Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

— Эти подонки сломали ему руку. Ты считаешь такое нормальным и правильным? На войне, как на войне?!

Как всегда, она не до конца уловила смысл его слов. Как всегда, не нашла, что ответить.

— Я знаю, вы привыкли, — с коротким смешком сказал Робни-ван. — Вы так живете. Но я хочу, Миль, чтоб ты запомнила: наш сын воевать не будет. К тому времени, как он вырастет, это уже не понадобится. Сложно, да? Тогда пойми хотя бы: ничего важнее и ценнее, чем жизнь наших детей, нет и быть не может. С этим-то ты согласна?!

Мильям потупила глаза:

— Да.

Стайка неопределенных возражений вилась вокруг нее, как скопление мельчайших насекомых, которые летом отравляют жизнь коням и козам. Робни-ван слишком мало видит и слышит. Когда-нибудь — скоро? — он снова уйдет, отправится в свой странный путь по горам и селениям, изредка сворачивая к границе, а они останутся здесь. Она, привыкшая ловить затылком сочувственные насмешки других женщин, чьи мужья уходят не Враг знает куда, а на войну с глобалами, и, возвращаясь, исправно зачинают новых сыновей. И Валар, уже выдержавший не меньше десятка неравных сражений, подобных вчерашнему, о чем Робни-ван никогда не узнает. И Юстаб, которая…

— Из-за чего? — внезапно спросил муж. — Почему они к нему пристали?

Она еще больше съежилась, еще выше подтянула колени. Ответить на этот вопрос невозможно, как сдвинуть с места Соколий камень или вернуть к жизни волшебный источник Тайи. Но если она ничего не скажет, Робни-ван может спросить самого Валара… Нет! Во имя Матери, ни за что.

— Ты же знаешь, — прошептала она. — Валар… не такой. Его волосы. Его глаза…

— Ты предлагаешь ждать, пока эти отморозки выцарапают ему глаза?!

Он снова зашагал по жилищу — туда-сюда, мимо наглухо занавешенных оконниц, края которых дрожали в такт его шагов. Запертый в клетку зверь, нагнувший вперед буйную бородатую голову. Почему он не хочет принимать очевидные, вечные вещи такими, какие они есть? И заставляет — он же ее муж, а она его жена, пусть не перед Могучим, но перед Его Матерью, которая понимает и прощает все, — сомневаться во многом и ее саму…

— Я с ними разберусь, — отрывисто сказал он. — С каждым. Чтобы пальцем боялись тронуть. Чтоб попасться на дороге боялись!

— Робни!..

Мильям встала. Рой докучливых мошек замельтешил перед глазами, она коснулась зыбкой стенки жилища, стараясь тверже держаться на ногах. Неуловимые насекомые невысказанных доводов, и не собраться с мыслями, не произнести вслух ни единой связной фразы, ни одного убедительного слова… Но нельзя же!.. Никак нельзя!!! Если он и вправду вмешается… сделает то, что собирается сделать…

— Мы не сможем больше здесь жить.

Ей казалось, что с ее губ не слетело ни звука. Но Робни-ван, неожиданно остановившись прямо перед женой, взял ее за подбородок, заглянул в потупленные глаза — и ответил:

— Хорошо. Значит, мы уедем.

— Куда?

Все это уже было — вдруг отчетливо, как отражаются в безветренный день горы в озере Гюль-Баз, осознала Мильям. Он, конечно, и сам пока не знает куда — но он что-нибудь придумает. Ему ничего не стоит разрушить, смести до основания ее прежнюю жизнь. Пусть не самую счастливую — но уже устоявшуюся, предопределенную, размеренную, словно созревание винограда. Впрочем, она, Мильям, всегда знала, что эта размеренность не более прочна, чем осыпь на склоне Изыр-Буза. Где, кстати, давно пора набрать новых трав для заваривания жгучего, способного примирить со всем на свете чая…

— Давно пора, — говорил между тем Робни-ван, уже спокойно, как если б обсуждал тонкости обмена овечьего сыра на вино с соседним селением. — Тут, на Срединном хребте, больше нечего делать. Ресурс исчерпан. К тому же насчет меня расползлись совершенно идиотские слухи. — Он искоса взглянул на Мильям, и в его взгляде сверкнула улыбка. — Как будто я набираю девушек… ну, сама понимаешь для чего. Самое смешное, так и норовят всучить мне вторых дочерей в семьях, а особенно, если у кого ecть — третьих! Еле отбиваюсь. А красотки, конечно, обижаются.

Мильям пыталась смотреть на него, напряженно, все шире распахивая веки, но квадратноплечая фигура расплывалась перед глазами, размывалась в мерцающем сумраке. Робни-ван, непостижимый, чужой, единственный… Как он может быть несерьезным — даже теперь?! Как возможно жить с таким человеком?!. Как ей это удавалось — до сих пор?..

— Миль! — удивленно сказал он ей вслед.

Она не слышала. Хлопнув пологом, выскочила на подворок и зажмурилась от нестерпимого солнечного света. Полуслепая, сделала несколько неверных шагов, споткнулась обо что-то и бессильно опустилась на корточки в теплую пыль.

— Мама?

Мильям медленно подняла ресницы.

Юстаб сосредоточенно смотрела на нее в упор: их глаза оказались почти на одном уровне. Серьезный матово-черный взгляд из-под ресниц, похожих на крылья ночной птицы. Тонкое личико, прозрачная накидка, черные косы уже спускаются ниже плеч… Большая. Совсем скоро надо будет проколоть ей ушки для первых подвесок…

— Мама, вот!

На ладошке дочери, испуганно трепеща крыльями, сидела большая желтая бабочка.

Под взглядом Мильям она вздрогнула и полетела в яркое небо.

— Какие же это горы, — недоуменно сказал Валар.

Юстаб спала, положив голову матери на колени, мерно подрагивающие в такт каждому камню на дороге. Осторожно, чтоб не разбудить дочку, Мильям откинула полог спереди повозки и выглянула наружу. Увидела две спины рядышком на козлах: мощную, квадратную, одинаково широкую в плечах и в поясе — и маленькую, узкую, прильнувшую к первой острым плечиком.

— Северный хребет, — пояснил Робни-ван. — Самые настоящие горы, чтоб ты не сомневался. Просто они постарше, чем на Срединном хребте, и намного старше, чем на Южном… хотя Южного ты, наверное, не помнишь. Маленький был.

— Помню! — запальчиво возразил Валар. — А почему же они такие низкие — если старше?

— Потому что у гор все не так, как у людей. Совсем наоборот.

Повозку качнуло, маленькая спина на мгновение отделилась от большой, и в просвете Мильям успела увидеть горизонт, волнистый, будто застывшее море, когда оно уже не штормит по-настоящему, а сглаживается, успокаиваясь после шторма. Ни на одной из пологих, набегающих друг на друга вершин она не заметила белых шапок. Северный хребет. Казалось, до него еще не меньше дня пути. Хоть бы не больше: запасы воды уже подходили к концу, а источников здесь, в долине, до сих пор не попадалось. Робни-ван говорил, что в горах трудностей с водой не будет… но теперь Мильям заволновалась. Откуда — если на этих вершинах нет ни снега, ни льда?

— Папа, а там, за горами, тоже есть селения?