Огненная арена - Валентин Рыбин

— С Нестерова спросится, но и с вас потребуем отчета, вы ведь председатель забастовочного комитета.

— Это произвол, господин полковник.

— Хорошо, разберемся… Уведите его! — крикнул он стражникам.

Почти тотчас ввели Ксению Петровну и Арама Асриянца. Полковник оглядел обоих, задержал внимание на Стабровской и с сожалением покачал головой.

— Опять вы…

— Послушайте, за что вы преследуете меня? — возмутилась она и заплакала. — А еще поляк! Разве поляк мог допустить, чтобы на его глазах угробили соотечественника? Смерть Людвига целиком на вашей совести.

Жалковский тяжело вздохнул. Но не от угрызений совести. Подумал, сколько опять наделает ему хлопот эта «социал-вдова».

— Пани, — сказал он сердито. — Ставлю вам условие: или вы завтра же покинете Асхабад, или придется нести, вместе с другими, ответственность за участие в забастовке.

— Ксана, ради бога! — взмолился Арам, — уезжай немедленно.

— Хорошо, подумаю, — согласилась она.

— В таком случае, вы свободны, — смилостивился Жалковский. — Постарайтесь завтра же выписаться и выехать.

Стабровская грустно улыбнулась Асриянцу и вышла из кабинета. Жалковский тотчас объявил:

— Вас, господин Асриянц, мы будем судить за взрыв железнодорожного моста через реку Теджен.

— Господин полковник, но мы спасали от Прасолова царский манифест. Разве не за святую волю народа шел с поднятым мечом генерал-каратель?!

— Отставить, — сухо приказал полковник и добавил строже: — Отставить упоминание о государевом манифесте. Вы, насколько мне известно, одним из первых назвали этот манифест «куцым». Уведите арестованного.

Было около двенадцати, когда привели Нестерова и Аризель. Их задержали при выходе из дома музыкального и драматического общества. Они смотрели «Женихов» Гоголя. Выходя, оживленно обменивались мнениями о спектакле, и. тут подошел Пересвет-Солтан с полицейскими и вызвался «проводить» молодых людей в полицейское управление.

— Ну, вот и встретились, господин присяжный поверенный! — со счастливой улыбкой воскликнул Жалковский. — А я ведь предупреждал вас там, в Теджене. чтобы осторожнее обходились с моей персоной

— Господин полковник, но разве я вас оскорбил? — удивился Нестеров.

— Я тоже постараюсь быть с вами вежливым, — пообещал Жалковский. — Кто эта барышня?

— Моя невеста, господин полковник. Мы смотрели спектакль, и вот…

— Да, да, по моему распоряжению вас взяли, как главного забастовщика и руководителя асхабадской социал-демократии, — уточнил Жалковский, и, переведя взгляд на Аризель, спросил: — Ваша фамилия, мадам?

— Асриянц, — неохотно отозвалась девушка и взглянула на Нестерова: — Ванечка, но мы же ничего не сделали!

— Нет, конечно, — засмеялся полковник. — Вы ровным счетом — ничего не сделали, ничего не совершили, но вы, насколько я понял, — сестра Арама Асриянца?

— Да, а что?

— Ничего, если не считать, что вы многое знаете о тайных делах своего брата, и жениха — тоже. Придется, мадам, задержать и вас.

— Господин полковник, но будьте мужчиной: отпустите барышню! — попросил Нестеров.

— Поздно уже, поздно… Устал я, — отмахнулся Жалковский. — Утром разберемся… Переночуете в камере… Стража! Уведите арестованных…

Жалковский уехал домой в час ночи, не дождавшись еще одного задержанного: им был Ратх Каюмов. Его арестовали на квартире Нестерова. Полицейские, узнав в нем циркового джигита и брата штабс-капитана Каюмова, подивились немало. Хотели отпустить, но вспомнили, что. Черкезхан давно охотится за своим младшим братом: все старается привести его к уму-разуму.

Утром арестованных переправили в черном крытом дилижансе в тюрьму. Карету сопровождали конные полицейские.

Жалковский стоял на пороге здания полицейского управления в окружении господ офицеров и посмеивался:

— Ну вот и все… Лопнул мыльный пузырь… Мы его безболезненно иголочкой проткнули. Вишь, как они все успокоились. Вроде бы и в революции не участвовали, и никакой крамолой не занимались. Они успокоились, а мы их тут и прихлопнули. Правда, есть и невинные, но разберемся.

— Ваше высокоблагородие, — обратился Пересвет-Солтан, — у Нестерова на квартире задержан брат штабс-капитана Каюмова.

— Что вы говорите?! Вот удача!.. Для Каюмова, разумеется. Он давно его разыскивает. Вызовите немедленно штабс-капитана сюда.

