Знак кота - Андрэ Нортон

Он всё ещё смотрел на меня, но, казалось, уже не так, как на возможную добычу. А затем отступил, сняв лапу с шара. Мне не дали никаких указаний касательно того, что сделать в этом тайном храме, и как доказать свою «достойность», но в тот миг, по-видимому, меня вёл сам Дух.

Я переступил через посох и шагнул к пьедесталу. Мои руки сами собой протянулись вперёд и легли по бокам на поверхность шара.

Цветные искорки внутри завертелись в лихорадочной пляске. Стайки огненных мотыльков слетелись вместе, повторив форму моих ладоней, — теперь руки словно отбрасывали внутрь шара тень. Прохладная поверхность шара стала медленно нагреваться, и чем ярче разгорались цветные пятна, тем горячее становился шар.

Сначала мне казалось, что мои руки лежат на поверхности камня, накалённого полуденным солнцем, затем — что их обжигает огонь. Сама кожа стала прозрачной, и я видел сквозь неё кости.

Огонь, меня охватил огонь, но я всё равно не мог оторвать своих рук от шара. И я уже не осознавал ничего вокруг, не видел ничего, кроме своих прозрачных рук и танцующих огней в глубине шара.

Это походило на пытку, которой я подвергся, когда Марайя нанесла мне рану, связавшую меня с её родом. А что принесёт мне это испытание?

У меня уже совсем не оставалось сил, чтобы противостоять пронизывающей всё тело боли. И всё же я держался.

Прошло некоторое время, прежде чем я понял, что боль уменьшается, отступает. Кости больше не проступали сквозь кожу. Мотыльки внутри рассыпали свои стройные ряды и снова начинали кружиться в танце, сплетаясь странными закорючками и кружочками, напоминающими письмена на каком-то древнем языке. Казалось, если я приложу ещё хоть чуть-чуть сил, то смогу даже прочесть, что там написано.

Но боль вытянула из моего тела все силы до последней капли. Я повалился на колени, руки мои соскользнули с поверхности шара и бессильно повисли по бокам. Я дышал тяжело, словно человек, долго мчавшийся изо всех сил или взобравшийся на вершину высокой скалы.

Игра огоньков внутри шара всё ещё приковывала мой взгляд, но они теперь лишь слабо мерцали, словно и им была знакома усталость. Я не знал, что означало это испытание. Я даже не знал, выдержал ли его.

С усилием оторвав глаза от шара, я поискал взглядом его хранителя. Но леопарда нигде не было. Я немного испуганно покрутил головой по сторонам в поисках зверя. Но чёрная фигура куда-то исчезла из зала. Можно было подумать, что он привиделся мне, не будь я непоколебимо уверен в обратном.

Присев на пятки, я поднял руки к глазам. Если судить по тому, что я перенёс, они должны были превратиться в обугленные, почерневшие обрубки. Ан нет, руки остались невредимыми. Я повернул их ладонями вверх. В центре каждой из ладоней чернело пятно. Голова всё ещё кружилась от боли, и я с трудом сфокусировал на них взгляд.

Кожа вовсе не обуглилась — как можно было бы подумать по цвету. Скорее это напоминало печать — голова леопарда, очень похожая на стража этого места.

Я нерешительно потрогал печать на правой ладони пальцами левой руки. Боли не последовало; кожа просто отвердела, словно толстая мозоль, заработанная тяжким трудом.

Мотыльки внутри шара сложились в линию, спиралью опускавшуюся сверху вниз. Теперь они больше не двигались.

Я поднялся на ноги. Прожилки в стенах зала тоже прямо на глазах тускнели. Мне подумалось, что то, за чем я пришёл сюда, — теперь часть меня, которая всегда будет со мной. Почему-то я был совершенно уверен в этом.

Наклонясь за посохом, я вдруг ощутил себя таким усталым, словно прошёл долгий пеший ночной переход и без остановок.

Спрятав медальон, я опять шагнул в темноту коридора, ведущего во внешний мир. Несмотря на всю усталость, внутри теплилась искорка уверенности, может быть, даже гордости. Я выдержал испытание моей родной земли и вышел из него целым и невредимым. Одно испытание осталось позади.

Когда я вышел наружу между лап кота, на небе уже появились первые вестники рассвета. В более ярком свете передо мною ещё полнее открылась ужасная картина запустения. Теперь мне хотелось только одного — убраться прочь от этой вони, от угрозы яда.

Тем не менее усталость не покидала меня. Даже с помощью верёвки было очень непросто подняться на гребень над отравленным озером. Один из камней зашевелился, превратившись в Мурри, — по цвету его шерсть настолько не отличалась от окружавших нас скал, что он был совсем не видим, пока не задвигался. Одним прыжком он подлетел ко мне, лизнул протянутые навстречу руки. Его язык коснулся и ладоней, отмеченных печатью, которую теперь — я был уверен в этом — я буду носить до тех пор, пока меня не поглотит Последний Дух.

— Хорошо… — сказал он. — Кровный брат — великий воин?

— Ещё нет… — я сел рядом со своим тюком. — Впереди ещё многое…

— Кровный брат сможет легко, как убить орикса, — убеждённо отозвался он.

Я был слишком утомлён, чтобы возразить. Ликование куда-то улетучилось. Всё, чего мне сейчас хотелось — это отдохнуть. Я вполз в тень скалы и почти мгновенно заснул.

Мне приснился сон — и это был сон без забот и без Равинги. Я просто шёл, куда глаза глядят, не отягощенный ничем. Мурри прыгал вокруг меня, и казалось, что перед нами лежит весь мир, что он наш, и что так будет всегда. Блаженное чувство благополучия не покидало меня, даже когда я проснулся.

Солнце уже светило с запада. Внутри что-то зудело, и спросонок я долго моргал, пока не сообразил, что это голод. Сушёные лепешки из водорослей не доставили никакого удовольствия, но я неторопливо сжевал несколько, поделившись и с Мурри. Возвращаться в лагерь, к моим стражникам, не хотелось, но чувство долга всё-таки взяло своё.

Они ожидали меня. Мурри благоразумно исчез ещё до того, как часовой окликнул меня. У огня меня встретила Канцлер Каулаве. В её приветствии не промелькнуло и искры поддержки, и старые раны человека, сочтённого обузой для Дома, вновь напомнили о себе.

Не сказав ни слова в ответ, я воткнул посох в песок и протянул руки так, чтобы и она, и суровые стражники за её спиной увидели знак, который я теперь носил.

— Быть по сему, — в её голосе вновь не прозвучало одобрения. Остальные тихо зашептались. Я подумал, сперва с усталым равнодушием, но потом со всё возрастающей злостью: «Неужели они так желали мне неудачи, что даже успех сородича встречают теперь сквозь зубы?»

Быть по сему, ответил я сам себе. Только теперь во мне родилась решимость — теперь я не желал быть просто невольным участником, втянутым в испытания по воле обычаев. Нет, настанет день — и я протяну свои руки к короне и овладею ей! И вот тогда, тогда все они, считающие меня ничтожеством, — они ещё увидят!