Мир «Искателя», 1998 № 03 - Борис Воробьев

— Странная легенда. Видно, и вправду пришла она от ненянг, с тех далеких времен, когда не было еще Хоровода Сейдов на Йемсалу, — ответил Бор.

— Есть озерное предание, князь, — сказал Гунн, силясь припомнить, и языки огня делали глубже морщины на его щеках и у переносицы. — О том, что на неком острове в давние-предавние времена было поселение и его властитель настолько возгордился, что решил призвать богов с неба. Но поступь их оказалась слишком тяжела — небесная колесница разрушила поселение, и все его жители погибли… Не напоминает ли она только что нами услышанную легенду?

— Да, пожалуй… Ятхольм, Ятхольм… Что там?

На следующее утро Бор вместе с Нюбюи и двумя своими людьми сел в утлое суденышко, переделанное для озерного плавания из небольшой ветемуртской лодчонки.

— Прощай, Авус, и ты, Лоптюж, и ты, Одар, — да сопутствует нам всем удача! — промолвил князь, отталкивая лодку от берега и вскакивая на корму.

— Да поможет нам всем Великая Седая Бобриха! — отвечал старший из явившихся на проводы, делая прощальный жест с берега, и остальные повторили его. Отплывая на юг, Бор намеревался как можно скорее попасть туда, где можно раздобыть корабль и гребцов и снова приняться за поиски посоха Юмбела, а заодно отыскать исчезнувшего Чернобога, чтобы продолжить прерванную им схватку.

Днем они плыли на полдень вдоль тайвальского, восточного берега озера, на ночь приставая к нему, ибо утлая лодчонка не была годна для безопасного плавания по озерным просторам. И вот пришла вторая ночь их пути. Огибая наволок в поисках хорошего местечка для пристани, они различили тусклое пламя костерка на берегу и высвеченный им темный силуэт ладейной кормы. В свете костра двигались какие-то фигуры, но подплывающую лодку дингардцев мудрено было заметить оттуда.

— Нишкни! — шепотом приказал Бор, пригибаясь и делая знак сушить весла. Теперь они скользили по поверхности воды лишь по инерции. Они услышали далеко разносившийся над водой голос, показавшийся им знакомым; он изрыгал площадную брань вперемешку с угрозами:

— Мерзавцы! Вы еще пожалеете, что стянули меня этими веревками! Никто из тех, кто так меня унизил, не дожил до нынешних дней! Так и запомни, ожуоласская рожа, — ни один!

— Молчи! — просочился холодный голос с жестким ожуоласским акцентом. — Один раз тебе удалось обмануть Рота-Мублена, но в конце концов все вы попадаете ему в когти.

— Эй, послушайте, молодцы! Я знаю, где закопаны огромные горшки — в них тысячи серебряных монет! Мы откопаем вместе и станем богаты. Что вы на это скажете? Я до последнего момента не хотел открывать этого, но теперь вижу, дело зашло слишком далеко. Только развяжите меня, мерзавцы!

— Клянусь Юмбелом, это Вирре Бердекс! — прошептал Гунн. Бор кивнул ему: вероятно, верность ожуоласской команды измерялась степенью удачливости в грабежах. Озерному конунгу не с руки было выручать коварного и мстительного хускарла, однако ради корабля это стоило сделать!

Незаметно к охотникам-ожуоласам мог подкрасться разве лишь Лоптюж, но ни его, ни других ветемурт, не любивших кровожадных поклонников сумрачного Рота-Мублена не было с ними. Поэтому, как только лодка почти бесшумно врезалась в берег, Бор сделал Гунну знак, и, выскочив на сушу, они с ревом, огромными прыжками, понеслись к костру. Оглушенные этими криками, ожуоласы не успели даже схватиться за луки, а кто успел — не мог прицелиться в страшные мечущиеся темные фигуры нападающих, которых, казалось, впятеро больше, чем на самом деле. Удары меча разваливали противников надвое: один, другой рухнули наземь. Сверкал топор Гунна, с хрустом опускаясь на черепа. Не выдержав напора, ожуоласы кинулись врассыпную, оставив лежать вокруг костра четырех убитых и троих связанных людей.

Бор выхватил из пламени горящую ветку и поднес к лицам пленников. Каково же было его изумление, когда, кроме разбитого лица Вирре, он при красноватом свете языков огня узнал черты двух своих дружинников, бесследно пропавших во время крушения на Доннерваде! Одним из них был Талма. Как они попали сюда со стылых камней Ностранда?

— Я рад, что вы живы, ребята! — сказал он им, разрезая веревки и помогая подняться на ноги. Не менее изумленному таким чудесным вмешательством провидения Бердексу он сказал: — А тебя, Вирре, я пока не буду развязывать. Для твоей же пользы.

Созвав товарищей, он обратился к ним:

— Надо торопиться, быстрее спустим корабль на воду, пока из темноты не засвистели подлые ожуоласские стрелы, хоть часть своих луков они и побросали в спешке. За работу, друзья!

Вшестером они с трудом столкнули на воду большой, истрепанный долгими месяцами плавания и сражений хускарлский корабль, погрузили в спешке туда кое-что из имущества и припасов и, водрузив сверху тяжелую тушу Бердекса, быстро отчалили.

Отойдя подальше от берега, Бор поднял весла и повернулся к своему вечному сопернику:

— Как же ты ухитрился так вляпаться, Вирре?

— Ты в этом виноват, кто же еще! В последней нашей схватке ты перебил почти всех людей из моей старой команды, да еще позднее кое-кто из них погиб. А эти сукины дети держались большей частью за спинами и почти все уцелели! Когда они увидали, что со мною долгонько нет удачи (да и неудивительно это, с такой кучей трусов!), зарезали моих часовых, тишком добили последних из старой команды… А меня и пару твоих людей, выуженных мной из воды у Ностранда и бывших у меня гребцами, связали. Последнее время я хотел сделать из твоих копейщиков телохранителей, видя, к чему склоняется дело, и зная наверняка, что они не станут сговариваться с этим отребьем. Жалею, что не успел… Что ты хочешь со мной сделать, озерный конунг? Вспомни, как славно бок о бок мы рубились с этой мразью у Горы жертвоприношений…

— Я отпущу тебя, Вирре, когда мы будем в безопасности, дома, — пообещал Бор. — Тогда, если ты захочешь, мы сможем выяснить все в единоборстве. А пока мы в плавании, мне кажется, развязанные руки могут принести тебе одни неприятности — больно уж быстро они хватаются за оружие, когда в этом нет никакой нужды.

Ночью поднялась волна и трудно стало выправить курс большого корабля — несколько человек, среди которых была одна женщина, еле управлялись со штопаным-перештопаным парусом и прави́лом. Их неумолимо продолжало сносить в глубь озерных просторов. Хуже всего, впрочем, было связанному Вирре, которого немилосердно мотало по дну корабля. Под утро послышался сквозь шум волн и ветра звук, заставивший (если бы это было видно во тьме) побледнеть бывалых ладейщиков. То был шум прибоя. Ладью тряхнуло, раздался скрежет и все попадали с ног. Когда ругаясь, они, поднялись, оказалось, что палуба приобрела наклонное положение. Однако волны разбивались где-то позади, и пробоин, судя по всему, не было. До утра, вероятно, можно не беспокоиться, что пазы корпуса разойдутся.