Прокаженные - Георгий Шилин

- Что ж, в таком случае, — язвительно предложил Превосходов, — давай пошлем петицию нашему правительству… Попросим — пусть оно немедленно отменит уголовный кодекс, как причину возникновения преступлений.

- Я вовсе не собираюсь отрицать, что объективные явления вызывают необходимость в государственных законах, а не наоборот. Нет прокаженных — нет и законов, и чем больше их, тем закон строже — это понятно, хотя… Но пойми, что речь идет об ошибочном общественном мнении — вот о чем… Э-э, да что там толковать! — махнул Туркеев рукой и поднялся. — В тебе ведь течет кровь тысяч поколений и говорит тот неизвестный, который много тысяч лет назад в первый раз ужаснулся при виде проказы и с кровью своей передал этот ужас тебе…

Превосходов подошел к столу.

- Не понимаю, — сказал он, — чего ты беспокоишься? Экая, подумаешь, проблема какая!

Он хотел еще что-то сказать, но Туркеев поднял голову и внезапно рассердился.

- Да, батенька мой, проблема, — прокричал он. — Шесть миллионов прокаженных на земном шаре — это что такое? Шесть миллионов… Это только те, кого мы видим. А фактически сколько?

- Чего там, — усмехаясь, заметил Превосходов, — хватай уж целый миллиард, — солиднее будет.

- Да, — Туркеев наклонил голову, — вы все считаете проказу за музейную редкость… А ты знаешь, ведь в одном только Бельгийском Конго их двести тысяч; и шестьсот тысяч прокаженных в Африке… Нигерия… Ты слышал когда-нибудь про такую страну? Нет? Там их сто тысяч. А про Анголу что-нибудь знаешь? Я тоже не знаю про Анголу. Я знаю только одно, что в этой неизвестной мне Анголе — двадцать пять тысяч прокаженных. В Латинской Америке их шестьдесят тысяч… Доктор Аббот несколько лет назад предпринял путешествие по Европе с целью выявления очагов проказы. Вероятно, он ехал преисполненный уверенностью, что таких очагов не встретит. Но он встретил их в Англии, Югославии, Италии, Швеции. Доктор Аббот, к сожалению, не ездил в Персию, в Турцию, в Японию.

- Пугай, пугай, все равно не испугаюсь, — засмеялся Превосходов.

- Пугать тебя не собираюсь, — тихо отозвался Туркеев, — я хочу только, чтобы ты понял значение того, над чем смеешься и от чего отмахиваешься по незнанию. В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году Япония насчитывала прокаженных тридцать тысяч. Сейчас сто две… За шестьдесят с лишним лет увеличение в четыре раза!.. А есть уголки на земле, где на каждые десять тысяч здоровых людей приходится пятьдесят прокаженных и более.

- Я бы, знаешь, что сделал? — вдруг подошел к нему Превосходов. — Я бы, — прошептал он значительно, — я бы… Э-э, да ну их к черту! — и, махнув рукой, засмеялся.

- Впрочем, я, кажется, засиделся, — сделал Сергей Павлович вид, будто он не понял намека Превосходова, И посмотрел на часы. — Мне пора… Да и тебе тоже надо отдохнуть, освежить голову, а то она у тебя того… — Он усмехнулся и принялся одеваться. — А о моем предложении ты все-таки подумай… Рад буду поработать с тобой… Приезжай, — сказал он, уже одетый.

Заложив руки в карманы, Превосходов смотрел на Туркеева.

- Одним словом, старик, в проказнице твоей все непонятно, а насчет твоего предложения соображу, может быть, решусь… Только ты не думай, будто я боюсь или что-нибудь в этом роде… Просто не хочется… Лень, ей-богу…

Вот когда ты перетащишь своих птенцов в город — тогда с полным удовольствием.

Туркеев пожал руку Превосходову и, ничего не ответив, вышел на улицу, "Врешь, — подумал он, останавливаясь, — ты отказываешься ехать не от лени, а боишься… Хотел высказать сокровенную мысль, да спохватился в самую последнюю минуту… Стыдно стало… Знаем мы вас…"

И, застегнув пальто на все пуговицы, Туркеев пошел домой.

- Доктор! — услышал Сергей Павлович, когда он шел по бульвару. — Обождите минуточку.

Туркеев поднял глаза, остановился. Через улицу к нему шагал Маринов в теплом рыжем полушубке, в высоких сапогах. Он весь сиял.

- Доктор, а я только что взял заказ, да какой заказ! — взмахнул он торжествующе рукой.

- Заказ?

- Да. Вы как-то говорили: хорошо бы, дескать, найти Перепелицыну интересную работу. Вот и нашел. Будет доволен.

- Какая же это работа?

