У стен Малапаги - Борис Рохлин

На чём я остановился? Ах, да, возраст тридцать пять. С книгой. Только вышла. Она — автор. Книга первая и последняя. О Николае Островском. Был такой. Писатель. Забыт всеми, кроме меня. Справедливо? Не знаю. Может, и не сам написал? За него. Ну, не совсем.

Правил один стиляга. Дэнди тридцатых. Единственный дэнди Москвы тех лет. Расстрелян в тридцать каком-то. В назидание. Не будь дэнди. Нечего франтить и выделяться. Статья обыкновенная, пятьдесят восьмая. Других не было.

А поезд прощания? О нём сказано. Платформа поплыла. И будет уплывать всегда. Меня не станет, она остановится.

Возвращаемся к. Берём наугад. Любую вещь. Лишена принудиловки. Бытие и форма определяются нами. Сам законодатель и никто не навязывает свыше. Из прошлого, из настоящего. Если угодно, из будущего. Вспоминаем часто, как оно там будет с нами. Меняем внешне. Усматриваем произвольно. Ариосто, Аскольдова могила, Асфоделий. Что выбрать? Самоуправство полное.

Берём Асфоделия. Нежный юноша в роговых очках. Любил шопена и немецких романтиков.

«Новалис, Новалис», — как сейчас помню.

Учился на юридическом и стал прокурором. Сроки требовал беззаветно и на полную. Преуспел, страшно сказать как. Мог бы ещё и ещё. Но был дефект. Единственный. Оказался роковым. Не умел плавать, зачем-то поплыл. И утонул. Все удивлялись. Я тоже. Обнаружен на мелководье залива. Песчаный пляж, мелководье и никого. Кроме него. В одиночестве и лежит. Мысдь возникла, но верна ли, не знаю. Перестарался и утопили. Кто? Сотрудники, соперники, соученики, сограждане? Иди догадайся. Догадок решли избежать и похоронили тихо. Под шелест лиственных. Лето было в разгаре, всё цвело и плодоносило. Южный и тёплый овевал.

Забыли сразу. Правильно сделали. Мало ли что. Бедный Асфоделий. Говорил я ему, романтизм до добра не доведёт.

Социал-национализм и национал-социализм. Помню. Хотел бы, но не могу. Забыть трудно. Незабываемо. Один — лингвист и ниспроверг марризм. Другой — кинолог-любитель. Но главная страсть обоих — народ. И озаботились. Виссарион Джу всё об усах старался, Адольф Ги — об усиках. Отсюда и поражение. Второго. И победа первого. Других причин не вижу. Да у нас даже женщины поют в мужском теноровом регистре. А раз так, победы не избежать. Истина, как известно, неотделима от своего доказательства. Значит, всё правильно.

Вчерашнее забываю, Помню давнее. Вы снова здесь, изменчивые тени. Против не имею. Насущное отходит вдаль, а давность, приблизившись, приобретает явность. Чётко выражено. Не поэзия. Математическая формула.

Отчётливо и буднично. Ноябрьская ночь на склоне, ближе к рассвету. Туман и дождь. Зонты косых фонарей. Их свет протягивается в далёкость набережной. И в этом пугливом свете, как в припадке падучей, бьётся и исходит тоска дождя.

Лицо, близко, так близко, что начинает знобить. Сомнительное, странное. Не лицо, лик. Нежный, тусклый, Отражение в затуманенном зеркале. Змеилась лестница, дуло из всех углов, было сыро. Хлестали трубы, потоки воды текли по улицам и исчезали в канализационных люках.

А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб? Смог бы. Тогда смог бы. Помнится всё, до пустяков и мелочей. Свитер, юбка, чулок. Порвался. Маленькая невинная фигурка и поздний час. И никого во вселенной, кроме. Сегодня над городом всё тот же туман и тот же дождь. Самое долговечное на свете.

Что-то там по поводу антиобщественных наклонностей, без которых навсегда остались бы непроявленными таланты посреди Аркадии пастушеской жизни. Люди, столь же благонравные, как овцы, ими пасомые, не стали бы… Хватит на сегодня. Пора и чаю выпить.

Я возвращаю ваш портрет, я о любви вас не молю. Было. В школьном возрасте. Влюблён в одноклассниц. Во всех сразу. Не знаешь, какую выбрать, отдать предпочтение. Теряешься от изобилия. Каждый день недели, включая субботы и воскресения, любишь другую. Они не в курсе и без взаимности. Стихов не сочиняешь. Одни буквы и устно. Про себя. И ревнуешь. К кому, непонятно, но. Да уж, блеск и нищета куртизанок. Любимый роман подросткового. Ямщик, не гони лошадей. Давно нет. Остановился и навсегда. Инфантилизм и первые впечатления. Радостями не назовёшь. Ждал большего. Скорее, удивлён и опечален. Страсть к несбыточному губит.

Размышления аполитичного. Удачное название. Размышления заблудившегося. Заблудившегося пилигрима. Искал Грааль. Нашёл погоду за окном этажа. Уныла, ветрена, — жизнь в ветреную погоду, — дождь со снегом. И листья облетели. Туман размывает перспективу и скрашивает пейзаж. Как в кино. В хорошем кино. Теперь такого нет. В «Столь долгом отсутствии». Пустынная ночная улица.

