Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

— Папа, а там, за горами, тоже есть селения?

— Есть. И еще города. Мы скорее всего будем жить в городе.

— А что это такое?

— Тоже селение, только побольше. Там много жилищ, и некоторые поставлены друг на друга, в два ряда или даже в три. Конечно, смешно называть такое городом…

— Почему смешно?

— Потому что… трудно объяснить. Как-нибудь потом, хорошо? Ну так вот. В городе живет куча мальчиков, и я думаю, ты с ними подружишься. Только сначала надо будет выучить местное наречие, а то не сможешь понять, что они говорят…

— Ты меня научишь?

— Постараюсь. Я сам не очень-то хорошо его знаю, но объясниться могу, когда-то регулярно выходил на этом участке, еще до плена… В общем, разберемся.

— Ага. Пап…

— Что?

— А в этом… городе… я пойду учиться к мастеру по оружию?

— Здрасьте. А я, по-твоему, кто?

Валар не ответил. Узкая спина чуть отодвинулась от широкой, и Робни-ван своей громадной ручищей сгреб мальчика в охапку, притянул к себе; не задел бы сломанную руку, успела забеспокоиться Мильям. Взъерошил пятерней светлые волосы. И тоже ничего не сказал.

Повозка пошла в гору, и линия горизонта поднялась над их головами одинакового цвета. Ровные ряды спокойных каменных волн. По крайней мере на этом хребте должны быть пологие перевалы, по которым без труда пройдет повозка… и вряд ли там слишком холодно. Мильям отпустила полог, откинулась на дрожащую стенку повозки.

И вдруг отчетливо, всей кожей, вспомнила пронзительный снежный ветер перевалов Южного хребта — где пролегал путь двух самых далеких путешествий ее жизни. Особенно во второй раз… Валару было чуть меньше года, он, конечно не может помнить; а она никогда не забудет. Теплый — теплый?! — сверток на груди, такой тяжелый под еще более тяжелой мужской косматой буркой… хоть бы не задохнулся — и хоть бы не начал плакать на морозе… страх, постоянный страх…

Мильям пыталась тогда докричаться до Матери Могучего, обещая, что больше никогда не покинет домашний очаг, — но Матерь, кажется, не слышала в завывании бурана ее голоса. Надо родиться первой дочерью в семье, чтобы в любое мгновение без усилий говорить с Ней…

Два дня назад Адигюль, провожая повозку за околицу селения, пообещала замолвить за сестру словечко перед Матерью. Она смотрела на Мильям, как всегда, сверху вниз, со смесью жалости и презрения. И еще — но, может быть, показалось? — с потаенной, тщательно и глубоко запрятанной завистью.

Юстаб зашевелилась, несколько раз хлопнула огромными ресницами и открыла глаза. Мильям улыбнулась, и дочка улыбнулась ей в ответ. Все будет хорошо.

Робни— ван поднял край полога и заглянул внутрь:

— Как вы тут? Устали? Еще чуть-чуть — и привал.

Он тоже улыбался.

— Вот он, город, — сказал Робни-ван.

Протянул руку, и край бурки затрепетал, словно крыло громадной птицы. Ветер здесь, на перевале, бил наотмашь в лицо плотной стеной, рвал одежду и волосы, слезил глаза. Присев на корточки, Мильям тоже расправила крылья — края шерстяной накидки — и накрыла, притянула к себе, прижала к груди детей, защищая их от ветра, не слишком холодного, но свирепого, будто разъяренный конь.

Валар вырвался сразу же, забежав вперед отца, и даже Юстаб, на секунду прикинувшись испуганным птенцом, в следующее мгновение тоже непостижимо оказалась на расстоянии нескольких шагов от матери. Вся подавшись вперед в радостном изумлении, с развевающимися платьем и косичками, она выкрикнула что-то восторженное, мгновенно подхваченное и отброшенное назад буйным порывом.

Мильям медленно выпрямилась и, прищурившись, посмотрела.

Внизу лежало селение. Большое, да. Чем-то оно напоминало виноградник: жилища стояли по струнке, ровными рядами, вот только эти ряды шли в разных, поперечных направлениях, пересекаясь и образовывая кое-где незаполненные квадраты. На окраинах строй сбивался, подворки разбегались россыпью, как в обычных селениях. А в самом центре и впрямь высились какие-то странные жилища, квадратные, будто обтесанные каменные глыбы. По размерам они, наверное, не уступали дворцам с Южного побережья… но, конечно, были неизмеримо не так красивы.

— К вечеру будем! — весело прокричал Робни-ван. — Ну-ка быстренько все в повозку! Еще простудитесь…

…К вечеру они действительно добрались. К очень позднему вечеру. Низкорослые лошади спотыкались на каждом шагу, едва не падая от усталости; никогда раньше Робни-ван не позволял доводить их до такого состояния. Но слишком уж не хотелось останавливаться на ночлег в повозке в преддверии города — еще немножко, совсем чуть-чуть… А сам город между тем оказался и вправду большим, куда больше, чем Мильям ожидала, и добрых два часа пришлось петлять по таким ровным, если смотреть сверху, а на деле кривым и запутанным улочкам… Гостиница — жилище, где можно заночевать, — располагалась в самом центре. Одно из уродливых каменных строений, где жилища нагромождались друг на друга в три ряда…

Дети спали. Робни-ван соскочил с козел и направился ко входу. Отогнув полог, Мильям следила, как муж взбежал по ступенькам, дернул зачем-то за шнур, висевший сбоку от двери. Отступил немного и стал ждать. Через некоторое время дверь открылась, натужно, будто створка не соответствовала дощатой коробке… Неумелое подражание резным дверям дворца — лучше бы повесили полог, как в обычном жилище.

На крыльцо вышла толстая женщина без накидки и, облокотившись о дверной косяк, завела с Робни-ваном длинный разговор. Слов было не разобрать, да и вообще они ведь наверняка говорили на чужом наречии… Мильям снова спряталась в повозку.

Она и сама начала засыпать, когда муж вернулся. Откинул полог, впустив струю холодного воздуха, просунул внутрь голову с черными провалами глаз:

— Я договорился. Бери детей, пошли.

В темноте повозки смутно белели лица сына и дочки, прикорнувших в углу на сложенной в несколько раз кошме. Мильям взяла на руки Юстаб. Валара придется разбудить: нельзя, чтобы мужчина, ван, появился в незнакомом месте на руках у матери или отца. Коснулась плеча, потрепала щеку, похожую в темноте на тонкое фарфоровое блюдце с кухни южного дворца:

— Вставай… мы приехали.

Валар взметнулся на ноги, поспешно вдевая руку в перевязь, как будто лишь притворялся спящим в ожидании этого момента:

— Да?!!

Юстаб что-то обиженно залопотала во сне.

Хозяйка гостиницы смотрела на них, будто на небольшую отару овец, выставленную для обмена на вино и масло. Ее обширная фигура преграждала дверной проем, и Мильям смущенно остановилась, не доходя до крыльца. Валар отважно шагнул вперед и даже ступил одной ногой на нижнюю ступеньку — и, с вызовом подняв подбородок, тоже замер на месте.