На полпути в рай - Саид Насифи

— Да, но неужели я не могу узнать о том. что меня ждёт?

— Что тебя ждёт? Всё очень просто. Ты подданным шахиншахского правительства Ирана, ты Плешивый Аббас, продающий мороженое на перекрёстке у источника.

Ну, что тебе ещё надо? Уж не хочешь ли ты получить от меня оставшееся тебе в наследство от отца имущество?

— Так что же, нас так и не будут судить?

— Ну, если тебя одолевает такой зуд, мы не возражаем. Даст бог, в ближайшие дни твоя участь будет решена.

На основе большого и разностороннего опыта, приобретённого Аббасом за время его пребывания в тюрьме, он пришёл к выводу, что аппарат шахиншахского правительства, подобно учредителям некоторых религий, скорее осуществляет свои обещания относительно ада, мучений и страданий, чем обещания о рае и существующих там благах. Здесь, в тюрьме, тоже очень быстро выполнили своё обещание. Спустя три дня после разговора Аббаса со старшим надзирателем двое часовых с винтовками на плече вывели его по лестнице из этого проклятого подвала на улицу. Дрожа от страха и волнения, Аббас прошёл Баге-мелли, проспект Хайяма, поднялся по лестнице Дворца правосудия, прошёл извилистые коридоры. Наконец его остановили перед дверью одной из комнат. Здесь он очень долго сидел на корточках в ожидании. Посетители нескончаемым потоком входили и выходили из комнаты. Под охраной часовых туда приводили арестованных мужчин и женщин, а спустя некоторое время их выводили обратно, сгорбившихся от побоев. Наконец Аббас дождался осуществления своей мечты, подошла его очередь. Наконец-то его тоже официально признали подданным шахиншахского правительства. Его ввели в комнату, разрешили сесть и разъяснили ему смысл слова «правосудие», дали ему распробовать это яство, которого он до тех пор никогда в жизни не пробовал. Даже теперь, когда прошло уже много времени, он каждый день и каждую ночь продолжает ощущать во рту его вкус.

Стоит только ему тёмной ночью или среди бела дня сомкнуть веки, как перед ним возникает та комната, в которой он сидел против следователя. Казалось, будто он случайно попал в рай и никак не может забыть этого прекрасного видения. Комната следователя во всех её деталях в тысячный раз всплывает в его воображении.

Открыв дверь, Аббас попал в небольшой коридорчик, в конце которого имелась ещё одна дверь, ведущая в Другую каморку. В этой каморке за столом сидели два человека. Возле того, который был с левой стороны, стояли два расшатанных стула с облезшей краской, а в другом конце комнатки, возле деревянного шкафчика, выкрашенного под орех, сидела на корточках старушка, закутанная в чадор-намаз.

На краю стола, с одной и с другой стороны, лежало около пятидесяти дел в картонных папках, сложенных в стопку и раздувшихся от бумаг. С каждой папки списали три ленточки — голубая, белая и красная, а из папок высовывались края белых и уже пожелтевших листов бумаги, напоминавшие рубашку с обтрёпанным подолом.

Когда Аббас вошёл, толстый, невысокого роста человек, с густыми чёрными усами, сидел, склонившись над бумагами, за столом. Ои, словно печная труба, дымил сигаретой и писал что-то красно-синим цветным карандашом. Полицейский № 4832, вошедший в комнату вместе с Аббасом, щёлкнув каблуками, громко поздоровался с этим человеком и хриплым голосом, по которому можно было определить, что он просрочил время приёма очередной порции опиума, сказал:

— Горбан, продавец мороженого Аббас из квартала Сарчашме доставлен.

Мужчина поднял голову, бросил на полицейского гневный взгляд, который, казалось, говорил: «Ах ты бездельник, как не вовремя ты влез сюда! Разве ты не можешь убраться отсюда вон?» Затем он указал Аббасу рукой на стул, стоящий возле него, и снова углубился в свои бумаги. Одному аллаху известно, сколько часов пришлось несчастному Аббасу сидеть тут в ожидании допроса. Полицейский стоя начал дремать и, чтобы не свалиться посередине комнаты, открыл дверь и вышел в коридор.

Прошло довольно много времени, прежде чем господин следователь, посмотрев на часы, сказал сидевшему против него секретарю:

— Господин Реджаи, на сегодня рабочий день окончен, скажите полицейскому, пусть он отведёт обратно в тюрьму этого человека, а завтра утром снова приведёт его сюда.

Четыре дня несчастного Аббаса приводили к началу рабочего дня к следователю и к концу уводили обратно в тюрьму. Ежедневно два часа он ожидал, стоя в коридоре, и два часа сидел в комнате следователя на том же самом допотопном стуле. Наконец на пятый день господин следователь начал свой язвительный допрос. Он спрашивал, сколько лет Аббас держит лавочку в квартале Сарчашме против дома господина Ахмада Бехина, знает ли Аббас, чем занимается господин Бехин, откуда он родом, с кем общается, бывает ли в этом доме ещё кто-нибудь кроме господина Бехина, кем является каждый, кто приходит туда, знает ли Аббас имена этих людей, их профессии, где они родились, на каком языке говорят, знаком ли Аббас с их шофёрами, знает ли, кто чаще других посещает этот дом?

