Перья - Беэр Хаим

Рахлевский, не открывая глаз, стал рассказывать. В 1936 году он прибыл в Хайфу из Одессы на одном пароходе с супругами Спетанскими и с тех пор неизменно навещает их по понедельникам. Так же он поступил и сегодня, отправившись к Спетанским на полдник. Оказавшись по пути к своим старым друзьям у стоянки такси «Нешер», господин Рахлевский заметил, что подход к кнессету перегорожен растянутой спиралью колючей проволоки, за которой стояла цепь полицейских, напряженно смотревших в сторону улицы Бен-Йеѓуды. В нижней части этой улицы, у Сионской площади, собралась большая толпа, реагировавшая взволнованным гулом на доносившиеся из громкоговорителей хриплые крики ораторов. Полицейский в каске, вооруженный металлическим щитом и дубинкой, указал господину Рахлевскому на плакаты, свисавшие с электрических проводов, как во времена британского мандата. Он посоветовал ему удалиться поскорее, потому что «скоро сюда явятся разгоряченные херутники и здесь прольется кровь». Рахлевский поднялся по верхнему участку улицы Бен-Йеѓуды, обошел Шиберову яму[336], миновал музей «Бецалель» и направился к многоэтажному дому, в котором жили его друзья, обладатели лучшего в Иерусалиме тульского самовара.

Ближе к вечеру он собрался домой, проигнорировав предостережения хозяйки, предлагавшей ему остаться и переждать беспорядки. Господин Рахлевский вышел на улицу под легким дождиком. Он с удовольствием вдыхал по-европейски прохладный воздух, напомнивший ему дни его киевской молодости, однако на углу улиц Бецалель и Бен-Йеѓуды перед ним неожиданно выступила из тумана толпа демонстрантов, которую прежде скрывало угловое здание больничной кассы. Демонстранты швыряли камни, били витрины, переворачивали припаркованные автомобили. Толпа утягивала с собой всех, кто попадался ей на пути, и таким образом господин Рахлевский оказался среди возбужденных людей, которые направлялись к зданию кнессета, имея намерение подойти к нему не со стороны охранявшегося фасада, а сзади.

В начале улицы Беэри, напротив дома Либермана, демонстрантов поджидала пожарная машина, направившая в толпу мощную струю своего брандспойта. Нескольким молодым людям из числа демонстрантов удалось пробиться к кабине пожарной машины, они начали избивать сидевшего за рулем полицейского, тот потерял управление, и машина, выскочив на тротуар, врезалась в стену дома. С криками «Мы не сдадимся, позор правительству!» бушующая толпа устремилась вниз по улице Беэри, в окна кнессета полетели камни. Передовой отряд демонстрантов пересек улицу Короля Георга и перевернул стоявшую возле парикмахерской «Роберт» автомашину одного из депутатов кнессета. С крыш соседних зданий полицейские стали кидать в толпу дымовые гранаты, одна из которых попала в лужу бензина, вытекшего из бака перевернутой машины. Вся улица до расположенной в конце нее гостиницы «Эден» окрасилась красным пламенем, придавшим происходящему совершенно адский вид.

На свое несчастье, господин Рахлевский оказался между полицейскими и демонстрантами. В этот момент он вспомнил талмудическую притчу про голубя, который, спасаясь от ястреба, залетел в расщелину в скале и обнаружил там притаившуюся змею. Ощутив себя таким голубем, наш сосед осознал, что, если он побежит вперед, то будет ужален змеей, а если вернется назад, попадет в когти ястреба. Завопив от ужаса, Рахлевский стал хлопать себя руками по бокам, взывая о помощи к хозяину голубятни.

— Хозяин голубятни не пришел, — проговорил господин Рахлевский, улыбнувшись распухшими губами. — Вместо него явился обладатель дубинки.

Из-за закругленного угла дома Фрумина выбежала группа полицейских. Рахлевский первым попался им на пути, и, когда сознание вернулось к нему, он обнаружил себя лежащим на грязном клепаном полу арестантской машины.

