Бродский: Русский поэт - Владимир Бондаренко

БУНТ ЗА БОГА

Хочется отметить крайне плодотворную для поэта тему — тему христианства в нем и христианской культуры, которую он сам в многочисленных американских интервью, особенно после вручения Нобелевской премии, неоднократно пытался отрицать или как-то снивелировать… Да, увы, есть у него и иронические антихристианские выпады, Бог ему судья. Увы, подобных выпадов не миновали ни Сергей Есенин, ни Владимир Маяковский, ни Александр Блок. Не примем эти выпады и осудим. Пойдем дальше.

А дальше увидим, что поэт, чуть ли не отнекивающийся в поздних американских интервью от христианства, вероятно, по политическим и национальным мотивам, в творчестве своем создал несколько поэтических шедевров христианской, а то и прямо православной направленности, от «Большой элегии Джону Донну» до цикла рождественских стихов и знаменитого «Сретенья», посвященного Анне Ахматовой. Да сочини он только «Сретенье», это стихотворение обессмертило бы его как христианского, православного поэта. Не случайно именно его читали на отпевании самого Бродского в православном храме.

Он шел умирать. И не в уличный гулОн, дверь отворивши руками, шагнул,Но в глухонемые владения смерти.Он шел по пространству, лишенному тверди,Он слышал, что время утратило звук.И образ Младенца с сияньем вокругПушистого темени смертной тропоюДуша Симеона несла пред собоюКак некий светильник, в ту черную тьму,В которой дотоле еще никомуДорогу себе озарять не случалось.Светильник светил, и тропа расширялась…

А сколько христианских понятий, определений, образов живет в его стихах! Тысячи, не меньше. Берусь утверждать, что христианские образы пронизывают всю его поэзию. «Я христианин, потому что я не варвар. Некоторые вещи в христианстве мне нравятся. Да, в сущности, многое…»

Думаю, о христианстве самого Иосифа Бродского нам еще предстоит многое выяснить; есть немало фотографий, где он изображен с христианским крестом на шее. Его ироничные и дипломатичные уходы от ответов на тему собственного крещения вполне объяснимы, но отрицательного ответа никогда не было. Да и жена, верная католичка, хоронила его с крестиком в руках. В любом случае он человек христианской культуры и никакой иной. И газетные ироничные, экуменистические поддакивания — всего лишь дань всесильной мировой закулисе: что поделаешь, не хотел он жертвовать своим относительно спокойным и благополучным житьем отшельника.

«Художественное произведение мешает вам удержаться в доктрине, в той или иной религиозной системе, потому что творчество обладает колоссальной центробежной энергией и выносит вас за пределы, скажем, того или иного религиозного радиуса. Простой пример: „Божественная комедия“, которая куда интереснее, чем то же самое у отцов церкви. То есть Данте сознательно удерживает себя в узде доктрины, но в принципе, когда вы пишете стихотворение, вы очень часто чувствуете, что можете выйти за пределы религиозной доктрины». Бродскому тоже случалось выходить в стихах за пределы, но и узы христианской доктрины он с себя не снимал. «Кроме страха перед дьяволом и Богом, / существует что-то выше человека…»

Вот еще интересная тема для поэтического сравнения: узы христианской доктрины и уход за ее пределы у Иосифа Бродского и Юрия Кузнецова…

Надеюсь, о христианской лирике Бродского мне тоже удастся как-нибудь высказаться отдельно. Очень уж интересная тема. И когда бытовые вынужденные оговорки и уклонения уходят после смерти в никуда, в пустоту, остаются озвученные поэтом, посланные кем-то свыше проникновенные слова:

Мать говорит Христу:Ты мой сын или мойБог? Ты прибит к кресту.Как я пойду домой?Как ступив на порог,Не узнав, не решив:Ты мой сын или Бог?То есть мертв или жив?Он говорит в ответ:Мертвый или живой,Разницы, жено, нет.Сын или Бог, я твой.

Еще одна, уже четвертая, проникновенная, освобожденная от плена вещей и хладного тлена смерти тема в поэзии Иосифа Бродского — посвящение друзьям, поминание великих учителей, разговор с творцами. Тут и «Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова», и стихи из ссылки «На смерть T. С. Элиота», и ранние стихи «Памяти Е. А. Баратынского» и «На смерть Роберта Фроста», и стихи, посвященные Евгению Рейну, и уже эмигрантское «На столетие Анны Ахматовой», и совсем уж позднее стихотворение ирландскому поэту Шеймусу Хини:

Я проснулся от крика чаек в Дублине.На рассвете их голоса звучалиКак души, которые так загублены,Что не испытывают печали…

Когда поэт пишет о любимом и дорогом, о друзьях и близких, он волшебно избавляется от игры в гениальничанье, от «приполярного душевного климата» и от иронически-риторической стихотворной гимнастики, от ненужного ерничества и элитарной брезгливости. Разве найдет самый строгий его оппонент все эти недостатки в стихотворении, посвященном столетию Анны Ахматовой?

Страницу и огонь, зерно и жернова,Секиры острие и усеченный волос —Бог сохраняет все: особенно — словаПрощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,И заступ в них стучит; ровны и глуховаты,Затем что жизнь — одна, они из смертных устЗвучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моряЗа то, что их нашла, — тебе и части тленной,Что спит в родной земле, тебе благодаряОбретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Пожалуй, подобная искренность в стихах Иосифа Бродского проступает еще в тех случаях, когда поэт сам опрокидывает на читателя свою душу, свои чувства и свое понимание мира, свое отчаяние и свое умирание. Таким личностным откликом, наверное, была для него «Бабочка». Таким автопортретом, я считаю, стал его и мужественный, и болезненный, и до предела распахнутый, и сокровенный «Осенний крик ястреба».

На воздушном потоке распластанный, одинок,Все, что он видит — гряду покатыхХолмов и серебро реки,Вьющейся, точно живой клинок,сталь в зазубринах перекатов.<…>Но восходящий поток его поднимает вверхВыше и выше. В подбрюшных перьяхЩиплет холодом. Глядя вниз,Он видит, что горизонт померк,Он видит как бы тринадцать первыхШтатов, он видит: изТруб поднимается дым. Но как раз числоТруб подсказывает одинокойПтице, как поднялась она.Эк куда меня занесло!<…>В черт-те что. Все выше. В ионосферу.В астрономически объективный адПтиц, где отсутствует кислород,Где вместо проса — крупа далекихЗвезд. Что для двуногих высь,То для пернатых наоборот.Не мозжечком. Но в мешочках легкихОн догадывается: не спастись.И тогда он кричит…

Увы, с этим прозрением он угадал. Крик не помог замерзающему ястребу. И лишь горсть перьев, юрких ледяных хлопьев слетела на склон холма. Что это — автоэпитафия? Запись мыслей предвидящего свою смерть на вершине поэта? Не уберегся он от третьего инфаркта в свои неполных 56 лет от роду… Америка, может быть, и нашла своего поэта-лауреата Иосифа Бродского, но, я уверен, он сам так и не нашел своей Америки.