Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин

Сонджа тоже ничего больше не сказала. Она никогда не хотела ничего от Хансо и раньше, но проще было попросить человека, который уже предложил деньги, чем беспокоить совершенно незнакомого. Горо и так был очень щедрым к Мосасу, и мальчик очень доволен своей работой. Зачем все это портить?

— А как насчет Ким Чанго? Он может помочь? — спросила Чанджин.

— Этот человек работает на Ко Хансо. У Чанго нет таких денег, и он может получить их только от своего босса. Горо-сан — лучший вариант, — ответил Ёсоп. — А сейчас мне надо отдохнуть.

Женщины вышли из комнаты и закрыли дверь.

На следующий день Хансо пригласил Ноа и Сонджу приехать в его офис в Осаке. В офисе было два секретаря в одинаковых черных костюмах и крахмальных белых рубашках. Один из них принес им чай в тонких синих фарфоровых чашках на лаковом подносе с инкрустацией из золотой фольги. Приемную украшали изысканные цветочные композиции. Наконец один из секретарей проводил их в огромный, отделанный деревом кабинет Хансо. Тот сидел в черном кожаном кресле за письменным столом из красного дерева, привезенным из Англии.

— Поздравляю! — сказал Хансо. — Я так рад, что вы пришли. Мы должны пойти в суши-бар отметить поступление!

— Нет-нет, спасибо. Мы должны вернуться домой, — ответила Сонджа.

Ноа взглянул на мать, удивляясь, почему она отказывается от обеда. У них не было никаких планов. После встречи они, скорее всего, просто вернутся домой и съедят нечто простое, приготовленное тетей Кёнхи.

— Я попросил вас приехать сегодня, потому что я хочу, чтобы Ноа знал, как я горжусь его достижениями. Не только для себя или для своей семьи, но и для всех корейцев. Университет! И Васеда, самый лучший! Так много корейцев не могли пойти в школу, но ты учился и учился. Ты заслуживаешь награды!

Ноа застенчиво улыбнулся. Все в доме были счастливы, но больше беспокоились о плате, чем поздравляли его. Ноа тоже беспокоился о деньгах, но верил, что все будет хорошо. Он работал всегда, будет работать и в Токио. Он был уверен в своих силах.

— Мне неловко спрашивать, но вы говорили, что могли бы помочь Ноа с оплатой, — сказала Сонджа. — Как вы думаете, это возможно?

— Мама, нет. — Ноа покраснел. — Я смогу устроиться на работу.

Ноа был удивлен просьбой матери. Она никого ни о чем не просила.

— Ноа, я прошу о кредите. Потом мы все заплатим. С процентами, — сказала Сонджа. — Мы можем составить кредитное письмо.

Хансо рассмеялся и тряхнул головой.

— Это не обязательно, и Ноа не нужно беспокоиться о плате за учебу. Я уже позаботился об этом. Как только я услышал великую новость от Ким Чанго, я перевел деньги в университет. Я позвонил другу в Токио и нашел хорошую комнату рядом с Васеда. На следующей неделе я отвезу вас туда. А уже после этого я попросил Ким Чанго пригласить вас, чтобы мы могли вместе поужинать. Итак, пойдемте есть суши. Мальчик заслуживает великолепной еды!

Хансо посмотрел на лицо Сонджи, взглядом умоляя ее согласиться. Он так хотел отпраздновать великое достижение сына.

— Вы отправили деньги? И нашли комнату в Токио? Без моего разрешения? — изумилась она.

— Господин, это слишком щедро. Моя мать права. Мы должны вернуть вам деньги. Я хотел бы сам заработать. Я чувствую, что могу это сделать.

— Нет. Ты должен учиться. Тебе придется сдавать экзамены снова и снова, и это огромный труд. Ты очень умный. Но ты и так потратил больше времени, чем необходимо, так как нагонял школу и работал полный день, чтобы поддержать семью. И во время войны ты был на ферме без уроков. Нет. Хватит уже. Ученый не должен беспокоиться о деньгах. Зачем тратить лишние годы, чтобы окончить школу? Ты хочешь закончить Васеда стариком? Будь умницей, Ноа. Я делаю это для следующего поколения корейцев, которым не придется с таким трудом пробиваться к успеху. У меня самого не было шанса получить образование.

Ноа поклонился.

— Господин, вы очень добры к нашей семье. Я очень благодарен.

