The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты - Сергей Минаев

За соседним столиком отец кормит ребенка, девочку лет семи, которая постоянно что-то лопочет, отвлекается на официантов, пытается деловито читать меню, в то время как папаша скармливает ей очередную порцию спагетти. Я смотрю на этого ребенка, который не осознает своего счастья, хотя она и не должна его осознавать. Счастье в таком возрасте должно просто быть. Как солнце по утрам, как шнурки, которые не хотят завязываться, как грибы осенью, как мандарины под Новый год. Я смотрю на них и стараюсь вспомнить похожую сцену из своего детства, но у меня не получается. Сую руку в карман и достаю темные очки, непонятно зачем. Наташа отрывается от моего рукава, прослеживает направление моего взгляда, смотрит на меня:

– Что ты там увидел?

– Мне кажется... что я... очень люблю детей, – говорю я, гладя ее по щеке. Вместо того, чтобы просто сказать: «Я люблю тебя».

– Я тоже люблю детей, – ее взгляд теплеет.

Я прикуриваю, она берет меня за руку, разворачивает мою кисть и затягивается. Выпускает дым из ноздрей и делает страшные глаза, пытаясь то ли прогнать нахлынувшую на меня тоску, то ли вернуть себя в то состояние безмятежной радости, что было с утра. Я улыбаюсь и стараюсь не смотреть на девочку с отцом.

Между нами тарелки с практически нетронутой едой. Я накрываю ее руку своей, потом слегка обхватываю пальцами. Мне хочется сказать:

«Не отпускай меня. Пожалуйста. Ты даже не представляешь, как давно со мной это состояние тоскливой безучастности ко всему. Я не хочу, чтобы ты спрашивала об этом, просто поверь, так оно и есть. Я устал. Я боюсь себе признаться, что только и делаю, что убегаю, ото всех сразу. Так же, как ты. Каждый из нас когда-то надеется прибежать к самому себе. А вдруг эта точка у нас с тобой одна? Скажи, возможно ли это? Хотя бы соври, мне будет легче. Я буду знать, что где-то есть место, в котором меня кто-то ждет».

Наташа дважды опускает и поднимает ресницы, словно говоря «да». Сигарета в пепельнице истлела почти до фильтра, потеряла опору и скатилась на стол. Через пару секунд уголек прожжет скатерть. Поднимется легкий дымок, повиснет между мной и ее глазами, а потом рассеется.

Мы боимся собственных признаний. Мы боимся даже попытаться влюбиться, всюду ожидая подстав. Господи, кто же так нас обидел?

Корпоратив

Менты веселятся,

Менты веселятся, когда их боятся.

И ты веселишься,

И ты веселишься, когда не боишься.

При входе мне дали красный пионерский галстук, а когда я попытался спросить, на кой черт он мне нужен, мне всучили еще пилотку с логотипом канала и буквально втолкнули в зал. И вот я стою дурак дураком, мну в руках эти предметы неведомого мне культа и пытаюсь врубиться в тонкую режиссуру корпоратива, а ко мне подходит Семисветова с бокалом вина: – Приветик, а тут пошли разговоры, что ты не приедешь! – Она целует меня в щеку. – Правда? – растерянно отвечаю я, засовывая галстук с пилоткой в карман куртки.

– Андрюш, это придется надеть! – Она забирает у меня галстук. – Давай повяжу.

– Надеть? – и тут я вижу, что у нее поверх свитера повязан точно такой же. – Нафига?

– У нас сегодня тематическая вечеринка. Типа, мы все пионеры.

– Умнее ничего нельзя было придумать?

Она пожимает плечами и водружает мне на голову пилотку. Я поворачиваю голову и вижу себя в отражении зеркал, которыми отделана верхняя часть бара: чувак в кожаной куртке Gucci, темно-синих джинсах и кедах, в съехавшей на бок пилотке и повязанном поверх белой футболки галстуке с абсолютно потерянным лицом.

– Добрый вечер, товарищи! – раздается со сцены зычный голос Лобова. – Церемонию пионерского «Костра», посвященного трехлетию канала М4М, объявляю открытой.

Он подносит к губам алюминиевый горн и выдувает несколько хриплых звуков.

– «Костер»? Сегодня жечь кого-то будут? – Я тщетно пытаюсь вычислить посреди всего этого кошмара Ваню, Антона или хотя бы свою ассистентку. Но, видимо, они стоят совсем близко у сцены. Отчаянно хочется нажраться.

– В Советском Союзе в пионеры принимали в третьем классе. Нам сегодня исполнилось три года, а значит, – Лобов откашливается, – мы доросли до того возраста, когда каждый из нас может с гордостью носить красный галстук.

