред? – спросил Зубов.

– Траурная речь товарища Каменева на похоронах Ленина. Опубликована в «Правде» и в «Известиях» 27 января 1924 года. Это так, в качестве комментария к нашему разговору. Все, хватит об этом. Через три дня летим к Соне.

Зубов решил, что ему померещилось, и на всякий случай переспросил:

– Федор Федорович, простите, что вы сказали?

– Летим в степь, обычным утренним рейсом, и никому знать об этом не нужно. Пусть будет сюрприз.

Иван Анатольевич тихо присвистнул.

– Шеф за такой сюрприз мне голову оторвет.

– Он оторвет, я назад приставлю.

Москва, 1922

Валя Редькин проспал восемнадцать часов. С утра в комнату проник Миша, принялся с громким рычанием катать игрушечный автомобиль. Явилась Марго, она прыгала по одеялу, щекотала Вале пятки, дергала его за нос и за уши, пыталась угостить, упорно протискивала сладкий обмусоленный сухарик ему в рот. Измазала ему лицо, обсыпала подушку влажными крошками, но Валя не реагировал. Спал. Несколько раз заходила Таня, проверяла пульс. Он бился медленно, почти как в летаргии.

Михаил Владимирович вернулся из больницы в десятом часу вечера. Его встретил Андрюша. Обнял, поцеловал. Давно уж такого не было. И спиртным от него совсем не пахло.

– Пап, я ушел из театра.

– Почему?

– Надоело. К тому же она оказалась дурой.

– Айрис? Я слышал, она талантливая актриса.

– Да, на сцене она бывает хороша. Иногда. Но в жизни она пошлая, скучная дрянь.

– Андрюша, так нельзя говорить о женщине, ты по ней с ума сходил совсем недавно. Ты пить стал из-за нее.

– Пил я потому, что там, в ее кругу, нельзя без этого. Такой стиль жизни. Если ты яркая художественная натура, обязан пить. Я больше не буду. Противно. Голова болит, тошнит. Я переболел. Это было вроде кори.

– Что-то случилось?

– Да ничего особенного. Она сказала, что станет спать со мной, если я добуду для нее твой волшебный эликсир.

– Может, она пошутила?

– Не знаю. Мне все равно.

Прибежал Миша, босиком, в ночной рубашке, подпрыгнул, обхватил деда руками и ногами, заговорил быстро, возбужденно:

– Дед, дед, слушай, какие творятся чудеса! Марго слопала все сухари, теперь у нее в животе забор, она не может сделать большие дела. Няня сама на ножки встала, мы договорились, я буду учить ее ходить по-настоящему. Рыжий Валька спит, колдунище злой Окакул заколдовал его, мама пробовала расколдовать – не получилось. Марго прыгала, прыгала, потом спать легла, прямо к Вальке на подушку.

– Окакул – это оракул Дельфийский, – пояснил Андрюша.

– Да, я знаю. Он что, заходил сегодня?

– Звонил, час назад. Таня с ним говорила.

– Мама сказала, чтобы он ни за что, никогда не приходил, держался от нас подальше, а то ему не поздоровится. Он злой, плохой и ложки ворует, – быстро, на очередном зевке, пробормотал Миша.

– Ну, положим, она этого не говорила, – Андрюша хмыкнул. – Дельфийский спросил, не у нас ли Редькин и когда ты вернешься. Таня сказала, да, у нас, но он болен, спит. А ты вернешься не раньше полуночи. И сегодня мы гостей принимать не готовы.

– Он напрашивался в гости?

– Ну да, ему зачем-то срочно понадобились сразу и ты, и Редькин.

– Потому, что он рыжего Вальку заколдовал. Теперь боится, что колдовство кончится, Валька проснется, пойдет за тридевять земель, в тридесятое царство, найдет дуб, на дубе утка, в утке яйцо, в яйце иголка, в иголке Окакула смерть! – Миша произнес это звучным басом, вытаращил глаза и скорчил страшнейшую рожу.

– Ты откуда знаешь? – серьезно спросил Михаил Владимирович.

– Няня рассказала. Только у нее в сказке Окакула зовут Кощей, а Вальку – Иван-царевич.

– Подожди, Миша, стало быть, няня сегодня ходила в валенках и еще сказки тебе рассказывала?

Миша зевнул, потерся лбом о плечо деда.

– Сначала она спала и спала. Потом у нас был разговор очень серьезный. Я сказал, ты зачем лежишь, вставай! Она сказала, я хвораю, Мишенька. Тогда я сказал, а вот если я тебе подарю своего медвежонка, встанешь? И даже всю железную дорогу подарю. Няня сказала, что мне с тобой делать? Ладно, так и быть, поживу, не помру. Принеси валенки. Я валенки принес, ей на ножки надел, мы стали играть, будто я взрослый, а няня ребеночек, и я учу ее ходить. Потом она опять легла и рассказала мне сказку.

