Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

ко мне. Вскоре он стал моим частым гостем. Обычно за партией в шахматы он рассказывал обо всем подряд, спонтанно переходя на тему Земгора, Махина, социалистов и т. д.»[629].

Агапов продолжал: «Имелось еще несколько коллег Махина, которые хорошо его знали еще до Первой мировой войны. Как, например, некий полковник [В.К.] Манакин — человек, во многом похожий на Махина[630] — такой же самонадеянный, амбициозный и деятельный и т. д. Манакин много раз заходил к Махину, по-видимому, рассчитывая при содействии коллеги получить какую-нибудь должность и приличное жалованье. Позднее выяснилось, что Манакин, опираясь на ультранационалистические и профашистские элементы, попытался создать какую-то политическую организацию[631]. С Манакиным я частных бесед не вел ни в Земгоре, ни позже, когда ушел оттуда. Он держался очень осмотрительно и старался не испортить отношений с Махиным, даже когда создал какую-то полуфашистскую организацию. Хотя можно предположить, что он остался недовольным Махиным, который не желал оказывать ему даже маломальской услуги. Возможно, Манакин по-прежнему ничего не рассказывал о своем коллеге, а может, и нет»[632].

В письме «бабушке русской революции» Е.К. Брешко-Брешковской от 2 января 1928 г. Махин сообщил: «Мы живем здесь по-прежнему, дела наши улучшаются»[633]. И действительно, в 1928 г. работа Махина расширилась в связи с отделением белградского Земгора от пражского и созданием «толстого» сербско-русского журнала «Руски архив» («Русский архив»). Журнал издавался на сербском языке, что требовало большой работы по переводу статей русских авторов. В 1928–1937 гг. вышло 42 выпуска журнала. Издание было посвящено политике, культуре и экономике России (главный редактор — видный эсер В.И. Лебедев). Журнал издавало научное отделение Земгора. Среди авторов — выдающиеся русские и югославские ученые, писатели, поэты, деятели искусства. Издание пользовалось благосклонностью югославских властей. С 1929 г. по решению министра просвещения журнал разрешалось приобретать всем школам Югославии. Кроме того, министр по делам вероисповеданий рекомендовал это издание для знакомства учащихся школ с «братской Россией». В целом, журнал был более востребован сербской аудиторией, чем русской.

Махин вел переписку редакции, поздравлял авторов с праздниками, договаривался о статьях и гонорарах, которые были тоже формой поддержки страдавших от безденежья эмигрантов. Переписка с авторами требовала много времени и такта. Например, отказ в публикации статьи известного историка А. Ф. Изюмова Махин 26 февраля 1934 г. обосновал следующим образом: «Получили Ваше письмо и рукописи “о профессоре [Е.Ф.] Шмурло” и “о записках кн[ягини] [М.К.] Тенишевой”. Первая статья не совсем нам подходит, а во второй, к великому нашему сожалению, не нашли положительно ничего, что бы могло оправдать печатание этой длинной статьи. Если бы Вы, кроме простой биографии, ознакомили читателя с теми характеристиками, которые дает кн[ягиня] Тенишева о современниках, или, по крайней мере, оценили значение начинаний автора записок, то это было бы интересно иностранному читателю.

Если у Вас нет материала для такого рода статьи, то мы могли бы напечатать библиографическую заметку о записках, конечно, не такого размера, как присланная Вами. Но лучше напишите нам что-нибудь интересное, относящееся к прошлому идейному движению, подобно статье “О Печорине”, и, как всегда, с удовольствием мы пойдем Вам навстречу»[634]. В другом письме тому же автору, написанном в июне того же года, Махин просил «давать статьи по вопросам культурноисторическим общего значения, в которых бы раскрывался духовноморальный облик нашей интеллигенции[635] и народа»[636].

Разделение белградского и пражского Земгора в 1928 г. назрело как по объективным, так и по субъективным причинам. Прежде всего, белградский Земгор на 1928 г. был принят в совещательную коллегию Лиги Наций, пражские деятели слабо представляли себе белградские реалии, а Белград, как считал Махин, служил местом отправки туда лишних сотрудников из Праги. Кроме того, самостоятельность повышала статус белградского Земгора. Наконец, белградское отделение не зависело от Праги в финансовом отношении[637].

Вместе с тем разделение Земгора на две организации было связано с острой внутренней конфронтацией. Еще в 1927 г. общее собрание пражского Земгора признало «аполитичный характер работы и большую полезность» белградского представительства для русских беженцев[638]. Однако уже летом 1928 г. резолюцией общего собрания Земгора в Праге белградское представительство было закрыто.

Причины и подробности тех событий Махин изложил в письмах в Прагу к общественной деятельнице Е. Д. Кусковой. В письме от 1 апреля 1929 г. Махин сообщал: «С большими усилиями, путем постоянной обороны от нападений на нас, даже физических, мы обороняли здесь подлинный демократический фронт. Вовне нам приходилось наталкиваться на клевету, непонимание местных условий, на попытки сделать из нас разменную монету, которой хотели платить по соглашениям, заключенным в Праге. В течение прошлого года Прага на общих собраниях по самой пустой клевете не стеснялась задевать наше доброе имя. Мы не знали, чем мы должны были заниматься: или объяснениями, или своей прямой работой. Создалась атмосфера морального давления в самых непереносимых формах. В Праге создавалось неблагоприятное об нас мнение по поводам, которые в самой Праге никого не волнуют. Сколько было увольнений со службы, которые проходили как обыкновенное явление! В отношении же нас все ставилось в строку»[639].

Махин писал далее: «Мы так перегружены работой, что ни замышлять интриганских планов, ни разрабатывать планов оскорбления общественного чувства у пражан не имеем времени. Если взять один журнал, то, принимая во внимание нудную процедуру переводов и десятки корректур и переводов, и набора, окажется, что у нас едва хватает время, чтобы написать в день одно частное письмо… П.Н. Милюков не только одобрил действия своего представителя здесь, начавшего с нами работу, но даже и выдал ему аттестат за умение ориентироваться в сложной политической обстановке. У нас нет возможности бороться против того, что делается против нас в Праге. Мы лишены возможности лично ездить туда, поэтому мы заранее готовы ожидать оттуда всякую для нас неприятную вещь. Ваша резкая и незаслуженная оценка “белградского письма” является для нас большим ударом. Если мы у Вас не встречаем доверия, то значит, что в Праге у нас нет людей, которые бы не позволяли пятнать наше доброе имя.

Приходится ставить вопрос вообще, для чего мы здесь находимся? Не лучше ли уйти на другую работу? Каждый день приносит нам новые удары со стороны тех, с которыми мы, казалось, имеем много общего. Только сознание нашей правоты и большая задача, которую мы выполняем, дают мужество работать здесь в качестве островка демократической части русской эмиграции. С нашим уходом погибнет то, что создано с великим трудом и ценой переживания непрерывных клевет и оскорблений.

Встает вопрос другой, может быть, мы действительно самообольщенные политические авантюристы,