Зябкий свет фонарей. И некто поднимает вверх руки. Сдаётся. В который уже раз.

Искусство изображает мысль, но её нельзя прочесть. Сочетания слов — не более чем целесообразность без цели. А если она и есть, то это нас не касается.

Смутно. Грезится. Паутина рук, голосов. Волнение, сумятица, смущение чувств. Гул поздней улицы, Тепло, отдаваемое домами, нагретыми за день солнцем. Рукой вспоминаешь, что забыл часы. Предчувствуешь нищету земли и скудость наступающего дня. Рассвет ещё не наступил. Но будет. Что-то говорит об этом.

Засученный рукав, рука трогает гитару. Раз, другой. И голос поёт. Знаком, узнаваем. Давно нет. Ушёл, не допев. Паутина земли заглотнула. Всплывает прошлое, словно утопленник. Больно колется. Не даёт забыться. Оно живёт, прядёт нить и замедляет шаги. Идёшь не по сегодняшнему переулку. По бульвару прошлого. Под сенью деревьев в цвету. Давно. Не то в Ленинграде, не то в Стокгольме, а может быть, в Хельсинки. Вода, мосты и белая ночь. Писатель, умерший в карете скорой помощи. Не хватило глотка воздуха. Погибший поэт. Не дописал последнюю и застрелился.

Логика искусства есть логика видимости, логика иллюзии. Философ запретил нам воспринимать смысл искусства осмысленно. Потому что логика чтеца совершенно друтая, чем та, которая изображена в материале чтения. Я смирный. Принимаю. Не буду осмысленно. Да и есть ли он? Лучше купить на все деньги фанеры, построить и улететь отсюда к. Притормозим. Да и лететь некуда.

История одного поражения, племянник рамо, фаина германовна и юрий мстиславович, книга блеска и рассуждение о методе, негативная диалектика и анатомия любви.

Анатомия. Фаина Германовна и Юрий Мстиславович любили друг друга. Он был инженером, она — чертёжницей. Жили в большой коммунальной квартире. Вид на Неву. Под мостом Мирабо тихо Сена течёт и уносит нашу любовь. Их любовь и их вместе с ней унесла не Сена и не Нева Годы. Сороковые или начало пятидесятых. Они были тихими, очень тихими. И ходили, и разговаривали неслышно. Шёпотом. Но однажды пришли или приехали. И комната на шестом этаже в доме стиля модерн освободилась. Никто не спрашивал, почему. Раз забрали, есть за что. Все промолчали. Я тоже. Я молчаливый. Когда пришли за мной, говорить было некому. Вот оно как.

Искусство открывает зрелище удачного объединения деталей. Жизнь тоже. Случайность переходит в закон. И кажется, что случайность и закон были заранее созданы друг для друга. Потому их встреча прошла подготовленной. Грамотно задуманной и спланированной. Джу и Ги создали высший синтез того и другого.

Вчера гулял в Летнем саду. Благо рядом. И встретил Ангела. В Летнем нет ангелов. Есть дедушка Крылов. Есть голые бабы. По пояс и в полный рост. Выставляют на обозрение непристойные прелести. Кичатся мраморным мясом. Ещё есть пруд и два лебедя. Он и она. Плавают, кормятся подаянием. Гуляют дети и подают.

Но ангелов нет. Однако, это был он. Настоящий, подлинный. Так серафим, томимый и хранимый таинственною святостью одежд… В этом не было ничего таинственного. Прост в обращении, одет прилично. Соответствует времени года.

Похож на чиновника аппарата среднего звена, продавца галантереи, официанта номенклатурного ресторана. Там учат хорошим манерам. Входит в программу. Обвораживать клиентов и рост чаевых. А… не работник ли он Ведомства? Специализируется по. Благо рукой подать.

Он сам подошёл ко мне. Поздоровался, извинился за вторжение. Так и сказал: «вторжение». По-русски, без акцента. Беседа завязалась легко и непринужденно. Скорее, монолог. Я слушал. Он говорил. Оказался начитанным ангелом. Особенно в политэкономии. Сообщил, что не в ладах с капитализмом. Его он знает не понаслышке. С социализмом знакомство поверхностное. Начальный этап. И есть ли он? Ангел и о таких материях? Какие-то нелады с женщинами. Трагическая история отвергнутой любви. В подробности не вдавался. Имён не называл. Соблазнение, бегство любимой, мысли о мщении. Я был потрясён.

Он напомнил мне одного моего знакомого. У него было странное имя — Гамалиил. Усики, рост, манеры. Но тот никогда не был ангелом. Он был сочинителем и написал ироикомический роман. Когда-то давно были поэмы. Но чтоб роман! В одной организации читали. Человек наивный и сам принёс. По их просьбе. Читали. И смех не замолкал в кабинетах в течение нескольких суток. И не гас свет. Роман не вернулся к автору. Остался у них. На память. Была у Гамалиила и трагическая любовь. Тут всё совпало. И Гамалиил переквалифицировался в ангелы. Я давно не видел его. Перейти в ангелы в такой ситуации несложно. Многое совпадало: английская корректность, лёгкий налёт чопорности и даже знание языка. Ангел по временам переходил на английский.