Еретик - Иван Супек

– Когда папа проклял Республику, ты всех науськивал на святой престол. И позже, когда Сенат стал на колени, ты продолжал бунтовать… Чего тебе здесь надо? Чего? Папа Павел Пятый запретил тебе появляться в церкви.

– Тут я предстоятель!

– Возвещено, – таинственно понизил голос обезумевший доктор, – в церковь войдет в мантии епископской антихрист…

Неистовый фанатик корчился на дубовом сиденье, точно в самом деле узрел антихриста. И после яростного своего нападения сник, потрясенный видением, которое сам вызвал. Ясного признака, как отличить врага от недруга, не было. Вечное подозрение поддерживало веру. Окруженный алтарями мучеников в пустом храме архиепископ содрогнулся при этой мысли. Антихрист? Как его узнать? Все, что он начинал и задумывал, все отпугивало верующие души. Неведомый дух говорил его устами, дух, происхождения которого он не знал. Сам Люцифер?

– Антихрист, возвещено, – бормотал почти лишившийся сил доктор, – водрузит вместо божества плоть и утвердит власть светскую. Ты заставлял своих учеников изучать материю, наслаждаться обнаженной плотью, ты защищал закон Республики. А куда ведет этот твой путь?

Расширенные безумием зрачки видели адскую цель, которая от Доминиса, исследователя, ученого, оставалась скрытой. Что мог он противопоставить убежденности доктора, кроме своих сомнений? Глухое чувство вины давно мучило прелата; теперь ему бросили в лицо – антихрист… А исходивший ужасом борец против дьяволов, трепеща, продолжал:

– Ты предал святого отца, который посадил тебя здесь, ты прокладывал путь безбожникам и тиранам…

Наконец доктору Альберти удалось поразить в самое сердце своего недруга, и ненависть ответила на вызов ненависти. И тот и другой годами оспаривали в противнике собственные сомнения сперва осмотрительно и учтиво, чтобы теперь отбросить всякие околичности. Их спор звучал в полутемном соборе богохульственно и искусительно, словно два демона столкнулись в обители окаменевших христианских мучеников, озаренные дрожащим сиянием алтарных свечей. Одинокие фигуры молящихся, подобно каменным изваяниям святых в нишах, замерли в закоулках огромного здания, безмолвно присутствуя при бесовской схватке.

Марк Антоний поднял руку, сгоняя минутное оцепенение, и все, что здесь произошло, показалось ему чудовищным фарсом. Слишком жалко и ничтожно! Растерянно оглядевшись по сторонам, он медленно спустился со своей кафедры, спустился навсегда.

На пустынном Перистиле у аркад Диоклетиана стояла группа дворян. Бросая откровенный вызов, они не поздоровались с ним. Приглушенный возглас: «Венецианский шпион!» – раздался у него за спиной, и еще более слабый: «Продал ускоков!», но и то и другое сказано было настолько тихо, что он не мог обернуться и призвать обидчиков к ответу. Ему наносили удар в спину с безопасного расстояния, так, чтобы он не мог защищаться. Это новое оскорбление, на которое нельзя было ответить, вызвало в памяти другие обиды, и боль острыми челюстями схватила сердце. Цветочную пыльцу его миротворческих насаждений пиратские ветры разносили по всему берегу, чтобы здесь она принесла ядовитый плод. Обе его попытки возглавить свое стадо окончились одинаково: и оттуда, ив Сеня, и отсюда, из Сплита, изгоняет его жалкая узость фанатиков. Безумный доктор точно определил причины его неудач: под мантией, дарованной папой, бунтарь не смог распрямиться во весь рост.

Отвергнутый паствой епископ удалился в свою библиотеку, где с молчаливым сочувствием его окружили друзья. С гор верхом примчался постаревший Дивьян, едва услыхав о прокламациях, направленных против пастыря.

– Проклятые иезуиты! А капитул и дворяне? – ручался он. – Но надо лишь выдержать первый удар, и тогда они сами пойдут на попятную, римские прихлебатели!

– Горожане помнят, – говорил Капогроссо павшему духом прелату, – что ты был с ними в самую тяжкую пору, когда свирепствовал мор. Минует ослепление, и они снова будут тебя слушать.

– Да, – ободрял Иван, – надо выдержать, чтобы разрушить подлый союз иезуитов и капитула.

Однако у непринятого проповедника, изгнанного с кафедры, созрело иное решение, и он высказал его:

– Несчастная глухая провинция! У подножия турецкого Клиса утвердилась ты, сломленная Римом. Я же пойду в Венецию вместе со своими учениками. Там я продолжу борьбу против папства, и победа там станет победой здесь!

