Преисподняя - Владимир Гоник

Антон прекрасно понимал, что Хартман никогда бы не признался, будто кто-то бросил его, да еще ради кого-то, но он увидел красивую девушку, и это был запев новой игры.

- Извините, мне пора, - прервал их Бирс. - Увидимся позже.

Он оставил их, сам направился в здание, в дверях обернулся - они чирикали взахлеб, и он подумал, что, похоже, он сослужил плохую службу Ключу, своему напарнику по отряду.

Изо дня в день оба вместе смотрели смерти в глаза, каждый доверял другому, как себе. Только так и можно было там, внизу, а иначе нечего было туда соваться: порознь каждый из них - что тот, что другой были обречены.

Весь отряд был разбит на такие пары, каждая пара знала свой маневр и могла действовать самостоятельно, вместе с тем каждая пара взаимодействовала с другими парами, когда Першин ставил перед отрядом общую задачу.

Бирс и Ключников занимали позицию в сухом коллекторе под объектом N_100, правительственным бункером. На случай газовой атаки Першин приказал доставить противогазы, и сам то и дело обходил посты, чтобы удостовериться, что все готовы.

Заминировав подходы, люки и колодцы, подготовив огневые средства, Першин не прочь был, чтобы на Лубянке узнали о сделанных приготовлениях. По крайней мере, там должны были понять, что в случае атаки тяжелые потери неизбежны. Першин надеялся на здравый смысл командиров штурмовых групп: в январском нападении на литовское телевидение, когда не было организованной обороны, группа "Альфа" потеряла одного человека убитым и двенадцать ранеными, а сейчас им противостояло несколько тысяч стволов и десятки тысяч мужчин, вооруженных арматурой, камнями и бутылками с бензином, притом, что многие из оборонявшихся прошли войну в Афганистане.

К вечеру в здании уже не было той неразберихи, какая царила здесь утром и днем. На этажах была выставлена охрана из вооруженной милиции, по направлениям возможной атаки были выдвинуты десантники и милиционеры, вооруженные автоматами; омоновцы были в серебристых бронежилетах из ткани СВМ, кое-кто из них надел пятнистые защитные маски с прорезями для глаз.

Позже у здания появилась дорожная и строительная техника, из толпы через мегафон вызвали крановщиков, на глазах стали расти заграждения из бетонных плит и опор, тяжелые, груженные плитами грузовики застыли поперек основных проездов.

Люди напряженно работали, наращивая баррикады. Поднявшись в последний раз, Ключников снова увидел Аню: вместе с долговязым иностранцем она тащила железную трубу. На ходу они оживленно переговаривались по-английски и никого не замечали, увлеченные разговором. Они прошли мимо; стоя в стороне, он смотрел вслед - прошли, исчезли - затерялись в толпе, которая плескалась вокруг и затапливала площадь.

Обстановка вокруг здания напоминала огромный пикник: горели костры, звенели гитары, повсюду слышались веселые голоса и смех, как будто предстояло не сражение, а общее гуляние, и не знай кто-нибудь, что происходит, можно было решить, что люди собрались, чтобы поразвлечься и сообща провести время.

Поздним вечером стал накрапывать дождь, кое-кто раскрыл зонтики, но многие не обращали внимания, и дождь то стихал, то застенчиво кропил людей, освещенную ярко гранитную набережную и черную реку, в которой отражались огни.

Глядя на массу людей, трудно было поверить, что это те самые люди, которые изо дня в день теснятся в транспорте, изнывают в очередях, переругиваются в магазинах и конторах, судачат о ближних, недолюбливают друг друга, завидуют, огорчаются чужим удачам и успехам... Да, это были те самые грешные люди, задавленные, замордованные режимом, очумевшие от него, уставшие от нищеты, в которую их ввергли слепые поводыри и лживые пророки. Сейчас это были другие люди - гордые, независимые, веселые граждане, отстаивающие свободу. Они были так открыты, так преданны друг другу, так любили всех вокруг, кто пришел сюда, что и понятно было, какие они на самом деле, когда живут свободно.

19

Около половины одиннадцатого динамики, развешанные на здании, объявили о танках, которые депутатам удалось привести для обороны. Толпа с ликованием встретила новость, потом услышала гул моторов, вскипела от счастья и разразилась овацией. Танки поставили на главных направлениях, где могла прорваться техника.