Аббасу задали около трёхсот подобных вопросов, на которые он добросовестно отвечал, а господин следователь покачивал головой, выражая тем самым своё беспокойство и внутреннее волнение. С каждой минутой он становился всё мрачнее. У него был вид человека, раскрывшего большое дело. Время от времени он задумывался и снова приступал к допросу.

После полуторачасового допроса следователь спросил у Аббаса, знает ли он Мешхеди Мохаммеда Голи и Хаву Солтан, часто ли они приходят к нему в лавку, что там делают, что едят, что говорят, с кем ещё в квартале он знаком, кто его друзья и приятели, каково их материальное положение, с кем они делятся своими горестями и печалями, насколько они болтливы и о чём они говорят в минуты откровения.

Эти вопросы тоже в свою очередь длились целый час.

Наконец следователь перешёл к другой теме и спросил:

— Что ты видел за последние три-четыре дня? Что ты делал? Видел ли ты, кто приходил в тот дом, кто уходил, сколько было посетителей, как они выглядели, какого были роста, какого цвета была их одежда, автомобили и как были одеты их шофёры?

Следователь задавал эти вопросы и очень быстро заносил всё в протокол. Одному аллаху известно, как он записывал ответы Аббаса, ведь его же никто не проверял. Конечно же, он записывал в протокол всё, что было угодно его душе. Разве у этих людей есть совесть и стыд.

Когда следователь закончил допрос, он раскрыл красную жестяную коробочку с какими-то знаками на крышке и чёрной подушечкой внутри, взял правую руку Абаса и, прижав его палец к подушечке, приложил его в конце каждого листа протокола допроса. Затем он обратился к полицейскому:

— Отведи этого обвиняемого в тюрьму, скажи начальнику, чтобы он сегодня подержал его в доме предварительного заключения, а завтра я дам распоряжение об аресте и вы перешлёте его в тюрьму Гасре Каджар. Понял?

— Да, слушаюсь, горбан!

Итак, теперь Аббас знает, за что он арестован, знает, кто дал указание о его аресте. Он знает, что там, в высших ссрерах, как об этом говорил следователь и как он неоднократно слыхал от надзирателей и старших надзирателей, относятся к нему с подозрением. Он знает, что он пытался «потрясти основы государства», знает, что он «посвящён в тайны высших интересов правительства», понял, что содержание лавочки против клетки льва или около осиного гнезда — дело опасное.

Теперь одному богу известно, сколько дней, сколько ночей и сколько месяцев перед его глазами встают то эта самая лавчонка, в которой он продавал мороженое, то дом господина Ахмада Бехина Йезди, знаменитого судьи шахиншахского правительства, то те старые и молодые аристократы — иранцы и иностранцы, мусульмане и неверные, которые приходили в этот дом и которых он видел.

Один за другим он вспоминает вопросы господина следователя, которые тот задавал ему в узкой комнате у ветхого стола. Перед, его глазами скачут в диком танце картонные папки дел, набитые бумагами.

Стоит ему сомкнуть веки, как в его памяти всплывают образы людей, которых он встречал в своей жизни. И как он ни старается разглядеть на их лицах хотя бы крупицу милосердия, сострадания, сочувствия, он не находит их — ни один из них не уступает другому в чёрствости и бездушии. И кажется ему, будто кто-то всё время нашёптывает ему: «Жёлтая собака — родной брат шакалу», «Рыжий чёрт ничем не уступает синему чёрту».

Иногда, когда перед Аббасом раскрываются тюремные двери и он выходит во двор, до его слуха доносятся гудки автомобилей, быстро мчащихся над тюрьмой Гаер по Шамиранской дороге. Эти гудки причиняют ему невыразимую боль: он знает, что все мучения, выпавшие на его долю, — дело рук владельцев этих роскошных, разноцветных автомобилей, людей, противные рожи которых он много раз видел и которые так часто проходили мимо него.

О, как ему хотелось ещё хоть раз вернуться в свою лавчонку, посидеть за своими лотками! Но теперь, если бы он увидел кого-нибудь из этих господ проходящим мимо его лавки, он накинулся бы на него, схватил бы его за грудки и, вцепившись в глотку, отправил бы к праотцам. Он отомстил бы им за себя, за жену, за детей, за друзей и знакомых, за своих покупателей, за своих сограждан, за простых людей, за всех несчастных и обездоленных людей этого города и страны. Он отомстил бы им даже за Мешхеди Мохаммеда Голи и за Хаву Солтан.