Черкезхан приехал на коне, совершенно не подозревая, зачем его пригласили в полицейское управление. Увидев Жалковского, смутился.

— Господин полковник, штабс-капитан Каюмов…

— Вижу, что штабс-капитан. Идите в камеру и заберите своего младшего брата.

Черкез быстро прошел по коридору к камере, и, войдя, схватил за шиворот Ратха.

— Дрянь, — проговорил со злостью и ударил по лицу. — Ты позоришь весь наш благородный каюмовский род. Я рассчитаюсь с тобой, как с последним негодяем!

— Убери руки! — закричал Ратх. — Можешь судить меня, только руки не распускай!

Черкез вывел брата на крыльцо, Жалковского уже тут не было: уехал в штаб. Черкез попросил полицмейстера:

— Дайте мне двух полицейских, пусть проводят этого «ягненка» домой.

Ратха повели по Левашевской, мимо женской гимназии. Один из полицейских придерживал его за плечо, другой шел впереди. Черкез следовал сзади. Во дворе встретил младшего сына. Каюм-сердар. Увидев его, указал на черную юрту. Ратха ввели в кибитку и посадили на цепь, как собаку…

Пока проходили забастовки, а потом менялось руководство Закаспийской области, цирк по вечерам не зажигал огней. Всего было два представления, да и те — с неполной программой, после митингов. Бездействовали питейные заведения. Чайханы обслуживали застрявших в Асхабаде купцов и прочий торговый люд только днем. Неуверенность в завтрашнем дне и страх быть убитым или ограбленным держали людей под кровлей собственных домов, в караван-сараях и гостиницах.

Пользуясь вынужденным бездействием, Аман, с согласия отца, давно уже находился в песках, у чабанов, присматривал за отарами. Он и в самом деле, прежде чем приехать в Джунейд к Галие, заехал на кош. Тут жили два чабанских семейства, поселенных Каюм-сердаром еще лет двадцать назад, как только отшумели походы царских генералов по Закаспийскому краю и установилось русское правление. Тогда Каюм-сердар, пользуясь расположением к нему генерала Комарова, а затем и Куропаткина, завел свою отару под присмотром верных ему батраков. Теперь эта отара разрослась: Каюм-сердар не знал своим овцам счета. И чабаны, изредка заглядывая в Асхабад, сообщали ему, когда спрашивал, сколько всего овец: «Ай, много, сердар-ага, Больше тысячи будет». Каюм-сердар не беспокоился за богатство в песках, доверяя своим людям. Но сейчас, когда души бедняков-дехкан были такими же коварными, как и сама пустыня, Каюм-сердар строго приказал Аману — пересчитать овец всех до одной и стеречь отару от разнузданных революцией аламанщиков.

Старший чабан Алты-ага встретил Амана с превеликим добродушием: как ни говори, а приехал сын самого Каюма. Напоили молодого хозяина чалом, накормили. На вопрос Амана: спокойно ли в песках, Алты-ага — неопределенно ответил:

— Всяко бывает, Аман-джан. Теперь, конечно, не то, что было год или два назад. Народ теперь другой стал. Раньше, лепешка и кундюк с водой есть — бедняк считал себя богатым. Сегодня не так. Мяса один день не поел — кричит: «Я голодный, с голод) умираю:» Русские босяки, конечно, развратили туркмен, что и говорить.

— Ну, а где же бедняки мясо берут, если они без мяса жить не могут?

— Как где? Разве мало в песках овец пасется?

— Значит, и нашими овцами питаются?

— А как же, Аман-джан! Конечно, мы не даем ограбить себя, но не всегда можно защититься.

— Сколько сейчас овец в отцовской отаре?

Алты-ага на этот вопрос ответил не сразу. И ответ был уклончивым:

— Аман-джан, зачем тебе знать — сколько их? Если скажу: тысяча голов, поверишь?

— Поверю, Алты-ага, почему не поверю.

— А их не тысяча, а полторы тысячи, — смеясь, сказал старик. — Лучше не спрашивай о таком, не обижай недоверием. Могу сказать тебе, как на духу, гость один, Байкара его зовут, нас защищает. Сегодня должен приехать, увидишь его.

Вечером, едва стемнело, за кибитками разнесся лай собак и подъехало человек десять джигитов. Все спешились. Алты-ага и его взрослые внуки подскочили к приезжим, взяли лошадей. Байкара — молодой джигит в черном косматом тельпеке, в чекмене, с саблей и маузером за кушаком, мельком взглянул на чабанские кибитки, увидел коня, на котором приехал Аман, и тревожно спросил:

— Кто у тебя, Алты-ага? Кого сюда принесло? Кому не живется спокойно?

— Аман-джан, сын сердара… циркач — у нас, — важно сообщил Алты-ага.