Звезда запада - Андрей Мартьянов

— Слейпнир, хороший! — Один погладил своего скакуна по гриве, а тот, довольно фыркая, прямо пританцовывал, радуясь встрече. Все бы в Слейпнире было ничего — и статный, и красивый, хвост, как знамя, по ветру вьётся, только ног почему-то восемь. Две дополнительные передние ноги росли из груди в один ряд с теми, что положены, а две задние — также из живота, отчего лошадь слегка смахивала на паука-переростка. Лошади Торина и остальных косились на явленное диво с недоверием.

— Его папой Пегас был, — объяснил Один раскрывшему рот отцу Целестину, — думали, ребёнок тоже с крыльями родится, а вышло вот такое… Ох уж мне эти эксперименты над животными!

Бог вскочил на спину своего чудного скакуна. Тут же Локи занудно произнёс:

— Мне что, опять своим ходом? Может, вдвоём поедем?

— Слейпнир не выдержит двоих. И, кроме того, что за привычка — ездить на спине собственного сына? — сделав каменное лицо, ответил Один и, ударив коня пятками, издал какой-то жуткий клич, напоминающий вопли терзаемых в аду грешников. Слейпнир с места взял в галоп, потом резко подпрыгнул и взмыл в воздух. Оба волка последовали за ним. Зрелище было потрясающее.

Локи выругался, сплюнул и вдруг встал на четвереньки, бормоча непонятные слова. Внезапно он начал расти, и облик его более не походил на человеческий. Лицо удлинилось, вместо ступней и кистей обозначились копыта, а через минуту перед отцом Целестином и его спутниками стоял небольшой конёк тёмно-бурой с рыжим масти. На спине просматривались малюсенькие крылышки.

— Что, это и есть Пегас? — не выдержал Гунтер, хотя и не совсем представлял себе, о чем шла речь.

Конёк стукнул копытом, оскорбительно заржал и часто-часто захлопал крыльями, больше подходившими голубю, чем твари его размеров. Наконец он с трудом взлетел, присоединившись к кружащему над головами людей Слейпниру.

— Ждите меня в западных землях!! — сквозь свист ветра прорвался зычный голос Одина. — Мы ещё не раз встретимся!

Все, задрав головы, наблюдали, как тёмные силуэты странных созданий уменьшались, исчезая в низких облаках. К реальности их вернул сварливый бас Гёндуль:

— Мужики, пожрать чего есть?..

Глава 8

СТРАНА ОГНЯ

Один сдержал обещание: выбивавшиеся всю ночь из каменной плиты языки огня по-прежнему весело плясали среди кромешной ночной тьмы, что плотно окутывала Исландию. Ветер, шипя и свистя на разные лады среди натыканных по равнине валунов, поднимал мелкую ледяную пыль, изредка швыряя холодные пригоршни снега в маленький лагерь, образовавшийся вокруг волшебного огня. С этим неудобством, однако, можно было смириться. Громадный, в четыре человеческих роста, камень нависал над костерком подобно стене, укрывая людей и лошадей от самых яростных шквалов, то и дело налетавших со стороны недалёких холмов.

Хотя Торин и несколько робел поначалу в присутствии страстной валькирии, но довольно быстро взял обустройство ночлега в свои руки и постарался на славу. С лошадей сняли мешки с едой и запасной одеждой, расстелили несколько шкур между огнём и каменной глыбой так, что получилось довольно уютное лежбище, пусть и несколько тесноватое. Пока Видгнир и Гудмунд стряпали ужин, прекрасная валькирия с томным вздохом опустилась на подстилку, заняв едва ли не половину свободного пространства. Развалясь перед огнём, красавица, нисколько не задеваемая осуждающими взглядами отца Целестина, негодовавшего на её костюм (а вернее, на отсутствие такового), распустила косы и, достав непонятно откуда костяной гребень, занялась приведением своей внешности в надлежащий вид. Когда волосы цвета соломы под солнцем были тщательно расчёсаны, Гёндуль оказалась закутанной в великолепный золотой плащ из собственных волос, доходивший до колен. Это зрелище даже отцу Целестину доставило удовольствие, ибо на некоторое время воительница стала выглядеть несколько скромнее, чем обычно. Гунтер же, мгновенно позабыв обиду, взирал на предмет своего вожделения с нескрываемым обожанием.

Монах сидел на камешке и, глядя на оранжево-красные языки пламени, в который раз пребывал в состоянии меланхолии, граничащей с умственным расстройством. В сравнении с днём прошедшим всё происходившее ранее (если, конечно, не считать событий в дни датского нашествия на Вадхейм) казалось просто ерундой. Айфар, странности Видгнира, рассказ Хёльги меркли перед перспективой очутиться чёрт знает где — в Междумирье каком-то, кишащем богомерзкими созданиями, чудовищами и духами. Опять же очень тяжело было отцу Целестину согласиться с существованием тех, против кого он неустанно проповедовал последние годы, — с языческими богами. Ещё сложнее — уверовать в то, что они вовсе не кровожадные, развратные и злобные, а Один абсолютно не похож на того высокомерного и своенравного Князя Асов, коим его описывают саги. Просто уставший и спокойный старик. Ха! Старик стариком, а душа твоя, брат Целестин, ушла в пятки, когда Один показал, кем он является на самом деле. И посейчас без дрожи в коленях вспомнить нельзя сгусток пламени, возникший на месте благообразного старца! Ну а Локи? Судя по сказаниям — ублюдок совершенный, а сейчас вёл себя вполне пристойно, пусть и видно в нём самомнение непомерное. Интересно, как это он в лошадь превратился?

Отец Целестин, как мог, отгонял мысли о Междумирье, Чаше Трудхейм, Нидхёгге и прочих прелестях, ждавших за Дверью Между Мирами, но богатое воображение неутомимо рисовало ему картины того, как громадный чёрный дракон, с зубами в бычий рог величиной, перекусывает пополам Торина или Сигню, а зловредный пёс Гарм терзает тело Видгнира…

«А ну хватит! — прикрикнул на себя монах. — Ещё толком ничего про те места не знаешь, а уже воображаешь себе невесть что! Спать давно пора, а не изводиться пустыми кошмарами! Может статься, и сказки всё это!»

Однако неприятное ощущение, что сказками тут даже не пахнет, не проходило.

Ужин прошёл в молчании, Торин с Видгниром сидели мрачные, переваривая в себе рассказы Одина и не желая говорить ни с кем. Гудмунд, твёрдо уверовавший, что на конунге Вадхейма лежит особое благословение богов Асгарда, и впервые в жизни столкнувшийся с настоящими чудесами наяву, а не в песнях скальдов, помалкивал, изредка бросая почтительные взгляды на Гёндуль. Дева манерно кушала, отправляя двумя пальцами в рот куски рыбы, какие и волку с одного раза трудно заглотить. Гунтер по-прежнему играл роль пылкого влюблённого, хотя и побаивался теперь даже обратиться к валькирии, не то что позволить себе лишнее. Гёндуль напустила на себя ледяную холодность, не обращая внимания на вздохи германца; однако по всему видно было, что такое занятие тяготит восхитительную красавицу.