– Ура! – радостно воскликнул Матей, всегда жаждавший легкой жизни. – Уезжаем в Венецию!

– Не спеши, Маркантун! – предостерегал осмотрительный купец. – Там под тебя тоже подкапывались. В конце концов и венецианцы вспомнят, они ведь обвинили тебя в государственной измене, будто ты продал императорскому двору планы Приморья и Крайны, рассчитывая переселить туда ускоков.

– Бессмыслица! – миловидный монашек легким движением руки справлялся с любыми затруднениями. – Как же иначе мог высокопреосвященный вести переговоры между обоими правительствами?

В отличие от своего товарища, на которого лицемерный Сплит давил тяжким кошмаром, Иван возражал против отъезда. Если они здесь оказались одиноки, что им делать на чужбине? Преданный загорец попытался суровой откровенностью побудить примаса отказаться от своего решения:

– Вспомни, учитель, что заявил Лютер перед собором! «Здесь я стою и не могу иначе».

– За мной нет германских князей, – возразил Марк Антоний, – нет рейхстага, нет даже народа с общепризнанным именем. Здесь самая мысль уже является предвестником бед. Я поеду в Венецию со своей рукописью.

– Ты завещан новому миру, – радовался нетерпеливый Матей, – который уже существует в твоих сочинениях.

– Ты надеешься опубликовать там свою книгу? – серьезно спросил Капогроссо.

– Лицемерная Венеция такой же нага противник, как и папский Рим, – напомнил Иван. – На западе торжествует идея великих монархий и объединенных государств. Твои же общины, учитель, напротив, имеют у славян глубокие корни. Много близкого в этих наших коммунах с далекими русскими общинами, они основаны на стихийном, совместном бытовании людей, на уважении к каждому своему члену. Взгляни, здесь собраны коллекции книг на многих славянских языках и наречиях. Даже Общество Иисуса в Риме посылает сюда свои бревиары на словинском языке! Неужели мы, самые ученые здесь люди, уступим? Это было бы непростительно… Пора построить в Сплите или поблизости от него типографию и писаным словом противостоять нашествию иезуитов. Когда ты закончишь, учитель, свое сочинение, ты напечатаешь его здесь, на нашем языке!

Давние замыслы Доминиса все еще вдохновляли его молодого и горячего сторонника, в то время как сам архиепископ во многом уже с ними расстался. Перестройка собора святого Дуйма, предпринятая, вероятно, совершенно напрасно, поглотила все его сбережения, и теперь он с трудом мог бы собрать нужную для строительства типографии сумму. А кроме того, что сказали бы на это Венеция и Рим…

– Такая книга? Для кого? Ха, ха, ха… – залился смехом второй его ученик. – Для безграмотных дворян? Для замшелых каноников? Или для этих колбасников, башмачников, бродяг… Сумасшествие!.. Будь благоразумен, Иван! – уже всерьез продолжал Матей. – Неужели ты не видишь, какая это страшная глушь? Дворяне мечом и виселицами оберегают свои привилегии, капитул пожирает свои бенефиции, отгородившись ото всех, городские цехи никого не принимают со стороны; все здесь мелкое, убогое, жалкое! Кто согласится с новой истиной? Здесь не нужны ученые люди!

– На селе народ тверже городских, – возразил непоколебимый загорец, – там дальше видят. В селах я находил единомышленников и по Неретве, и за Савой…

На коне и пешком прошел он эти долгие и опасные пути, заходя далеко к северу в поисках редких книг для библиотеки архиепископа. Непримиримость Доминиса поддерживала дух неутомимого его последователя, в то время как сам прелат уже стремился к покою, уединившись в своем кабинете. Здесь и там Иван оставлял своих сообщников, запоминал адреса, множа число друзей Доминиса, сам не зная зачем.

– Болтовня! Болтовня! – повторял Матей. – Книга, созданная у нас, для большого мира не существует. Отдай ее, мудрейший, туда, где тебя увенчают славой.

Постаревшему путешественнику не хотелось покидать насиженные места. На исходе жизни пускаться в далекие, неведомые края? Он надеялся, что под сенью мирта сможет снять урожай с нивы посеянных знаний и отдохнуть с чашей вина в руке рядом с женой. Наступила пора когда уже не привлекали открытия – в душе и мозгу столько всего накопилось, что необходимо было осмыслить додумать до конца. И вот теперь именно это, невысказанное, толкает в путь: его книга! Вопль, вырвавшийся из уст после долгих лет молчания, жалкого молчания панского вассала, был сильнее хворей, усталости, естественного желания отдохнуть, он заставляет забыть об осторожности. Пусть все, идущие по стопам мессии, услышат правду о церковном государстве!