Вместе с ним там находилось еще несколько задержанных. Один из них, говоривший с заметным польским акцентом, беспрерывно проклинал «это плоньское ничтожество, бандита Дувидла»[337], который прежде подбивал к бунту рабочих в Ришон-ле-Ционе, а теперь готов пожимать руки Аденауэру и Бёхму[338], да сотрутся их имена, лишь бы не опустела касса «Солель Бонэ»[339]. Говоривший обещал своим помятым товарищам, сидевшим на узких деревянных скамьях в кузове арестантской машины, что это будет битва не на жизнь, а на смерть. По его словам, к штурмующим здание кнессета демонстрантам должны вот-вот присоединиться массы противников соглашения с Германией, ждущие сигнала к выступлению в кварталах Мусрара и Бейт Исраэль. Кнессет, уверял он, захватят уже сегодня ночью, грязные руки предателей будут отсечены. Время от времени железная дверь арестантской машины открывалась, и полицейские вбрасывали в кузов, словно мешки с картошкой, новых задержанных. Когда кузов был заполнен до последней возможности, машина тронулась с места. Сопровождаемая полицейскими мотоциклистами и оглушительным завыванием сирены, она поехала к Русскому подворью.

У штаба полиции задержанных вывели из машины и провели под плотной охраной в просторное помещение, где их построили в шеренгу, вдоль которой стали ходить со списками офицеры и сержанты полиции. К счастью для господина Рахлевского, его вскоре узнал сержант Фишлер, постоянный клиент принадлежавшего ему магазина. Указав на Рахлевского пальцем, он велел одному из находившихся вместе со следователями полицейских отвести его в отдельную комнату. Оставшись с Рахлевским наедине, Фишлер напоил его грейпфрутовым соком, угостил печеньем из своего сухого пайка и слегка пожурил за легкомыслие. После этого он приказал водителю полицейской машины отвезти господина Рахлевского домой, но тот, увидев свое отражение в зеркале заднего вида, направился прежде к нам, чтобы, как он объяснил, с его женой не случился удар, когда она узрит его в таком виде.

Мы слушали рассказ соседа, лишившись на время дара речи. Когда он закончил свое повествование, отец посоветовал ему подняться в четверг к свитку Торы и произнести благословение «Воздающему грешным добром»[340], но господин Рахлевский ответил, что он пережил петлюровские погромы, после которых дубинка еврейского полицейского не может произвести на него особого впечатления. Оказалось, наш сосед встревожен не столько поведением полиции, сколько готовностью демонстрантов, представляющих меньшинство в израильском обществе, силой навязать свою волю большинству и избранному его голосами парламенту. Сняв примочку со лба, господин Рахлевский сел в кресле прямо и сказал, что, возможно, сегодня на засыпанной камнями и битым стеклом площади возле кнессета решилась судьба израильской демократии.

Он примерил отцовскую шляпу, посмотрел на себя в зеркало и уверенно заявил, что Бен-Гурион принял правильное решение. Благодаря репарациям фабриканты завезут в Израиль новые станки из Германии, пищевая промышленность получит импульс к развитию, земледельцы станут обрабатывать свои поля с помощью тракторов, которые заменят лошадей и ослов. Вместо прогорклого австралийского наши дети смогут есть свежее сливочное масло, и их матери избавятся от необходимости поить малышей по утрам рыбьим жиром.

Риклин, не открывавший рта с того момента, как господин Рахлевский постучал в дверь нашего дома, нашел наконец возможность возразить гостю, из-за которого сам он оказался забыт присутствующими.

— Единственное, что можно завозить сюда с нечистой земли Германии, — это прах наших святых! — воскликнул реб Элие. — Помни, что сделал тебе Амалек![341]

Вслед за тем старый могильщик сообщил, что, по его мнению, на центральной площади каждого израильского города нужно захоронить урну с прахом убитых нацистами евреев, а ведущим к этой площади улицам дать названия в честь святых общин, из расстрельных рвов близ которых собран захороненный на площади прах.