- В дизеле маслобойного завода лопнул вал. Завод стоит. Ну, они там и горюют. Один, говорят, выход из положения — посылать в Ленинград, отливать новый. Не меньше чем месяца на три с половиной такая операция. Можно было бы, говорят, попытаться отремонтировать на месте, да в нашем городе ни одного приличного токаря, никто не берется. Жил тут один хороший слесарь, да в прошлом году уехал на Урал. Ну, говорю, если у вас никто не берется, то возьмутся у нас. Есть, говорю, у нас в лепрозории один такой слесарь-механик, — сделает. Везите, говорю, вал. А в какой срок, говорят, сделаете? Дал слово сделать скорее. Завтра привезут… А в нем пудов пятьдесят.

- А вы уверены, что Перепелицын возьмется?

- Не только уверен, но и знаю. Он мне рассказывал, как приходилось ему раза два делать такой ремонт… Рассказывает, а сам в тоске… Эх, такую бы, говорит работку… Возьмется и даже обрадуется! — уверенно сказал Маринов.

- Вы когда уезжаете? Завтра?

- Сегодня вечером.

- Ну и я с вами… Делать в городе больше нечего. Я зайду к вам.

И, широко шагая, Маринов отправился по своим делам.

8. История одной жизни

Лиля приехала в лепрозорий внезапно — одна, без Семена Андреевича.

Туркеев столкнулся с нею у самых ворот и приятно удивился — не ожидал ее так скоро.

- А муженек-то где?

Она махнула рукой, весело засмеялась:

- Сказал — не хочет мешать. Просил кланяться вам, доктор. Да и лучше без него… Ведь он ходил бы как за ребенком: того нельзя, этого не трогай, тут остерегайся… А ведь знаете, доктор, — едва слышно заметила Лиля, пристально взглянув на него, — ведь он решился только сегодня. Все время боялся: ехать мне или нет? А по-моему, так: от предназначенного не уйти, — как ни остерегайся.

Он провел ее в свой кабинет, усадил, с любопытством рассматривая со всех сторон. Ведь перед ним сидел здоровый человек, родившийся в лепрозории, на больном дворе. Такой редкий случай! Но кто родители Лили, как протекала их болезнь, в каких формах, какой продолжительности, от чего они умерли? — все эти вопросы чрезвычайно заинтересовали Сергея Павловича.

Как же, однако, выяснить? От кого? Сохранились ли записки того времени?

Ведь прошло почти два десятка лет.

Если Лиля хотела знать историю своего рождения и жизни родителей, то Туркеева интересовал редкий, с медицинской точки зрения, случай, который следовало бы изучить со всех сторон.

- Вы, наверное, не обедали? Хотите кушать?

- Хочу, — призналась Лиля, и Туркеев тотчас же распорядился подать обед.

Пока она обедала, Сергей Павлович копался в архиве, отыскивая записи, относящиеся к тысяча девятьсот десятому году и раньше.

После долгих усилий ему удалось наконец извлечь из старого сундука потрепанную тетрадь со списками больных за девятьсот восьмой год. Но документов, относящихся к десятому году, не было. Он принялся перелистывать тетрадь, подходил к окну, всматривался в списки, но имя Лилиной матери отсутствовало. И только в самом конце, на последнем листе, Сергей Павлович наткнулся на эту фамилию. Треть листа оказалась оторванной, граница разрыва прошла по второй от фамилии строчке.

Он прочел: "Федора Векшина. После прижигания ляписом у…". Дальше обрыв.

- Да, были порядочки, — кряхтел Туркеев, раздражаясь. — Что это за "у"?

"Улучшение", «ухудшение»? Или «умерла»? Ляписом прижигали, лекари царя Гороха! И записей как следует не могли сделать. Погиб человек — с плеч долой. Не повезло Лиле.

Он снова брал книги, тетради, пожелтевшие листы, внимательно исследуя их. Но в изобилии попадались только бухгалтерские книги, счета, накладные, инвентарные записи и еще десятки книг, относящихся к хозяйственной жизни лепрозория.

- А о живых людях — ни намека, точно их не было, точно сор, и не в них самое важное, — с ожесточением! бросал он на пол «ресконтро», "личные счета", "главную книгу"…

- Вот он, батюшка-бюрократизм!

И только в самый последний момент, отчаявшись найти документы, Сергей Павлович заметил скомканные бумаги, втиснутые в щель между шкафом и стеной.

Он извлек этот бумажный хлам, принялся разворачивать. Оказалась рисовальная тетрадь. На грязных, изломанных ватманских листах Сергей Павлович увидел нарисованную тушью голую женщину, затем — лешего, под лешим — вид с горы на реку. На здоровом дворе, по-видимому, обитал когда-то художник.

Он хотел уже бросить тетрадь, как заметил между? листами тоненькую, сшитую черными нитками тетрадочку.

"История болезней на больном дворе", — прочел он и усмехнулся.

Безграмотность столь важного в жизни лепрозория документа развеселила его.