Опасная обочина - Евгений Лучковский

И вот, «фланируя» по улицам вагон-городка, покуривая в теплой кабине, все-таки засек боковым зрением прапорщик Букин какую-то тень, мелькнувшую у окна шестого вагончика, а затем проскользнувшую в дверь. В общем-то, ничего особенного, подумаешь, кто-то вошел в дом. Вот и сейчас туда прошел этот бывший корреспондент из Москвы. И все-таки предчувствие чего-то нехорошего словно толкнуло в бок бывалого прапорщика. Он еще помедлил секунду-другую, а потом сделал знак напарнику остановиться.

— Пошли, Карацупа, — тихо приказал старший наряда. — В крайнем случае, извинимся, спросим какого-нибудь Васю.

И незаметно, как бы стыдясь самого себя — к чему, мол, такая предосторожность, — старший наряда прапорщик Букин одним движением пальца снял пистолет с предохранителя, не вынимая руки из кармана полушубка.

Они уже были на крыльце, когда в доме прогрохотали два выстрела…

Эти выстрелы слышат в кабинете Стародубцева. И тогда все бросаются к дверям — яростные, решительные, молчаливые люди. Вот они бегут через дорогу, врываются в вагончик, и, когда за последним из них захлопывается дверь, в доме зажигается свет.

Но не первыми приходят на помощь друзья во главе с полковником запаса, нет, не первыми. Под полусбитой перекосившейся полкой скорчившись сидит Шабалин, на его грязных запястьях тускло поблескивают «браслеты», глаза потухли, опустошенное лицо, кроме боли и злобы, ничего не выражает. А над ним, еще тяжело дыша, возвышаются двое ребят, обученные военные — прапорщик Букин и молодой ефрейтор по прозвищу Карацупа — в полушубках, похожие на самых обычных шоферов.

А на полу на коленях стоит Смирницкий и держит полулежащего на его руках Баранчука. Люди окружают их, и тогда Баранчук открывает глаза. Он улыбается, этот странный водитель, и, с трудом подняв руку, слабо шевелит пальцами, мол, все нормально, ничего из ряда вон выходящего не произошло.

Расталкивая всех, к Баранчуку бросается Паша. Она становится на колени, склоняется над ним, слёзы, беззвучные слезы текут по Пашкиному лицу и капают на нос Баранчуку. Он морщится, неловко улыбается:

— Да брось ты, дурашка. Все в порядке.

Прапорщик Букин от двери бросает индивидуальный пакет прямо на колени Баранчуку.

— Перевяжите его, — говорит он. — Вроде плечо зацепило немного.

— Орлов! — рычит Стародубцев. — Вовка!

— Здесь я! — подскакивает радист.

— Беги на рацию. Вызывай вертолет с врачом! Срочно! Из Октябрьского! И все дела…

— Не надо, товарищ полковник, я уже вызвал, — говорит Букин.

В это время Паша заканчивает перевязку Баранчука: она разорвала на нем рубашку и довольно умело, продезинфицировав рану, затянула на плече бинт.

— Вы не ранены, товарищ корреспондент? — участливо спрашивает Стародубцев у Смирницкого.

— Нет, — отвечает Смирницкий глухо.

Из угла, из-под скошенной полки, переполненные ненавистью глаза обращены на Баранчука, и оттуда же доносится сдавленный от ярости голос:

— Г-гад! С-сука! Жаль, не добил я тебя… Баранчук.

Эдуард с изумлением вглядывается в бородатое перекошенное лицо.

— Шабалин?! Это ты, Шабалин?

Зот щерит в оскале и сейчас еще белые ослепительные зубы, криво усмехается:

— Я… кто ж еще. Ничего, на том свете свидимся!

Этот голос знаком и Паше, она оборачивается, и дикий нечеловеческий вопль прорезает комнату.

— А-а-а! — рычит Шабалин и протягивает к ней грязные скрюченные руки в наручниках.

Она отшатывается.

— По-ли-на, — шепчет он побелевшими губами. — По-ли-на!

Следующим утром на своем «уазике» в жилгородок сто тридцать первой мехколонны прибывает Алексей Иванович Трубников. Его встречает Стародубцев, извещенный заранее по радио, и они с уважением пожимают друг другу руки.

— Как дела? Как здоровье? — спрашивает Трубников.

— Нормальный ход, — расправляет усы Стародубцев, он-то знает, зачем пожаловал секретарь райкома: будет награды вручать перед передислокацией.

— Пойдем, Виктор Васильевич, покажешь своего героя. Хочу с ним познакомиться.

— Так вы уже знаете? — удивляется Стародубцев.

— А чего тут странного? — смеется Трубников. — По дороге сообщили. Кто же, как не секретарь райкома, должен знать?

— Ну да, конечно, — соглашается Виктор Васильевич. — Мы перед вами, как на ладони…

Они идут к шестому вагончику.

