Подарок для дочери - Татьяна Любимая

Он с кем–то говорит по телефону. Прислушиваемся с дочкой, забыв о завтраке. Тревога нарастает. – Это опасно? В какой он больнице? Понял. Скоро буду.

На кухню он больше не заходит, я иду сама к нему.

Глеб натягивает пиджак, торопится. На нем лица нет.

– Глеб, что случилось? Ты куда?

Вдруг хочется включить истеричку, перекрыть собой выход и крикнуть "Не пущу!"

– Мне нужно уйти. Мальчик в больнице. Отек Квинке. Он чуть не умер.

– Какой мальчик, Глеб?

– Маленький мальчик. Пять лет. Костя. Мой… сын.

Сын. Сын? Сын!

Я не знала, что у Глеба есть сын! Я не готова оказалась к этой информации! Оглушающей, лишающей воздуха и надежды на будущее.

Почему он раньше не сказал? Хотя когда? Мы же вообще еще не говорили по–настоящему!

– У тебя есть сын? – я все еще в шоке. Может быть и жена имеется? О ней почему–то спрашивать страшно.

Глеб, взглянув на растерявшуюся меня, сделал шаг в мою сторону, взял за обе руки, сжал кисти, прижал их к своей груди. Как раз к тому месту, откуда совсем недавно оторвалась пуговица.

– Катюш, поехали со мной? Я вас познакомлю.

– Сейчас? Я не знаю… я не могу… Мне надо Яну в сад увезти.

Да и до меня ли? Глеб так распереживался, что мыслями уже не здесь, не со мной и моей дочкой. Ему только что сказали, что его ребенок чуть не умер. Очевидно, беда случилась еще вчера, пока мы добирались до постели, а потом всю ночь кувыркались в ней. И Глеб (я чувствую!) теперь корит себя за это!

– Ты поезжай, я подъеду позже. Какая больница?

– Детская центральная. Приедешь?

Я вижу в его глазах надежду. Я ему нужна. Очень.

– Приеду.

– Я же говорила заберут! – расстроено шмыгает носом Янка после стремительного ухода Глеба. Она все слышала.

Каша нетронута и завтрак Глеба остался недоеденным, как будто он вышел всего лишь на минутку.

– Собирайся в садик, дочь.

Машинально переодеваюсь, делаю прическу, крашусь.

У Глеба есть сын. Пять лет. А где его мать? Почему Кира мне ничего не сказала о семье Глеба? Вообще никто ничего не сказал! Если бы ребенок не попал сегодня в больницу, сколько бы Глеб его скрывал? Не первый раз он сорвался вот так, бросая нас с Яной. Делить мужчину с другой семьей я не смогу. Забрать у мальчика отца тем более.

Но почему Глеб хочет, чтобы я приехала в больницу? Ничего не понимаю.

– Ма-ам, ты поедешь знакомиться с мальчиком?

– Я не знаю…

– Ты обещала.

Да, я обещала. Сама учу дочь, что обещания нужно выполнять.

– Я тебя отвезу в садик и съезжу.

– Можно я с тобой?

– Давай в другой раз, ладно?

– Ладно, – вздыхает.

Всю дорогу до сада Яна задумчива. Я тоже молчу, терзаемая догадками и сомнениями.

Сдаю дочь Марии Яковлевне. Странно, что опять нет Людмилы Николаевна. Настроения выяснять с ней отношения сегодня нет, но все же спрашиваю о ней у ее напарницы.

– Так ее уволили, – таращит на меня глаза воспитательница. – Такой скандал был. Я думала вы в курсе.

– Уволили? За что?

– Эм–м, я точно не знаю… Вроде как жалоба на нее поступила сверху.

Вижу, Мария Яковлевна действительно подробностей не знает. Проверяю родительский чат, там вопросов и домыслов много, а точной информации нет.

Прощаюсь с дочкой до вечера. Иду к машине. Долго сижу в салоне, решая ехать в больницу или на работу. Вспоминаю Глеба и его взгляд, полный надежды на мою поддержку.

– Ладно, посмотрю одним глазком на мальчика.

31.1

Голова в тумане, на душе сумятица. Кое–как доезжаю до детской больницы, паркуюсь. Мысленно даю себе отрезвляющую пощечину, набираю Глеба.

– Я приехала…

– Я тебя встречу.

Поднимаюсь по ступенькам, захожу внутрь. Наверное, сейчас часы посещения: взрослые и дети кучкуются, обмениваются пакетами с едой, одеждой… Шумно.

Яна росла здоровым ребенком, что такое детская больница я не знаю. Все дико и незнакомо. Теряюсь.

Глеб встречает меня в холле на первом этаже. Держит в руках накидку, помогает надеть. Всматриваюсь в его лицо – он бледный и как будто добавил себе несколько лет. Меж бровями образовалась тревожная складка. Незнакомый мужчина. Чужой.

– Как мальчик?

– Сказали, уже лучше. Меня к нему не пустили, но должны вот–вот перевести из реанимации в общую палату. Даже не представляю, что он пережил этой ночью.

Голос уставший, безжизненный. Сказывается бессонная ночь и нервное утро.

– Все будет хорошо.

– Угу.

– Пойдем к мальчику?

– Пойдем.

Ноги слабые, ватные, но я послушно иду за мужчиной на второй этаж. На посту Глебу говорят, что Костю перевели в третью палату.

Маленькие шумные дети бегают по коридору на перегонки, прячутся за нами от других, путаются под ногами. И не скажешь, что у них что–то болит. Девочки и мальчики постарше сидят на лавочках с телефонами в руках. Сейчас они так дружат.

Стены расписаны яркими красками – на нас смотрят сказочные персонажи – колобок, заяц, медведь, избушка на курьих ножках, поросята. А все равно неуютно и лекарствами пахнет.

Перед крашеной грязно–голубой краской дверью с цифрой три мы, не сговариваясь, застываем. Глеб сжимает мне пальцы. Волнуется не меньше меня.

Берется за ручку, открывает дверь. Мы вместе заходим в палату с серо–белыми стенами, потертым линолеумом и шестью койками с одинаковыми бледно–голубыми пододеяльниками на каждой. Тоскливо, уныло. Пахнет хлоркой.

Три кровати пустые, на остальных трех лежат мальчики. Одному примерно лет десять, второму семь–восемь, оба играют в телефонах, тихо переговариваются.

Третий мальчик свернулся калачиком лицом к окну. Из–под одеяла видна только коротко стриженая черная головка.

На наш приход ребенок не отреагировал.

Глеб, переглянувшись со мной, выпустил мою руку из своей и подошел к малышу. Сел на его кровать.

– Костя. Кость, – позвал его. – Э–эй, привет!

Мальчик обернулся через плечо. Черные бровки нахмурены. Не ждал гостей.

– Дядя Глеб! – вдруг хмурое выражение лица меняется на радостное. – Ты плишел! Ко мне?

Подскакивает, скидывая с себя одеяло. Бросается Глебу на шею, обнимает его тоненькими ручками. Худенький совсем, кожа бледная, почти прозрачная. На фоне белых маечки и трусиков ярче видны синие вены. Как сказала бы Маргарита Павловна – без слез не взглянешь.

Не понимаю, почему Костя называет Глеба дядей, если он