Передавая диалог в лицах, Миша говорил за няню жалобным тонким голоском, а за себя – басом, медленно и рассудительно.

– Пап, она правда поднялась сегодня, – подтвердил Андрюша, – ей лучше. Миша, пойдем, я тебя уложу, дед усталый, голодный, ты даже разуться ему не даешь.

– Все равно спать не буду, пока мама не вернется, – пробормотал Миша сквозь долгий зевок.

– Куда она ушла? – спросил Михаил Владимирович.

– На день рожденья к какой-то барышне-сокурснице, – Андрюша взял наконец сонного Мишу на руки. – Папа, я его уложу, ты иди поешь, там в кастрюльке перловый суп, разогрей.

– Да, хорошо. Что за барышня?

– Не знаю. Таня вернется, расскажет.

Первым делом Михаил Владимирович зашел к няне. Она дремала, но сразу открыла глаза.

– Ранехонько ты сегодня. Полуночи нет еще, а ты уж дома. Ну, зажги лампу, погляжу на тебя. Сядь ближе. Исхудал, нос да глаза остались, – няня провела ладонью по его щеке. – Фу, колючий! Бороду растишь, что ли?

– Нет, просто бреюсь редко. Лезвие затупилось, нового не достать. Пробовал скальпелем, порезался.

– А, тогда уж ходи бородатый. Да оставь ты мой пульс, пусти руку. Лучше мне, и так разве не видишь?

– Вижу. Миша сказал, ты вставала сегодня, даже ходила немного.

– Куда мне ходить? Ноги не держат, да валяться уж надоело. Коли не прибирает меня Господь, так придется встать. А ты чего сидишь? Иди, горячего покушай, весь день, небось, на сухом пайке. Свет потуши, я спать буду.

Михаил Владимирович поцеловал ее, вышел, прикрыл дверь и в коридоре встретил Валю. Лохматая рыжая шевелюра в тусклом свете лампы пылала, как огненный нимб. Старая профессорская пижама была велика ему, штаны он подвернул, шел, покачиваясь, едва переставляя тощие босые ноги. На руках он держал хмурую, всклокоченную Марго.

– Доброе утро, – просипел он и откашлялся, – эта красотка чуть не задушила меня в своих объятьях. У нее, кажется, какие-то проблемы с желудком. Мне пришлось пережить настоящую газовую атаку.

Марго вцепилась в пижамную куртку и на профессора не смотрела.

– Ну, кто обожрался сухарями? Стыдно тебе? Я вижу, стыдно, пузо болит. Иди сюда, горе мое.

Издав негромкий жалобный крик, обезьянка перепрыгнула к Михаилу Владимировичу на плечо, потерлась щекой о его шею, что-то пропищала на ухо и шлепнула ладонью себя по животу.

– Который теперь час? – спросил Валя.

– Одиннадцатый.

– Вечера? – Валя потер кулаками глаза. – Сколько же я спал?

– Сколько нужно вам было, столько и спали. Чуть меньше суток. Как чувствуете себя?

– Не знаю. Михаил Владимирович, мне неловко, я тут у вас расположился, как у себя дома. Сейчас вот умоюсь, с вашего позволения, чаю выпью и отправлюсь восвояси.

– Что, пешком до Сретенки? Ночью? Трамваи уж не ходят, а шофера я отпустил. Оставайтесь до завтра.

– Останусь, не откажусь.

Валя отправился умываться. Михаил Владимирович поставил на примус кастрюльку с супом, сел, вытянул ноги, закрыл глаза. Не хотелось ни о чем думать. Впервые за многие месяцы отпустили два главных страха, за Андрюшу и за няню. Как бы там ни сложилось дальше, сейчас надо просто отдохнуть.

Он сидел, припав затылком к стене, и незаметно задремал. Казалось, в таком спокойном, расслабленном состоянии должно сниться нечто хорошее, но приснился оракул Дельфийский, декламирующий со сцены текст доноса, нараспев, как стихи.

«Таким образом, бесценная жизнь великого Ленина подвергается опасности в руках самоуверенного, бездарного шарлатана».

Оракул в белой тоге, с лавровым венком на голове, помещался на вершине сложной живой пирамиды. Пифии, одетые в красные гимнастические костюмы, размножились из трех до дюжины. Нижние сидели на шпагатах, средние изогнулись крутыми дугами, опирались ладонями и ступнями на головы нижних. Третий ярус стоял на втором, образуя из поднятых рук и ног нечто вроде пятиконечной звезды. Звезда служила Дельфийскому постаментом.

«Посредством парапсихической волновой энергии удалось проникнуть в подсознание Свешникова и расшифровать его истинные намерения».