Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Елена Езерская

К утру у Анны началась лихорадка — сказалось пережитое за эти дни. Но врач, проникшийся к Анне симпатией, быстро поднял ее на ноги, и уже на третий день она, бледная и похудевшая, попросила хозяина трактира найти ей лодку до Генуи. Анна ехала налегке. Свои вещи она оставила в счет оплаты комнаты и в благодарность за бульон, которым по совету врача потчевала ее сердобольная супруга трактирщика. Врачу Анна отдала последние деньги, и теперь пополнить, свой баланс могла только в банке, в Париже.

Перед отъездом она еще раз навестила могилу Энрике, похороненного на городском кладбище, и запомнила это место. Позднее она напишет его матери в Монтевидео и отправит это письмо вместе с тем, которое юноша так и не успел передать.

Судовладелец в Генуе, услышав о смерти синьора Веги, опечалился и пообещал устроить Анну на ближайшее судно до Марселя — то, на котором Энрике планировал увезти ее, уже ушло в рейс. Добравшись его стараниями до берегов Франции, Анна в Марселе продала в ломбарде заколку для волос с небольшим бриллиантом и купила билет на дилижанс до Парижа. Временное отсутствие денег ее не пугало. Дома у нее были кое-какие ценные бумаги, которые Анна предполагала предъявить в банк и получить за них наличные.

Всю дорогу обратно она не переставала думать об Энрике, и лишь на подъезде к Парижу ее стали одолевать сомнения — сможет ли она опять найти Владимира? И состоится ли эта встреча до того, как Калиновская осуществит свой злодейский план, и не опоздает ли она? Впрочем, Анна решила немедленно по возвращении посоветоваться с Киселевым, рассказав ему обо всем, что узнала от Энрике. От вокзала она взяла фиакр и велела вести себя на Монмартр.

Париж ее удивил — город явно носил следы настоящей военной баталии. Анна проезжала мимо целых кварталов, разрушенных стрелявшей по ним тяжелой артиллерией. То тут, то там на тротуарах валялись камни, обломки мебели и каких-то бочек — остатки разметенных баррикад. И над всем витал странный гнилой запах, исходивший то ли от продукта какого-то горения, то ли от лекарственного сбора.

— Что это? — с тревогой спросила Анна возчика.

— Холера, — через плечо бросил тот. — Трупы-то после восстания некому было убирать, а тут — жара, ни ветерка, вот и понеслось. Да вы не бойтесь, мадам, сейчас уже почти все на убыль сошло. Народ возвращается в город, все наладится.

Анна не стала с ним спорить, но у нее вдруг отчего-то резко заныло сердце, и в душу вкралось неприятное предчувствие. Ощущение опасности разрасталось по мере приближения к дому. И когда фиакр, наконец, вывернул от последнего виража серпантина на их улицу, у Анны закружилась голова. Улица была тихой и пустынной, словно вымершей. В домах не было света, не было жизни. И ее дом походил на все другие дома в их квартале — притихший и пустой, с мрачными глазницами окон.

«Только не это, Господи, только не это…» — вихрем пронеслось в голове…

Глава 9

Найти и не сдаваться

— Если хотите, я могу отвезти вас в гостиницу, — предложил подошедший к Анне возчик, видя, как она всматривается в темные окна дома и стучит в дверь.

Анна беспомощно оглянулась на него и кивнула, но потом вспомнила, что ее средства на исходе, и решила ехать к Киселеву. Если граф в Париже, он, без сомнения, поможет ей и, она надеялась, объяснит, что сталось с ее семьей.

Случившееся едва не подкосило ее. Всю дорогу до Парижа Анна жила одной мыслью — увидеть детей, прижаться к ним, расцеловать и почувствовать их любовь, которая всегда поддерживала и согревала ее материнское сердце. Она мечтала услышать очаровательный лепет Катеньки и жизнерадостный смех сына. Ей так не хватало все, это время родного тепла этих светлых, ангельских душ.

Довольно с нее и того, что произошло с Владимиром. Анна до сих пор не могла смириться с тем, что он изменился. Конечно, болезнь оправдывала его беспамятство — Анна и прежде знала подобные случаи, но она и представить себе не могла, что когда-нибудь это коснется ее самой. И ей придется видеть, как венчанный супруг отзывается на чужое имя и уходит с чужой и даже враждебной ему женщиной, уверенный, что все это — настоящее: и его имя, и его новая жизнь, и эта разлучница.

Тяжесть пережитого — потеря Энрике и трудный путь домой — на время отвлекли Анну от мыслей о Владимире, но в миг их встречи она впервые начала осознавать всю глубину пропасти, разделявшую их сейчас. Она увидела, что «пан Янек» отнесся к ней с сердечностью, он был предупредителен и даже нежен, наверное, на какое-то мгновение почувствовал волнение крови… Но это была обычная тяга мужчины к привлекательной женщине, горячо и страстно убеждавшей его в существовании тайной, почти мистической связи между ними.

Новый Владимир видел в ней кого угодно: искусительницу, женщину, обезумевшую от горя утраты близкого человека, — только не ее саму, Анну, жену и мать его детей. И потому для Анны вежливый интерес «пана Янека» к ее появлению на его пути казался еще большим злом, чем равнодушие, которого вполне справедливо было бы ожидать в этом случае от бесконечно чужого ей человека.

Анна уже сожалела, что поторопилась с той встречей. Быть может, действуй она умнее, расчетливее, ей удалось бы постепенно войти в его доверие, заставить увлечься собою по-настоящему, а потом припомнить то, что он потерял. А быть может, память и сама вернулась бы к нему — понемногу, пока он вспоминал бы ее поцелуи, ее объятия, и эта — истинная память — вытеснила бы, наконец, ту, что придумала для него подлая Калиновская.

Увы, с другой стороны, после того, что ей рассказал Энрике о коварных планах «синьоры Ванды», Анна понимала: у нее не осталось бы времени на столь долгий путь к тайникам сознания Владимира. Судьба не дала ей времени на то, чтобы терпеливо подбирать ключи к тем дверцам его памяти, что закрылись, когда он был ранен в злополучный день. Ей надо было спешить, а у поспешности — одни недостатки. И сейчас Анна переживала, решая, оттолкнула ли она навсегда «пана Янека» своей горячностью или, наоборот, заставила задуматься и самому поразмышлять над теми или иными несоответствиями в своей жизни.

Понимая, что подобное беспамятство возможно, Анна никак не хотела смириться с тем, что все это — не притворство и что Владимир действительно все забыл. Произошедшее с ним казалось ей какой-то дьявольской игрой. Неужели, увидев ее портрет в медальоне, он ни на минуту не засомневался в той «правде», которую еще недавно внушали ему? Неужели он не только ослеп и оглох, но и перестал думать, и теперь всем в нем распоряжалась Ольга — особа хитрая и беспринципная?