На полпути в рай - Саид Насифи

Проснувшись в восемь часов утра, медленно раскрыв глаза и протяжно зевая, Вида некоторое время не могла понять, где она и что она здесь делает. Она даже не заметила, что на той же кровати, слева от неё, глубоким сном спит Сирус. Лёжа на правом боку, она некоторое время рассматривала стены, выцветшие тюлевые занавески, висевшие над её головой, красивый хорасанский ковёр, разостланный на полу, полированную тумбочку орехового дерева, стоявшую возле кровати, ночник в форме птичьей лапы с картонным абажуром, и, чем больше она всматривалась в эти предметы, тем больше казались они ей чужими и незнакомыми.

Наконец Вида заметила, что возле стены против кровати, на которой она лежит, стоит ореховый трельяж того же гарнитура, что и кровать с тумбочкой. Между ящиками трельяжа, на уровне сантиметров десяти от пола, в большом зеркале отражалась и кровать, и Вида.

Вида была очень удивлена, увидев в нём своё загорелое худое тело, маленькие груди и волосатые щиколотки обнажённых ног. Осмотревшись, она заметила, что её комбинация, бюстгальтер, трусики, резинки от чулок и чулки в беспорядке валяются на ковре около кровати. Она ужаснулась и невольно протянула руку за простынёй, сбившейся в ноги, чтобы прикрыть свою наготу даже от собственного взора. Простыня, зацепившись за что-то, не натягивалась, и, когда Вида обернулась, она увидела своего дорогого Сируса. Укутавшись в простыню и подтянув колени к животу, он лежал на левом боку и спокойно и ровно дышал. Сон его был настолько глубок, что казалось, он не проснётся ещё несколько лет.

Все события вчерашнего дня и вечера всплыли в памяти Виды.

Вчера она поехала на машине с Сирусом в кино «Диана». Ласкающая прохлада летнего вечера на крыше кино, близость Сируса, знающего тысячи всяких сальных и несальных анекдотов, переданных ему по наследству от семи поколений его предков, возбуждающие, сладострастные сцены американского фильма и в особенности фривольные танцы голливудских актрис в купальных костюмах под разноцветными брызгами фонтана сблизили её с Сирусом ещё больше, чем это было до сих пор. Постепенно они перестали смотреть картину. Они сидели в самой задней ложе, их никто не видел, и это давало им свободу целоваться и прижиматься друг к другу.

В состоянии любовного опьянения они вышли из кино. Сирусу даже не пришлось настаивать. Как только он предложил поехать в «Дербепд», Вида сейчас же согласилась.

Они поужинали в темноте в конце балкона, выходящего на запад, на первом этаже гостиницы. Такого подходящего случая у Сируса ещё не было, и он, воспользовавшись им, стал настойчиво, бокал за бокалом поить Виду вермутом, джином, коньяком и виски. Вида в свою очередь после двух лет обещаний и хитрой игры с огнём вряд ли могла рассчитывать, что ей ещё когда-нибудь удастся на два-три часа остаться наедине с Сирусом. Она надеялась, что может быть именно сегодня ночью ей удастся увлечь его настолько, что он пообещает ей то кольцо, которое она видела на Лалезаре в витрине ювелирного магазина.

Однако джин и коньяк заставили её забыть этот план, так же как и тысячу других планов. Около полуночи они встали из-за стола. Она помнила только, что Сирус взял её под руку, помог подняться по лестнице гостиницы и торопливо провёл в номер.

Несчастная Вида и раньше не раз приходила в эту самую гостиницу, с этим самым Сирусом — чтоб ему умереть в молодые годы! Возможно даже, они бывали и в этой комнате, однако тогда Вида неуклонно придерживалась той тактики, которую предначертала ей мать и о которой та напоминала ей каждую неделю. Следуя этой тактике, Виде всегда удавалось ловко выйти сухой из воды. Она приводила сюда несчастного Сируса, жаждущего её объятий, и уводила его отсюда так и не утолившим жажды.

Её мать, та самая госпожа Нахид Доулатдуст, которую все уважаемые дамы Тегерана признавали авторитетом в таких делах, человеком, прошедшим огонь, воду и медные трубы, постоянно твердила ей, что умная и расторопная девушка ни в коем случае не должна продать себя дёшево. Она говорила: «Милочка, я не говорю не проводи весело время, не жив» в своё удовольствие, не пользуйся своей молодостью, но только пойми одно: до тех пор пока мужчина не исполнит всех желаний женщины до самого малейшего, она не должна соглашаться исполнить его последнего желания».

Правда, эта философия матери не совсем устраивала Виду, она всегда мечтала перешагнуть и через последнюю преграду, но каждый раз всё-таки сдерживала себя. С большим трудом она одолевала свои страсти и ради удовлетворения других желаний старалась не забывать наставлений своей многоопытной матери.

