Октавиан Август. Крестный отец Европы. - Ричард Холланд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дезертирство в бездействующей армии Антония достигло угрожающих масштабов. Восточные правители, включая Ирода, отозвали свои войска в надежде договориться с Октавианом. Даже Домиций Агенобарб, заболев лихорадкой, уехал, не сказав ни слова. Антоний отослал ему его вещи — в знак выдающихся заслуг Домиция и чтобы продемонстрировать собственное великодушие; жест, пропавший втуне, поскольку болезнь оказалась смертельной.
Итак, армия Антония, состоявшая из девятнадцати легионов, не считая союзных войск, не имела задачи на наступление, а Октавиан успешно использовал для обороны особенности рельефа и не собирался рисковать и давать большое сражение на открытой местности. И пока Антоний не вызволит из этого положения себя и свою армию, она останется столь же бесполезной в тактическом плане, как и его огромный флот, недостатки которого с точки зрения как маневренности, так и командования столь беспощадно обнажил Агриппа. Так, второй раз за пять лет Антоний повел крупные силы в далекую страну, на этот раз — Италию, но даже не добрался до места. Во второй раз он сам завел себя в тупик, из которого единственный выход — прорываться обратно и дожидаться перемен к лучшему, пока не стало неизбежным унизительное поражение. Считая Мутину и Брундизий, Антоний в четвертый раз начал большую осаду и не смог довести до конца — ему самому пришлось искать спасения. Кажется, Октавиан, если подумать, был не такой уж и плохой воин.
С приближением осени Антоний созвал военный совет. Дион пишет, что на совете решалось: остаться и биться до конца или же отойти и возобновить действия в другом месте. Однако единственным реальным вопросом к тому времени оставалось, как им отступать — морем или сушей. Если Антоний сам поведет легионы, то рискует потерять деморализованный флот, а значит, и возможность скорого вторжения в Италию… но так он хотя бы сохранит войско. Клеопатра же хотела уйти морем, забрать свои оставшиеся шестьдесят кораблей и военную казну. Так можно было спасти часть флота и сохранить контроль над легионами. Клеопатра одержала верх над полководцем Канидием Крассом; Красс советовал Антонию оставить флот и передислоцировать войска в Македонию.
Клеопатра рассуждала вполне логично, только упустила из виду эффект, который произведет их бегство морем на оставшиеся на берегу легионы, не говоря уже о сражающихся моряках. Антонию было бы гораздо спокойнее вести войско самому, но он отдал приказ Канидию — уводить легионы на восток, когда кончится морское сражение. Чтобы не оставлять ничего противнику, Антоний велел сжечь все корабли, из-за нехватки людей не участвующие в битве. Октавиану, находившемуся в своем лагере, открылось зрелище грандиозного пожара на той стороне залива: ему стало ясно, что вражеский флот уходит и возвращаться не собирается.
Рассказы древних историков о сражении при Акции не слишком-то понятны, особенно описание того, как Клеопатра в самой середине сражения вдруг запаниковала и на всех парусах пустилась домой. Здесь присутствует не столько анализ событий, сколько предрассудки против Египта и против женской власти. Сам факт перевозки казны, которая могла легко утонуть или оказаться у врагов, убедительно доказывает, что и царица, и сам Антоний обдумывали именно такой сценарий: эскадра царицы уходит первой, а остальной флот ее прикрывает, пока она вместе с грузом не окажется в безопасности. Оба, несомненно, питали какие-то надежды выиграть бой, избежать которого уже не могли, но главное — они хотели прорвать блокаду и вновь соединиться где-нибудь восточнее. Провести еще одну зиму в нездоровом Амбракийском заливе было немыслимо.
К тому времени Антоний, по-видимому, оставил все планы немедленного вторжения в Италию. Утверждать, что он проиграл сражение при Акции до того, как начал, означало бы слишком утрировать факты. Но если бы Антоний не одолел Агриппу в открытом море — а так скорее всего и случилось бы, — он смог бы подтвердить приказ ожидающим его войскам вернуться в Македонию или даже в Азию, пока он и Клеопатра по условленному сигналу тоже отступят — поплывут обратно вокруг Пелопоннеса. Затем Клеопатра могла вернуться в Александрию, а Антоний — передислоцировать войска, переведя легионы из других провинций, и отразить наступление Октавиана.