— Кстати, как его зовут? — спрашивает Трубников.

— Баранчук. Эдуард Баранчук.

— Баранчук? — теперь уже удивляется секретарь. — Тогда у меня для него сюрприз.

— Знаем, — раздувает усы Стародубцев. — Медаль «За трудовую доблесть».

— Нет, не это.

— Неужто на орден переиграли?

— Да нет же, — смеется Трубников.

— А зря, — не унимается Стародубцев, — могли бы такому выдающемуся водителю и герою… И вообще. Что за сюрприз-то, Алексей Иваныч?

— Тут мне из Москвы позвонили и письмо передали для него. Начудил он там немного, да теперь уж все в порядке. Любопытный, видимо, парень…

— Сейчас увидите.

Они поднимаются на крыльцо, топают, сбивая снег с унтов, входят в дом, как и принято здесь, без стука.

— Мир дому сему, — снимает шапку Трубников. — Здравствуйте…

— Здравствуйте, — поднимается Баранчук.

Правая рука у Эдика на перевязи, и он неловко подает гостю левую.

— Извините…

— Ничего. Как самочувствие?

— Прекрасное, — усмехается Эдуард. — Хоть сейчас за баранку, да вот начальник не велит.

— Рановато, — бурчит Стародубцев, — еще накрутишься вволю. Ты познакомься, Эдуард. Это Алексей Иванович Трубников — наш секретарь райкома.

— Баранчук, — кивает Эдик, — Эдуард Никитович.

— Погоди-ка, погоди-ка, — вскидывает брови Алексей Иванович. — Я уже это словосочетание где-то слышал. Да и лицо мне твое знакомо, водитель.

— Не мудрено, — поправляет повязку Эдуард. — Второй раз знакомимся.

— Вот тебе на, — огорчается Трубников. — Совсем память плохая стала… Когда же это?

— А вы же меня сюда и привезли. Я вас еще за Стародубцева принял…

Стародубцев поправляет обвисший ус: ему лестно, что секретаря райкома приняли за него. А Трубников смеется, и морщинки бегут по его смуглому лицу.

— Хоть убей — не помню. Ты уж меня прости. Всегда кого-то подвозить приходится.

Трубников достает из кармана конверт:

— Ну что ж, Эдуард Никитович, к обеду будь в столовой — наградим, как говорится, по заслугам, при всем честном народе. А это тебе — добрая весточка. На словах же просили передать, что в Москве у тебя… все в порядке.

Эдуард бросает быстрый, встревоженный взгляд на секретаря.

— Да, да. Совершенно официально просили передать, что все в порядке. И привет от товарища Лаврушина. Подробности, вероятно, в письме.

Но Эдик не знает, кто такой Лаврушин, хотя фамилия чем-то кажется ему знакомой. Он убирает письмо в карман, поскольку хочет прочесть его один, без свидетелей.

— Да, кстати, — вспоминает Трубников, — куда девался корреспондент из Москвы? Смирницкий, кажется…

Стародубцев лукаво усмехается:

— Машину готовит. К передислокации.

— То есть? — удивляется Трубников.

— А он у меня теперь водителем работает, — небрежно сообщает Стародубцев. — Неплохой водитель, между прочим. Сказал: Север хочу понять…

Трубников задумчиво трет переносицу.

— А нашел он своего анонима?

Виктор Васильевич смотрит на водителя, обладающего инициалами Э. Б., и незаметно для Трубникова подмигивает:

— Нет, не нашел. С фонарем искал, да что проку. Тайга!

Попрощавшись, гости уходят. А Эдуард достает конверт и, морщась, — плечо все-таки болит — вскрывает его. Смотрит на подпись: полковник Лаврушин, Ну, конечно, полковник милиции Лаврушин, тот самый, с Петровки, 38…

«Дорогой Эдуард Никитович! Как видишь, мы тебя все-таки нашли, хотя можно было и бросить — бегай себе на здоровье, тем более что тебя никто не ловит… Хорошо еще, что я случайно узнал об этой истории и сопоставил „преступника“ с тем парнем, который так ловко раскрутил такси на мокром асфальте…»

…Баранчук задумавшись сидел на кровати. Лаврушин писал ему, что ежели он, Баранчук, не пожелает возвращаться, то пусть пришлет документы для бронирования комнаты и сохранения московской прописки, ежели и то и другое ему еще дорого.

Эдик вдруг почувствовал слабость. Он прилег не раздеваясь, свесив ноги в унтах, и неожиданно задремал. А проснулся тогда, когда они шумно ввалились его друзья, и повели в столовую, где народ желал видеть в лицо своего героя.

Прошло несколько дней, и то, что называлось вагон-городком, стало караваном. Машины зацепили вагончики, стоящие на санях, Стародубцев дал сигнал к отправлению, и все это сложное хозяйство тронулось и потянулось к поднятому шлагбауму.