Да и к тому же Вида ещё окончательно не решила, стоит ли отдавать себя этому бледному, худощавому дылде Сирусу. Ей хотелось испытать ещё десять-пятнадцать других юношей, хотелось, как Сируса, поводить их за нос, довести до самого источника и, не дав утолить жажды, отправить обратно, а попутно основательно обобрать. Разве те молодые люди, которые ухаживали за Видой, не проделывали подобных фокусов с другими девушками? Разве Сирус, который, если его ткнуть пальцем, отдаст богу душу, не — поступил так же с Шахин Саргардания, её близкой подругой и одноклассницей? Разве Хушанг Сарджуи-заде не проделывает того же с матерью Виды? Разве её брат Фарибарз не следует этому принципу в своих отношениях с Хаидой Борунпарвар и с Шахин Саргардания одновременно?

Разве в той среде, в которой появилась на свет и живёт Вида, мужчины и женщины днём и ночью не заняты такой куплей-продажей? Разве все замужние женщины и девушки, ещё не вышедшие замуж, женатые и холостые мужчины, с которыми Вида встречалась и в своём доме, и в других домах, разве все, кого Вида знала ещё с тех пор, как стала отличать правую сторону от левой, с кем она сталкивалась на протяжении всей своей жизни в аристократических домах, поступают друг с другом как-нибудь иначе?

Конечно же, в номере гостиницы «Дербенд» в эту летнюю ночь Вида, имея возможность извлечь тысячу всяких выгод из того, чем она обладала, не должна была так легко поддаться на обман, так дёшево продать себя и позволить Сирусу — чтоб ему умереть молодым! получить от неё всё, что ему хотелось.

Но теперь уже поздно сожалеть. То, что не должно было произойти с такой лёгкостью и с такой быстротой, произошло. Вот почему Вида гневно отстранилась от Сируса и спрыгнула с злополучной кровати. Она была настолько огорчена происшедшим, что не обратила никакого внимания на свои худые, полуобвисшие груди, которые она так любила поглаживать перед зеркалом.

Вида быстро натянула трусики, пристегнула к поясу нейлоновые чулки, надела свой знаменитый голубой бюстгальтер, белую шёлковую комбинацию, натянула поверх всего этого белое шёлковое со светлыми голубыми горошинами платье, надела туфли, подняла с пола лежавшую на ковре белую из змеиной кожи сумку и торопливо, миновав коридор гостиницы, спустилась вниз по лестнице.

Всё это время Сирус Фаразджуй, герой вчерашней ночи, был погружён в глубокий, сладкий сон.

На площади Дербенд несчастная Вида наняла машину до Тегерана и направилась прямо к своей дорогой и любимой мамаше. Мать её не была обеспокоена тем, что со вчерашнего вечера и до самого утра не видела дочери, и не стала её ни о чём расспрашивать. И, если бы мутные, слипающиеся глаза, спутанные волосы Виды и запах, шедший у неё изо рта, не навели её на подозрение, любящая мать, возможно, и вовсе не спросила бы дочь, где она была и чем занималась накануне.

Мадам Нахид Доулатдуст сидела в это время в бюстгальтере и трико на своей кровати, а её интимный и сердечный друг, вечный властелин её сердца, господин секретарь Хушанг Сарджуи-заде, стоя перед зеркалом, завязывал свой американский галстук. Как только Нахид заметила, что дочь чем-то взволнована, она выпроводила из комнаты своего секретаря под предлогом, что ему необходимо навести порядок в гараже и получить отчёт у шофёра, предварительно предупредив его:

— Хуши-джан, скажи Али Эхсану, пусть он подаст машину к подъезду. Возможно, у меня появятся срочные дела.

Как только Хушанг закрыл за собой дверь спальни, Нахид спокойным тоном, в котором не чувствовалось даже намёка на укор, сказала:

— Ну, теперь рассуждать уже поздно. Ты просто даром отдалась этому мальчишке. Я даже не спрашиваю у тебя, откуда ты сейчас пришла, я и сама вижу, что наконец Сирус — чтоб ему подавиться куском хлеба! — добился своего. А жаль, мне хотелось найти для тебя более приличного мужа.

— А разве это может помешать?

— Нет, ничему это не помешает, но ты ведь знаешь что у современных юношей на устах запоров нет, и, кто знает, может, чтобы похвастаться, Сирус начнёт болтать об этом.

— Ну что ж, пускай болтает сколько его душе угодно что мне до того?

— Вообще-то, конечно, ничего. Такое может случиться с любой женщиной. Разве Мехри, мать Сируса, эта самая пропащая женщина, не стала женой господина Таги Борунпарвара, начальника одного из главных управлений министерства финансов именно потому, что она выкинула с ним такой же фортель?