Массовка начинает подсвистывать и улюлюкать. Видимо, здесь достаточно кретинов, которых подобная идея впирает. Вижу затылок Антона, пытаюсь сделать шаг вперед, но Даша незаметно подхватывает меня под руку, так что мне приходится тащить и ее.

– Чувак, – хлопаю я его по спине, – чувак, что все это значит?

– А! – Антон обнимает меня. – Здорово, братик! Это значит, бабла на канале нормально, не знаем, как спалить.

– Тихо, вы! – шипит Семисветова.

– Цензура? – Антон недобро сверкает глазами, что наводит меня на мысль о наличии в его крови не вполне легальных веществ.

– А мне можно такие же зрачки, пожалуйста? – Я подношу два разведенных пальца к его глазам, потом к своим.

– Ща, в пионеры всех примут и пойдем... примем. – Он глупо хихикает.

Семисветова недовольно фыркает у меня за спиной.

– И ты, Брут? – Антон указывает на нее пальцем.

– Я подумаю. – Она улыбается одной из своих развязных ухмылок, и я ловлю себя на мысли, что Дашино блядство – это не зов плоти, а нечто профессиональное. Как у актрис, которые даже без макияжа, с простудой или с похмелья, при наличии камеры моментально преображаются и начинают на нее играть. Для Даши камерой служат мужские глаза.

На сцену тем временем поочередно поднимаются сотрудники канала, наиболее полно проявившие себя на поприще оральных услуг руководству, за ними люди, спалившие на нас кучу рекламного бабла, лицемерно именуемые нами партнерами, чьи руки Лобов жмет таким образом, что его задница, кажется, оказывается выше уровня головы. Всем вручаются какие-то херовые вымпелы, дипломы в виде подушечек алого бархата с надписью «Лучшему в ...» (разобрать невозможно), черные коробки с суперпризами (размером побольше для партнеров, поменьше – для рядовых холопов). После этого начинают поздравлять редакции (тут обходится без коробок), и их представители получают цветы и статуэтки в виде микрофонов. Каждый раз, когда кто-то поднимается на сцену, из динамиков звучат фанфары.

– Тоже мне, «Грэмми», блядь, устроили! – сплевывает Антон, а я настолько ошарашен таким маскарадом, что перманентно отпиваю из Дашиного бокала и делаю вид, что ко мне эта инфернальная хуйня никакого отношения не имеет. Развлекаю себя тем, что верчу головой в поисках новых сотрудниц или просто приятно одетых телочек (скорее для проформы, потому что, с одной стороны, рядом стоит Даша, а с другой – пять минут назад я твердо решил валить к Наташе, часа через три. Ну, то есть не совсем твердо, как пойдет. Но решил).

Разглядывая зал, упираюсь в левый фланг, на котором, прислонившись плечом к стене, стоит Хижняк, одетый в черный смокинг и кроссовки. Злорадно отмечаю, что под смокинг надета рубашка, тогда как настоящий фрик вырядился бы в майку. Незамедлительно сообщаю Антону, что Хижняк – лох. Антон разводит руками, давая понять, что это и так очевидно. Даже не глядит в сторону Хижняка. Рядом с Антоном корреспондентка из новостной редакции, в узкой юбке с разрезом и обтягивающем пуловере.

– А я ее сначала не приметил, – шепчу ему на ухо.

– Карманный вариант, – отвечает он.

Чествование героев вчерашних дней плавно подходит к концу. Отъезжает занавес, обнаруживающий хор бледнолицых детей, которые начинают жалобно тянуть «Прекрасное далеко».

– Они правда из детского дома? – спрашивает ктото рядом, заставляя меня подавиться вином так, что часть жидкости приходится сплюнуть себе под ноги.

В руках у собравшихся сверкают бокалы. Начинается броуновское движение. Люди разбиваются на группки, подтягиваются к фуршетным столам, берут тарелки и приборы. Замечаю свою бригаду, машу им рукой, но они, кажется, меня не видят.

– Перекусим? – предлагает Даша.

– Наверное, – неопределенно отвечаю я и даю увлечь себя к закускам.

По дороге нам попадается Лобов под руку с директрисой большого рекламного агентства.

– О, какие люди! – Он картинно раскланивается. – А это, Оксана, самые большие звезды канала. – Лобов уже сильно подшофе. – Такие большие, по секрету тебе скажу, что самому приходится к ним на прием записываться.

– Ой, Анатолий Борисович, вы заставляете меня краснеть! – жеманничает Даша.

– Оксана, – протягивает мне руку девица, и я перекладываю тарелку в левую руку, чтобы поприветствовать ее.

– А вы садитесь к нам! – показывает Лобов в левый угол зала, где сосредоточен десяток столов «персона вип-вип».

– Да мы же со своими редакциями! – неуверенно мычу я.