Ноа посмотрел на мать, которая крепко сжала ручку домашнего холщового мешка, сшитого из остатков материала. Ему стало жаль ее, потому что она была гордой.

— Ноа, ты можешь выйти в приемную и попросить Миеко-сан позвонить в ресторан — заказать нам места? — попросил Хансо.

Ноа снова взглянул на мать.

Сонджа посмотрела на сына, который уже стоял у двери. Мальчик выглядел таким счастливым. Она представила, как Ёсоп раскричится на нее. Но ее первенец был счастлив. Он совершил нечто огромное, почти невозможное, и никто не вправе был лишить его этой радости. Она кивнула, и ее сын понял, что они пообедают с Хансо.

Когда дверь закрылась, Хансо и Сонджа остались одни, она сказала:

— Я хочу, чтобы это было ссудой.

— Нет, Сонджа. Он мой сын. Если ты не позволишь мне сделать это, я скажу ему.

— Ты сумасшедший?

— Нет. Но для меня эта сумма незначительна, и я его отец.

— Ты не его отец.

— Ты сама не знаешь, что говоришь, — сказал Хансо. — Он мой ребенок. У него мои амбиции.

Сонджа встала.

— Пойдем. Мальчик ждет снаружи. Он, должно быть, голоден, — сказала она.

Хансо открыл дверь и позволил ей пройти первой.

14

Декабрь 1959 года

В субботу утром, когда другие работали, Кёнхи хотела пойти в церковь. Ее посещали миссионеры из Америки, которые говорили по-японски, но не по-корейски, и пастор попросил ее приветствовать их, так как она лучше всех в общине говорила на японском. Обычно она оставалась дома, потому что не могла оставить Ёсопа, но на этот раз Чанго предложил присмотреть за ним. Он хотел сделать для нее что-то напоследок.

Чанго сидел, скрестив ноги, на теплом полу возле постели Ёсопа, помогая ему выполнять упражнения, предписанные врачом.

— Значит, ты решил? — спросил Ёсоп.

— Брат, я должен ехать. Пришло время вернуться домой.

— Уже завтра?

— Утром я сяду на поезд в Токио, а затем поеду в Ниигату. Корабль оттуда уходит на следующей неделе.

Ёсоп ничего не сказал. Его лицо исказилось от боли, когда он поднял правую ногу к потолку. Чанго держал правую руку под бедром Ёсопа. Затем они занялись левой ногой.

— Если подождешь немного, я умру, тогда ты сможешь взять мой пепел и похоронить его на родине. Полагаю, это было бы хорошо. Хотя, в конце концов, это не так важно. Знаешь, я все еще верю в небеса. Я верю в Иисуса. Мой отец говорил, что, умирая, мы отправляемся на небеса. Я избавлюсь от тела, а вместе с ним от боли. И я тоже готов вернуться домой.

Чанго положил правую руку под голову Ёсопа, и тот медленно поднял руки над головой, затем опустил их.

— Брат, ты не можешь так говорить. Сейчас не время. Ты все еще здесь, и я все еще чувствую силу в твоем теле.

Чанго взял здоровую руку Ёсопа, не пострадавшую от ожогов.

— А еще… если ты подождешь… подождешь, пока я умру, тогда ты сможешь жениться на ней, — сказал Ёсоп. — Но не отвози ее туда. Прошу тебя. Прошу тебя об этом.

Чанго покачал головой.

— Я не доверяю коммунистам. Я бы не хотел, чтобы она возвращалась домой, пока они у власти. А это не может продолжаться вечно. Япония будет снова богатой, и Корея не всегда будет разделена. Ты здоров, ты можешь заработать здесь и позаботиться о ней. — Ёсоп не мог заставить себя произнести ее имя. — Из-за меня она много страдала. Я всегда знал, что мы будем вместе, даже когда мы были детьми. Она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел, я никогда не хотел другой женщины. И она такая хорошая, никогда, ни разу не жаловалась на меня. — Он вздохнул, у него во рту пересохло. — Я знаю, что ты позаботишься о ней. Я доверяю тебе. Почему ты просто не подождешь, пока я умру? Уже скоро. Я чувствую это. И ты не можешь исправить ситуацию в Корее.

— Брат, ты не умираешь. И я должен ехать. Мы должны попытаться заново выстроить нашу страну. Мы не можем думать только о своем комфорте.