Кавалькада - Уолтер Саттертуэйт

Я пишу тебе, сидя в одной из маленьких гостиных, примыкающих к главному фойе. Сейчас здесь ни души — только я и жалкое подобие мебели в стиле Людовика XIV. Одиночество вполне меня устраивает.

Рано или поздно мне придется поговорить с господином Бомоном и рассказать ему все, что произошло во время моей встречи с Гитлером. Я должна выплеснуть свою беду.

О дорогая, я совсем рехнулась.

Надо собраться с мыслями.

Начну с самого начала.

Для беседы с господином Гитлером я приехала в гостиницу «Времена года» около девяти часов утра. Портье внизу сообщил мне, что меня ждут и что мне следует подняться на лифте на шестой, этаж. Господин Гитлер, добавил портье, остановился в номере 607.

Так оно и было. Гитлер открыл мне дверь в длинном шелковом халате в красных геральдических лилиях на черном фоне, sehr modisch. Под халатом — белая рубашка, черный галстук, черные брюки, черные носки и черные туфли.

Он был так же галантен, как накануне, хотя сегодня, как мне показалось, держался он несколько натянуто. А манеры были всего лишь фасадом, скрывавшим нервозность. Это походило на то, как если бы робкий слуга пытался сыграть роль учтивого господина.

Я не могла взять в толк, что с ним произошло. Накануне он был исполнен самоуверенности. Я подумала, может, ему просто неловко оставаться наедине со странной женщиной.

Как мы потом убедимся, странной оказалась вовсе не женщина.

Улыбаясь и потрясая головой, он провел меня в гостиную, где был накрыт стол к завтраку. С одной стороны стоял крупный официант в белом, который ринулся вперед, едва я вошла в комнату, и учтиво предложил мне стул. Гитлер сел напротив.

Завтрак вылился в целое представление — гипертрофированный вариант «типичного» английского завтрака. Еды хватило бы на голодную семью из двенадцати человек вместе со всеми их голодными знакомыми.

После того как официант нас обслужил, Гитлер его отпустил. Как только мы остались одни, он наклонился вперед, поставил локоть на стол, обвил пальцами левой руки кулак правой и опустил подбородок на эту своеобразную подставку. Его странные голубые глаза прямо впились в меня.

— Невероятно, — сказал он. — Знаете, сходство просто поразительное.

— Сходство? — переспросила я и положила в рот маленький ломтик яичницы.

— С картиной Штука «Грех». Ганфштенгль об этом упоминал, но до вчерашнего вечера я считал, что он преувеличивает. Должен признаться, мне очень нравится эта картина. — Он улыбнулся, но улыбка была натянутой (как и все в его поведении в это утро), как будто лицо у него свело от разряда тока. Он опустил глаза на свою тарелку, похлопал веками и снова взглянул на меня.

Я рассказывала тебе об этой картине, Ева. Я видела ее в Институте искусств Штеделя во Франкфурте. Позднее я узнала (от этой свиньи Эрика), что Штук на самом деле рисовал эту картину много раз и сделал больше сотни ее вариантов. Господину Гитлеру эта картина тоже была знакома. По словам Ганфштенгля, это была одна из его самых любимых картин.

Я сказала:

— Господин Ганфштенгль показывал мне репродукцию. Честно сказать, лично я никакого сходства не заметила. — Как часто в истории языка наглая ложь следует за выражением «честно сказать»?

— Ну хорошо, — сказал он, — если вы настаиваете, мисс Тернер. Вот, пожалуйста. — Он взял графин с апельсиновым соком и наполнил мой стакан. — Нельзя же, чтобы организм обезвоживался.

— Благодарю.

— И нужно поесть. — Он участливо поднял брови. — Вам что, не нравится еда?

— Нет-нет, еда просто замечательная. Но вы и сами мало едите, господин Гитлер.

— Просто Адольф, — поправил он. — А все оттого, что я очень рад вашему обществу. — Он нервно улыбнулся и, застенчиво моргая, добавил: — Но раз вы настаиваете, я непременно что-нибудь съем.

Я улыбнулась в ответ.

— Я не в том положении, чтобы настаивать.

— Нет, как раз в том самом. Ваша красота, ваша осанка… Вы можете позволить себе занять любое положение, стоит вам только захотеть. Так как же?.. — Он снова улыбнулся, слегка наклонил голову, посмотрев на меня из-под век. И с некоторым кокетством спросил: — Так вы настаиваете, мисс Тернер?

От его кокетства я почувствовала себя неловко. А поскольку это кокетство исходило от ловкого демагога, которого я лицезрела накануне, оно показалось мне совершенно неуместным, и я начала ощущать… как бы выразиться? Беспокойство. Дискомфорт.

И я решила отшутиться.

