Подарок для дочери - Татьяна Любимая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На кухню он больше не заходит, я иду сама к нему.
Глеб натягивает пиджак, торопится. На нем лица нет.
– Глеб, что случилось? Ты куда?
Вдруг хочется включить истеричку, перекрыть собой выход и крикнуть "Не пущу!"
– Мне нужно уйти. Мальчик в больнице. Отек Квинке. Он чуть не умер.
– Какой мальчик, Глеб?
– Маленький мальчик. Пять лет. Костя. Мой… сын.
Сын. Сын? Сын!
Я не знала, что у Глеба есть сын! Я не готова оказалась к этой информации! Оглушающей, лишающей воздуха и надежды на будущее.
Почему он раньше не сказал? Хотя когда? Мы же вообще еще не говорили по–настоящему!
– У тебя есть сын? – я все еще в шоке. Может быть и жена имеется? О ней почему–то спрашивать страшно.
Глеб, взглянув на растерявшуюся меня, сделал шаг в мою сторону, взял за обе руки, сжал кисти, прижал их к своей груди. Как раз к тому месту, откуда совсем недавно оторвалась пуговица.
– Катюш, поехали со мной? Я вас познакомлю.
– Сейчас? Я не знаю… я не могу… Мне надо Яну в сад увезти.
Да и до меня ли? Глеб так распереживался, что мыслями уже не здесь, не со мной и моей дочкой. Ему только что сказали, что его ребенок чуть не умер. Очевидно, беда случилась еще вчера, пока мы добирались до постели, а потом всю ночь кувыркались в ней. И Глеб (я чувствую!) теперь корит себя за это!
– Ты поезжай, я подъеду позже. Какая больница?
– Детская центральная. Приедешь?
Я вижу в его глазах надежду. Я ему нужна. Очень.
– Приеду.
– Я же говорила заберут! – расстроено шмыгает носом Янка после стремительного ухода Глеба. Она все слышала.
Каша нетронута и завтрак Глеба остался недоеденным, как будто он вышел всего лишь на минутку.
– Собирайся в садик, дочь.
Машинально переодеваюсь, делаю прическу, крашусь.
У Глеба есть сын. Пять лет. А где его мать? Почему Кира мне ничего не сказала о семье Глеба? Вообще никто ничего не сказал! Если бы ребенок не попал сегодня в больницу, сколько бы Глеб его скрывал? Не первый раз он сорвался вот так, бросая нас с Яной. Делить мужчину с другой семьей я не смогу. Забрать у мальчика отца тем более.
Но почему Глеб хочет, чтобы я приехала в больницу? Ничего не понимаю.
– Ма-ам, ты поедешь знакомиться с мальчиком?
– Я не знаю…
– Ты обещала.
Да, я обещала. Сама учу дочь, что обещания нужно выполнять.
– Я тебя отвезу в садик и съезжу.
– Можно я с тобой?
– Давай в другой раз, ладно?
– Ладно, – вздыхает.
Всю дорогу до сада Яна задумчива. Я тоже молчу, терзаемая догадками и сомнениями.
Сдаю дочь Марии Яковлевне. Странно, что опять нет Людмилы Николаевна. Настроения выяснять с ней отношения сегодня нет, но все же спрашиваю о ней у ее напарницы.
– Так ее уволили, – таращит на меня глаза воспитательница. – Такой скандал был. Я думала вы в курсе.
– Уволили? За что?
– Эм–м, я точно не знаю… Вроде как жалоба на нее поступила сверху.
Вижу, Мария Яковлевна действительно подробностей не знает. Проверяю родительский чат, там вопросов и домыслов много, а точной информации нет.
Прощаюсь с дочкой до вечера. Иду к машине. Долго сижу в салоне, решая ехать в больницу или на работу. Вспоминаю Глеба и его взгляд, полный надежды на мою поддержку.
– Ладно, посмотрю одним глазком на мальчика.
31.1
Голова в тумане, на душе сумятица. Кое–как доезжаю до детской больницы, паркуюсь. Мысленно даю себе отрезвляющую пощечину, набираю Глеба.
– Я приехала…
– Я тебя встречу.
Поднимаюсь по ступенькам, захожу внутрь. Наверное, сейчас часы посещения: взрослые и дети кучкуются, обмениваются пакетами с едой, одеждой… Шумно.
Яна росла здоровым ребенком, что такое детская больница я не знаю. Все дико и незнакомо. Теряюсь.
Глеб встречает меня в холле на первом этаже. Держит в руках накидку, помогает надеть. Всматриваюсь в его лицо – он бледный и как будто добавил себе несколько лет. Меж бровями образовалась тревожная складка. Незнакомый мужчина. Чужой.
– Как мальчик?
– Сказали, уже лучше. Меня к нему не пустили, но должны вот–вот перевести из реанимации в общую палату. Даже не представляю, что он пережил этой ночью.
Голос уставший, безжизненный. Сказывается бессонная ночь и нервное утро.
– Все будет хорошо.
– Угу.
– Пойдем к мальчику?
– Пойдем.
Ноги слабые, ватные, но я послушно иду за мужчиной на второй этаж. На посту Глебу говорят, что Костю перевели в третью палату.
Маленькие шумные дети бегают по коридору на перегонки, прячутся за нами от других, путаются под ногами. И не скажешь, что у них что–то болит. Девочки и мальчики постарше сидят на лавочках с телефонами в руках. Сейчас они так дружат.
Стены расписаны яркими красками – на нас смотрят сказочные персонажи – колобок, заяц, медведь, избушка на курьих ножках, поросята. А все равно неуютно и лекарствами пахнет.
Перед крашеной грязно–голубой краской дверью с цифрой три мы, не сговариваясь, застываем. Глеб сжимает мне пальцы. Волнуется не меньше меня.
Берется за ручку, открывает дверь. Мы вместе заходим в палату с серо–белыми стенами, потертым линолеумом и шестью койками с одинаковыми бледно–голубыми пододеяльниками на каждой. Тоскливо, уныло. Пахнет хлоркой.
Три кровати пустые, на остальных трех лежат мальчики. Одному примерно лет десять, второму семь–восемь, оба играют в телефонах, тихо переговариваются.
Третий мальчик свернулся калачиком лицом к окну. Из–под одеяла видна только коротко стриженая черная головка.
На наш приход ребенок не отреагировал.
Глеб, переглянувшись со мной, выпустил мою руку из своей и подошел к малышу. Сел на его кровать.
– Костя. Кость, – позвал его. – Э–эй, привет!
Мальчик обернулся через плечо. Черные бровки нахмурены. Не ждал гостей.
– Дядя Глеб! – вдруг хмурое выражение лица меняется на радостное. – Ты плишел! Ко мне?
Подскакивает, скидывая с себя одеяло. Бросается Глебу на шею, обнимает его тоненькими ручками. Худенький совсем, кожа бледная, почти прозрачная. На фоне белых маечки и трусиков ярче видны синие вены. Как сказала бы Маргарита Павловна – без слез не взглянешь.
Не понимаю, почему Костя называет Глеба дядей, если он
