Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Елена Езерская

— Неужели вы могли подумать, что я действительно приму за Владимира Ивановича кого-либо другого? — рассердилась Анна. — Я видела его и говорила с ним, хотя он не помнил меня и думал, что разговаривает с незнакомкой. И у вас не только нет права сомневаться в моих словах, но и времени для разного рода проверок. Жизнь моего супруга в опасности! Я уверена, что если задуманный господами революционерами план удастся, то Владимир либо погибнет, выполняя его, либо будет убит ими же после его исполнения.

— Узнаю почерк Мадзини, — вздохнул Киселев. — Но, видите ли, уважаемая Анастасия Петровна, весь ужас создавшегося положения заключается в том, что у меня нет ни возможности, ни полномочий для участия в этом деле.

— Что вы хотите этим сказать? — растерялась, Анна.

— Увы, — развел руками Киселев, — после всех парижских событий я остался один. И мое положение здесь совершенно неофициальное. Я — всего лишь частное лицо, которое, конечно, в силах предпринимать определенные действия, но в случае неожиданного результата я вполне могу оказаться не просто вне игры, но и вне закона.

— Но ваши связи… — прошептала Анна, чувствуя, что почва опять ускользает из-под ее ног.

— Сегодня страна находится в жесточайшем кризисе, — пояснил Киселев, — и, честно говоря, я пока не могу сказать, по какому пути она пойдет дальше. Выборы принесли совсем не те результаты, которых ждали организаторы революции. Кстати, Луи Наполеон отозвал свой депутатский мандат, но его имя уже становится новым знаменем нынешней Франции. К зиме ожидаются выборы президента республики, и никто не способен предсказать, как они сложатся в итоге. Я понимаю хитрый ход Мадзини и его польской спутницы — они метят в будущее, а невольное участие в этом преступлении барона может подвести Россию к опасному рубежу в отношениях с Францией. Но я здесь — всего лишь наблюдатель, к тому же сам находящийся под неусыпным надзором парижской полиции. Я могу строить какие угодно планы, но мои руки скованы.

— Но я в силах выполнять ваши поручения, — предложила Анна, — только помогите мне.

— Видите ли, баронесса, — замялся Киселев, — я еще не высказал вам самого главного возражения против моего участия в этом деле. Официально пока считается, что барон Корф погиб. Его спасению нет доказанного подтверждения, кроме ваших слов, конечно. И если господа террористы попытаются использовать человека, которого вы принимаете за своего супруга, против самого Бонапарта или, что еще хуже, его брата, который теперь сам член Учредительного собрания и весьма влиятельное лицо, финансирующее всю деятельность своего брата и наш, в политическом смысле, партнер, то…

— Что? — Анна не выдержала утомительной и страшной паузы.

— Поймите, — наконец решился Киселев, — если, как вы утверждаете, барон все-таки осуществит задуманное польскими бунтовщиками, мы не сможем защищать его. Если ваш муж станет покушаться на жизнь людей, о которых мы сейчас говорили, под своим новым именем, мы не станем раскрывать его инкогнито.

— Вы отказываете ему в помощи его родины?! — Анна не верила своим ушам.

— Да поймите же, — в голосе графа послышалось сильное напряжение, — если мы признаем, что он — русский подданный, барон Корф, сотрудник Министерства иностранных дел, то провокация, задуманная господами из Лондона, осуществится — на Россию ляжет несмываемое пятно позора и поставит нас на грань окончательного разрыва с Францией.

— А если они сами объявят, что подосланный к Бонапартам убийца — русский, и раскроют имя моего мужа? — не сдавалась Анна.

— Они могут говорить, что угодно, — пожал плечами Киселев. — Официально барон считается погибшим.

— Да как вы смеете! — воскликнула Анна.

Она хотела встать с кресла, но Киселев быстро подошел к ней и, положив ей руки на плечи, силой усадил обратно.

— Анастасия Петровна! — тихо, но жестко сказал он. — Не считайте меня извергом и расчетливым чиновником, который безразличен к своим людям. Вы прекрасно знаете, насколько я искренне уважал… — заметив, как вздрогнула Анна, он исправился: — Простите, уважаю вашего супруга. Но обстоятельства принуждают меня держаться в этой ситуации в стороне, ибо в любом случае, если неправедное осуществится, барон окажется виновным, и под любым именем.

— И что вы предлагаете мне делать? — Анна с вызовом посмотрела ему прямо в глаза.

— Есть лишь один способ избежать этой ситуации — разыскать его прежде, чем он выполнит свое задание, здесь, в Париже.

— А вам не кажется, что я еще более одинока и беззащитна в этой стране, чем вы? — Анна постаралась как можно больнее задеть самолюбие графа, но тот оставался сдержанным и непреклонным.

— Но вы не отягощены причастностью к государственной службе, — тихо сказал Киселев, — и у вас есть оправдание любым вашим поступкам, даже самым несуразным — вы потеряли мужа и ваши дети были увезены от вас без вашего ведома.

— Вы предлагаете мне сказаться безумной? — усмехнулась Анна.

— Я предполагаю, что к действиям женщины, пребывающей в большом горе, вряд ли будут присматриваться в той же мере, как к моим. Но если вам, паче чаяния, удастся добиться того, чего вы хотите, я постараюсь помочь вам немедленно вернуться домой — одной или вместе с мужем.

— Итак, я остаюсь в одиночестве, — подвела итог их разговора Анна.

— Да, — подтвердил Киселев, — но только до того момента, когда понадобится открыть входную дверь по дороге на родину…

Уже дома, когда Анна успокоилась, она поняла, что, в сущности, Киселев прав. Кто знает, удастся ли ей вернуть Владимиру память до того, как все случится, или он еще и дома будет нуждаться в лечении? В том, что она спасет его, Анна не сомневалась, но опасность использования имени барона в политических целях, которые преследовали «пани Ванда» и ее лондонский учитель, была слишком велика, и огласка этой истории не помогла бы Корфу, а, наоборот, усугубила его положение.

Киселев вернул Анне оставленные Санниковым ключи от дома и пакет с ценными бумагами. От графа Анна сразу направилась в банк, после чего немедленно поехала домой. Конечно, сейчас там было неуютно, и в первое мгновение его холодность и пустота навалились на Анну невыразимой тоской. И хотя дом, судя по всему, уже давно стоял один-одинешенек, в детских сохранился аромат ее малышей. И Анна не смогла удержаться от слез — упала на кроватку, где еще совсем недавно спала Катенька, и расплакалась, громко, навзрыд, словно надеялась, что сейчас ее кто-нибудь услышит — Варвара, дети — и вбегут, и успокоят.

Потом она все-таки взяла себя в руки. Стенания были сейчас и преждевременны, и напрасны. С детьми, по крайней мере, уже ничего плохого произойти не может — они в надежных руках. Павел Васильевич выполнил свое обещание — вывез их из Парижа и спас. Так что Ванечка и Катенька сейчас под присмотром Варвары, в родном и милом сердцу имении, а дома, как говорят, и стены помогают… Анна выбрала из своих платьев лучшее и, переодевшись, отправилась к графу де Морни. Возчик, которого она наняла еще утром на вокзале, был несказанно рад такой клиентке. Он чувствовал себя нанятым на работу и терпеливо дожидался каждой ее поездки.