Подарок для дочери - Татьяна Любимая

Где–то за пределами спальни громко и недовольно замяукал кот. Паршивец испортил момент откровений и не дал мне сделать ответное признание.

– Время, Глеб! Еще позавтракать надо!

Приходится разжать руки и отпустить любимую, предварительно еще раз поцеловав ее в опухшие от укусов и поцелуев сладкие губы–бантики.

Одеваюсь, иду на кухню. Катюша в черном шелковом халатике суетится у плиты.

На полу хмурый котяра ест из миски кошачий корм. Борис поднял на меня удивленный взгляд, несколько секунд смотрел желто-зелеными блюдцами, не мигая. Видимо гадал, что я тут делаю, потом, очевидно, решил, что еда важнее. Держись, мальтипу, я теперь знаю, кто из вас двоих будет боссом.

– Помочь? – обнимаю Катю сзади за талию, упираюсь подбородком в плечо.

– Неа. Сейчас будет кофе и яичница. Или тебе чай? Боже, я совсем не знаю что ты любишь.

– Я тебя люблю. И все, что тебя касается, я тоже люблю.

Вроде тон шутливый, движения пальцев по животу и ниже шаловливые, а слова настоящие.

– Всеядный, значит? – нарочно делает вид, что ничего такого не услышала, хотя щеки зарумянились и улыбка стала шире. Упругие полушария как бы невзначай проверили мою готовность к новым подвигам.

– Ага.

– В таком случае садись за стол, жди.

– Как скажешь, карамелька.

Оттягиваю ворот халатика, оставляю долгий, с отпечатками зубов поцелуй на плече. В ответ получаю игривое шипение и удар полотенцем по предплечью. Идеальное утро!

Сажусь за стол. Вскоре передо мной ставят тарелку с яичницей и кружку кофе. Рядом появляются две тарелки с овсяной кашей и кружки с какао.

Катя присаживается тоже и вдруг дает мне знак вести себя тихо. Прислушиваемся.

Маленькие босые ножки шлепают по полу. Из кухни видно, как по коридору идет Яна. Точнее нечто на нее похожее.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Нижняя часть этого нечто – девочка в желтой пижаме со зверятами. Верхняя – каскад пшеничных волос ниже талии. Идет по инерции – лица не видно.

Яна исчезает в ванной, оттуда вскоре раздается шум воды.

– Она у тебя что – лунатик?

– Не–ет, – Катя хихикает. – Это у нее такое каждое утро. Пока из ванной не выйдет, ни трогать, ни разговаривать нельзя. Опасно для жизни.

– Чьей?

– Всех, кто на пути попадется. Да шучу я, Глеб!

– Ну ладно, а то я почему–то "Звонок" вспомнил.

Через пару минут Яна выбегает из ванной жизнерадостным ребенком. Волосы причесаны и откинуты назад, умытая, румяная, улыбка до ушей. Подменили малышку.

Катя всматривается в лицо дочери – просыпАлась или нет? Расслабляется – нет.

– Доброе утро! Ой, Глеб! Ты у нас ночевал? – солнечная девочка садится за стол, придвигает к себе кашу.

– Доброе. Ночевал. С этим, – показываю ей розовые ногти, – на улицу выходить страшно.

– М–м. Хочешь, я тебе каждый день буду так красить? – улыбается лукаво.

– Нет уж, спасибо! Мне это надо как–то стереть, пока никто не увидел.

– А ты теперь у нас будешь жить?

– С вами точно, а где – у вас или у меня, это мы с мамой еще не обсудили.

– Давай у нас! – воодушевляется девочка. – У нас места много!

– Стоп, а меня вы спросили? – Катя звякнула ложкой о тарелку. Бросила короткий взгляд на дочь, отчего та сразу опустила глазки в кашу, перевела полыхающий огнем на меня.

И в чем дело? Что именно моей женщине не понравилось?

– Я вообще за этим к тебе и приехал, Катюш, – уже без шуток, серьезным тоном заявляю.

Соболиные брови девушки взлетели вверх. Я только сейчас вспомнил, о чем хотел поговорить с Катей. А еще вспомнил о ночном звонке, который я сбросил.

31. Катя. Темные пятна на идеале

Рядом с этим мужчиной я сгораю как феникс и возрождаюсь снова и снова. Сначала ночью – физически, сейчас – и физически, и морально. Каждая косточка, каждая крохотная клеточка истерзанного многочасовой любовью тела напоминает приятной болезненностью о том, как меня любили. В груди трепыхается огромное сердце, периодически падая куда-то вниз и подскакивая вверх, как мячик. Блаженная улыбка не стирается даже ледяной водой. Передвигать ноги и готовить завтрак помогают выросшие за спиной крылья и утомленные, но счастливые (читай удовлетворенные) бабочки.

О том, что в природе существует настолько животворящий секс и тем более, что он случится со мной, даже не догадывалась, не мечтала. Два года брака реально оказались бракованными. Настолько, что на годы вперед выработали неприязнь к другим мужчинам.

С Глебом я вдруг узнала, что значит быть женщиной. А уж насколько желанной и любимой убедилась не единожды.

Раньше я не представляла мужчину в нашей с Янкой квартире. Точнее представляла, но он никак не вписывался в привычный домашний антураж. Раздражал одной только мыслью о наличии на наших метрах.

А теперь рядом разгуливает любимый красавец–мужчина, по–хозяйски запускает пальцы под халат, дразнит, заводит, целует куда и как придется, мешает готовить завтрак и готов в любую минуту перекинуть через плечо и утащить в спальню.

И я не против! Мне это безумно нравится! И нравится, как он запросто общается с моей дочкой.

Ровно до той минуты, пока, меня не спрашивая, они с Янкой договариваются о том, что Глеб поселится здесь насовсем.

Как будто я здесь ничего не решаю!

Пришлось нахмурить брови и включить хозяйку. Наверное зря.

Картинка идеальной семьи вдруг покрывается темными пятнами.

Глеб озабоченно хлопает себя по карманам.

– Где мой телефон? Кто видел?

От его встревоженного вида и я начинаю волноваться. Что случилось? Только что сидел за столом, как будто всегда тут и был, перебрасывался шуточками с Яной, и вдруг, заявив, что нам нужно поговорить о чем–то важном, нахмурился, встал из–за стола, куда–то засобирался.

– Не знаю, наверное в прихожей, – вспоминаю, как вчера Глеб пристраивал телефон куда–нибудь, а после…

А после я умирала и воскресала в его объятиях всю ночь. Дыхание перехватывает, стоит только вспомнить как и чем меня реанимировали. От стыда щеки горят. К счастью, дочка не в курсе, что вытворяли взрослые через комнату от ее спальни.

Глеб уходит из кухни, щелкает в прихожей выключателем. Слышу звук включаемого телефона.

– Ешь, Яна, – негромко прошу дочь, что без аппетита ковыряется в тарелке. Слишком остро малышка восприняла мою вспыльчивость.

– Когда это случилось? – гремит голос Глеба в прихожей.