Ночью дождь усилился, однако строительные работы продолжались, тысячи людей через всю площадь передавали из рук в руки тесаный торцовый камень и укладывали в редут. Под утро Першин поднялся наверх и не поверил глазам: люди стояли локоть к локтю под дождем и живыми цепями закрывали доступ к зданию; он едва не прослезился, трудно было поверить, что шумная и пестрая московская толпа за одну ночь превратилась в народ.

Это было зрелище! Ночь меркла; с востока, от Садового кольца неслышно полз сырой рассвет, оттесняя сумерки за реку, в Дорогомилово и дальше, к Филям и к Поклонной горе. Из мглы медленно проступал мокрый город, открылось широкое пасмурное пространство, разрезанное излучиной реки, в которой отражалось хмурое небо. Под дождем мокли набережные, мосты, парки, уходящие вдаль улицы и крыши, крыши, теснящиеся поодаль, множество окон, которые, насколько хватало глаз, выстилали пространство. Похоже, вся Москва, затаив дыхание, смотрела, как цепи людей под дождем закрывают доступ к зданию. От картины веяло библейским величием, Першин подумал, что сейчас он свидетель истории. На глазах рухнул страх, в котором жил народ, вместе со страхом рушилась эпоха.

С раннего утра к зданию по-прежнему сходились люди, к полудню на площади перед домом и на прилегающих улицах яблоку негде было упасть. Поднявшись на крышу, Першин увидел море людей и разрешил, меняя друг друга, побывать на крыше всему отряду: они держали позиции под землей и не знали, что происходит на поверхности; Першин хотел, чтобы каждый в отряде почувствовал себя частью этой площади.

Несколько часов кипел митинг, позже обстановка на площади напоминала праздничное гуляние. Толпа кружила среди троллейбусов, перекрывших соседний мост, текла от баррикады к баррикаде, разглядывая стоящие по углам танки, на которых тучами сидели дети; на каждом шагу туристы фотографировались на фоне баррикад и танков, сноровистые операторы из многих стран наводили камеры на русскую революцию.

Между тем здесь происходило нечто, о чем в толпе никто не подозревал: командиры специальных штурмовых групп госбезопасности прибыли на рекогносцировку. Они выехали с Лубянки на микроавтобусе и покружили изрядно по городу, чтобы удостовериться, что за ними нет слежки. Но они не знали, что охрана на набережной оповещена и их ждут.

Оставив "рафик" в квартале от здания, офицеры парами направились на заполненную людьми площадь. В многолюдной сутолоке никому, казалось, нет до них дела, и они добросовестно обошли здание и окрестности, усердно осмотрели подступы, чтобы определить уязвимые места и наметить направление атаки. Все пары исправно работали на местности, не подозревая, что за ними наблюдают и каждый их шаг находится под контролем.

Вокруг здания поперек дорог дыбились баррикады, ощетинившиеся досками, трубами и прутьями, издали каждая баррикада напоминала дикобраза с растопыренными иглами. Конечно, для специальных машин разграждения, тяжелой боевой техники и профессионалов из штурмовых групп это была символическая преграда, но тысячи, десятки тысяч людей - над этим стоило призадуматься. Мужчины были разбиты на взводы, роты и батальоны, вооружены арматурой, камнями и бутылками с горючим, отряды самообороны должны были пропустить атакующих за первую линию заграждений, потом окружить плотной массой, сковать и блокировать.

Внутри здания атакующих поджидали милиция и десантники, вооруженные автоматическим оружием, а штурмовать снизу, из-под земли командос опоздали: подходы были заминированы и охранялись, об этом группы "Альфа", "Зенит" и "Каскад" узнали загодя.

Понятно было, что, выполняя задание, многие из них обрекали себя на верную гибель. Зачем? Ради чего? Все понимали, что они лишь растягивают агонию режима. Разумеется, они имели доступ к кормушке, режим подкармливал их, но по здравом размышлении, командиры групп решили, что риск не оправдан и затея того не стоит. Не говоря уже о том, что они должны были решиться на большую кровь, на проклятие, на неизбежную гражданскую войну и на вечный позор.

Но больше всего их поразила странная особенность: в людях полностью отсутствовал страх. Весело и резво прибывал народ - густой поток шел от метро со стороны Пресни, из Дорогомилово - по мосту с другого берега реки, толпы поспешали из Конюшков, торопливо катились по Девятинскому переулку, выходящему на Садовое кольцо, а по проспекту, скандируя лозунги, двигались из центра большие колонны под трехцветными флагами России.

Все эти дни альбиносы не объявлялись. Можно было подумать, что они затаились и выжидают, чем кончится переворот. Видно, объявленный порядок их устраивал, и удайся затея, они могли угомониться.