Когда утром 2 сентября они вышли из залива, Агриппа их уже встречал. Гребцы Антония ждали на веслах, пока суда Клеопатры заняли место в арьергарде — вероятно, чтобы не допустить дезертирства с передовых кораблей, на которых было двадцать тысяч солдат — большей частью союзников — и среди них лучники. Корабль Антония, находившийся на правом фланге, оказался против левого фланга противника, возглавляемого Агриппой, причем противник был многочисленнее и уже успел продемонстрировать превосходящие боевые качества и искусство судовождения. Когда во время битвы среди кораблей образовался проход, царица дала сигнал и двинулась вперед вместе со всей своей эскадрой. Скорее всего она просто начала действовать раньше, чем нужно, но, упусти она время, проход мог бы закрыться. Антоний перешел с флагмана на более легкое судно и устремился за ней, предав, как считает Плутарх, солдат, которые продолжали сражаться и гибнуть за него. За шестьюдесятью кораблями царицы двинулись около сорока кораблей Антония. Он перешел на ее корабль и первые дни просидел на носу судна, будучи даже не в состоянии разговаривать.
Октавиана, командовавшего правым флангом, должно быть, поразило это бегство — если не Клеопатры, то бегство Антония несомненно. И наверное, только когда паруса скрылись за горизонтом, Октавиан поверил окончательно: его противник бросил войско и возвращаться не собирается. Но и тогда он еще не знал, что выиграл не просто сражение, а войну. Увидев, как главнокомандующий бежит, бросая их на волю судьбы, солдаты Антония стали сдаваться. Часть эскадры, стоявшая прямо напротив Октавиана, так быстро спустила знамена, что ее командир получил безусловное помилование — тот самый Сосий, бывший консул, который в начале 32 года до нашей эры нападал на Октавиана в сенате.
Что касается Канидия, то он неоднократно пытался заставить легионы выполнить приказ главнокомандующего и вернуться на восток, а когда они взбунтовались, еле унес ноги.
Солдаты не желали больше и слышать об Антонии. Рискнуть целым войском, начав безнадежную осаду Мутины, — такое еще можно счесть невезением. Рискнуть повторно, в Брундизии, — уже беспечность. Третье и четвертое поражения у Фраат и при Акции — свидетельство полного неумения воевать, не говоря уже о том, что командующий бросил солдат, спасая собственную шкуру.
Девятнадцать легионов продержались еще несколько дней после сражения, но для того лишь, чтобы выговорить себе более выгодные условия капитуляции. Война кончилась. Гонцы Октавиана быстро разнесли эту весть по всей стране, и когда Антоний прибыл в Киренаику, на североафриканском побережье, собираясь принять командование над четырьмя тамошними своими легионами, его бывший полководец Пинарий Скарп не дал ему высадиться на берег. Сирийские легионы, еще один резерв Антония, также перешли на сторону Октавиана.
В самой Италии весть о победе означала, согласно Горацию, «пору для пышных яств»; в победной оде, поносящей Клеопатру, он пишет:
Грехом доселе было цекубскоеИз погребов нам черпать, из дедовских,Пока царица КапитолийМнила в безумье своем разрушить,Грозя с толпой уродливых евнуховДержаве нашей смертью позорною[20].
«Всего лишь один корабль ушел», — прибавляет далее Гораций, говоря о вражеском флоте; бесстыдная ложь придворного поэта, обласканного властью, желание создать впечатление, что неразбериха при Акции на самом деле была титанической битвой отважного Октавиана против злобных сил, представленных «чудовищем востока» — Клеопатрой.
Окончательно уверившись в полной победе, Октавиан не стал сразу преследовать противника. С этим можно было подождать до поры, когда у него, полновластного хозяина Рима, найдется время. Сейчас куда важнее было отправить в отставку десятки тысяч лишних солдат, которые, пока носили оружие, представляли опасность и для себя, и для других. Следовало также накормить голодающее население Греции, перенесшее блокаду и потерю урожая. Запустив соответствующие административные машины, Октавиан поехал не в Италию, а отправился далее на восток, в Афины, и посетил город Элевсин, где был посвящен в Элевсинские мистерии.
Не следует считать, что Октавиан совершил поездку ради удовлетворения праздного любопытства. Как человек, считающий себя в родстве с Аполлоном, он мог искренне искать посвящения в некие божественные тайны. Вряд ли можно назвать простым совпадением, что древний храм, посвященный Аполлону, был самым большим на Акции и что сразу после битвы, как только смог, Октавиан отправился в Элевсин, где, по легенде, хранились сочинения легендарного сына Аполлона — Орфея. Посвящаемые погружались в религиозный экстаз, благодаря которому надеялись познать тайны жизни, смерти и загробной жизни. Испытал ли Октавиан такие переживания или полагал, что испытал, нам неизвестно.