— Очень хорошо, — сказала я и улыбнулась. — Тогда я настаиваю, господин Гитлер, чтобы вы что-нибудь съели. — Чтобы показать ему, как это делается, я положила себе в рот еще один ломтик яичницы.

— Ну, пожалуйста, Адольф.

Я проглотила ломтик.

— Адольф.

— Ваше желание для меня закон, — сказал он. И взял с подноса булочку. У него были изящные длинные, почти женские пальцы, и он деликатно разломил ими булочку пополам. Затем взял нож, зацепил им со своей тарелки кусок желтого жирного масла, тщательно размазал его по одной половинке булочки, затем подцепил из керамической посудины изрядную порцию персикового джема. Положил его на масло, аккуратно размазал и пригладил, придав нужную форму.

— Вот видите? — сказал он, глядя на меня через стол. — Я следую вашим инструкциям буквально.

— Да, вижу. — Я отпила глоток воды.

Он наклонился вперед, слегка привстав, и потянулся за бутылкой минеральной воды.

— Позвольте долить ваш бокал?

Уровень воды в моем бокале понизился не больше чем на два сантиметра, но возражать я опять же не стала.

— Да, пожалуйста.

Гитлер подлил мне воды из бутылки, и я заметила, что его рука подрагивает. Затем он откинулся на спинку стула. К булке он так и не притронулся — так и держал ее в левой руке, как будто забыв про нее.

— Вода, по-моему, — заметил он, — настоящий эликсир жизни. Она очищает организм от скопившихся ядов. Вымывает их. Чем больше пьешь воды, тем лучше. А к женщинам это, понятно, относится еще в большей степени. Организм у них более чувствителен и совершенен.

— Да, — сказала я. — Господин. Гитлер…

У него на лице появилась обида.

— Пожалуйста. Вы обязаны звать меня Адольфом. Умоляю.

— Да, хорошо, пусть будет Адольф. Не могли бы вы рассказать мне о Тиргартене?

— Неужели мы будем обсуждать этот неприятный инцидент? — Как маленький ребенок, он торжественно поднял руку с булкой. — Видите? Я даже еще не притронулся к своей булке. Могу я сперва ее съесть?

Как же все это утомительно!

— Да, конечно, — сказала я. — Пожалуйста. Конечно же, съешьте свою булку.

Он снова бросил на меня до смешного кокетливый взгляд. Пригнул подбородок, наклонил голову, взглянул на меня из-под опущенных век.

— Вы настаиваете, чтобы я ее съел?

Тут мне вдруг захотелось вырвать эту растреклятую булку из его руки и вышвырнуть в окно. Но я продолжала ему подыгрывать,

— Ладно. Я настаиваю на том, чтобы вы ее съели.

— Адольф.

— Простите?

— Пожалуйста, мисс Тернер, скажите так «Съешь свою булку, Адольф».

После таких слов, как ты можешь легко догадаться, мне стало еще более неловко. Я сказала:

— Но… Господин Гит… Адольф, я…

— Ну, пожалуйста, мисс Тернер! — взмолился он. — Обещаю ответить на все ваши вопросы. Клянусь.

Он просил с таким отчаянием, Ева, с такой жалостью. Словом, у меня просто не было выхода. Разве что вскочить со стула и броситься вон. Но нужно было добиться от него показаний. А его просьба вынуждала меня чувствовать себя какой-то… грязной. Я тогда ненавидела его за это — за то, что он поставил меня в такое дурацкое положение. Я почти рявкнула:

— Ешь булку, Адольф!

Резким движением он запихнул ее себе в рот и, оскалив зубы, оторвал кусок. А когда опустил руку, я заметила, что она сильно тряслась. Он жевал, не сводя с меня немигающих голубых глаз. Его смешные маленькие усики и подбородок буквально ходили ходуном. На лбу выступили капли пота.

У меня лоб тоже покрылся испариной. В комнате было ужасно душно, а может, мне просто показалось, и я чувствовала себя на редкость неловко, физически и психологически.

Я сняла салфетку с колен и положила ее на стол.

— Извините, мне нужно выйти.

Он проглотил кусок, бросил недоеденную булку на тарелку и вскочил столь стремительно, что опрокинул стул. Но не обратил на это никакого внимания.

— Чем я могу вам помочь?

— Где здесь туалет?

Сжав руки в кулаки и прижав их к бокам, он неуклюже поклонился:

— Идемте, я вас провожу.

Он вывел меня из гостиной. Двигался он сутулясь. Я последовала, за ним по узкому коридору к закрытой двери. Он открыл ее, просунул руку внутрь и щелкнул выключателем. А когда повернулся ко мне, я заметила, что его желтоватое лицо сделалось красным и блестящим. Голубые глаза часто моргали.