Пресс-центр. Анатомия политического преступления - Юлиан Семенов

Банди поставил на Сильвестра Антонио Гусмана, крупного агрария, сотрудничавшего в кабинете Боша; это должно было устроить левых. Однако Пентагон по-прежнему поддерживал как Имберта, так и Весина, а не Гусмана.

Банди отозвали в Вашингтон; его ставка на президентство Гусмана была торпедирована; империи ждали, не называя своих ставленников; в столице Доминиканской Республики продолжала литься кровь; в конце концов сошлись на кандидатуре Эктора Гарсии Годоя, который гарантировал максимальные вложения капитала всем американским финансовым империям.

Тем не менее игра в президенты продолжалась; все эти месяцы в храмах гремели колокола по убитым; престиж Северной Америки катастрофически падал; наступило время ударных решений; все хотели определенности; что ж, пускай получат однозначную определенность; так было потом в Чили, так провели операцию в Уругвае, так завершилось дело в Сальвадоре, и лишь в Никарагуа ситуация ускользнула из рук; в Гаривасе подобное допустить нельзя.

Операция, проведенная в Доминиканской Республике, когда страна оказалась в состоянии хаоса, что дало возможность монополиям закрепиться там по всем направлениям, сконструировав такого "президента", который устраивал большинство китов Уолл-Стрита, стала "опытным полем"; "ходы" политиков, разведчиков и генералов были записаны, изучены, спрятаны в сейфы банков и корпораций: жить надо по закону "аналога"; что ж, "доминиканский аналог" — тема для размышлений на будущее, Санчеса уберут, остановившись на оптимальном варианте, выбор есть.

…Накануне Вернье встретился со своим старым приятелем, который работал на цюрихской валютной бирже; тот знал все; он уже сделал свои деньги, поэтому позволял себе быть откровенным с тем, кто просидел с ним на студенческой скамье пять лет кряду; Вернье достаточно было намека; он сопоставил данные, известные одному ему, с возможными версиями; экономика, биржа, финансы и их обращение были для Вернье раскрытой книгой, он чувствовал этот предмет, как поэт ощущает слово, его таинство; он четко вычислил, кто стоит за устремлением повернуть ситуацию в Гаривасе вспять. Он назовет этих людей Уолл-Стрита, надо только почувствовать продольные мышцы спины, поверить в их силу, словно в молодости, нет, в зрелости, когда он тягостно ощущал, как чернокнижные старухи Элизабет насылают на него свои пассы: только б он поступил не так, как считал нужным, только б сделать ему больно и плохо, только б восстановить против него детей, только б поставить его в такое положение, чтобы он оставался один, все время один, каждую минуту, секунду, только б заставить его потерять себя, смириться и перестать быть тем, кем он родился — швабом Пиксом, Георгом, сыном Иоганна…

Он поднялся, включил ночник; уже половина третьего.

— Что, милый? — спросила Гала, словно и не спала. Тебе дать лекарство?

— Нет, спи.

— Ты хочешь работать?

— Да.

— Сварить кофе?

— Я же говорил тебе, когда я подхожу ночью к столу, молчи. Ясно? Я попрошу, если мне что-то потребуется.

— Не сердись, милый…

— Спи.

— А можно, я почитаю?

— Тогда иди в другую комнату.

— Здесь я мешаю тебе?

— Да.

— Можно, я тебя поцелую?

— Потом.

Он сел к столу, ощутив, как у него напряглись мышцы спины. Они сделались сильными, упругими; сейчас я напишу это, подумал он, сейчас я напишу главу "параллели" и приложу таблицу с началом моего поиска и анализа колебаний цен на какао-бобы. И скажу, что Белый дом в течение ближайших недель начнет интервенцию; морская пехота, "спасение жизней американцев" и все такое прочее; статьи в купленных ЦРУ газетах сегодня слово в слово повторяют доминиканское интермеццо; меняются лишь фамилии и название страны, текст можно оставлять прежним… Бедная девочка, неужели я не смогу ей помочь? Маленький мой зеленоглазый козленок, замученный нашими сварами с Элизабет, не простивший мне тишину с Гала, как же я люблю тебя, кровь моя, как же горько мне без тебя, но ведь нужен тебе не я, а Санчес, я обязан лишь гарантировать исполнение твоих желаний, в этом долг отцов, только в этом, в чем же еще?!

В девять утра Вернье связался с редакцией в Мадриде.

— Я закончил врезку о Гаривасе для материала об интервенции в Санто-Доминго, пошлю ее вам "экспрессом", по-моему, удалась; во всяком случае, я ударил наотмашь…

…В одиннадцать часов к нему позвонили из Гамбурга; Вернер Хор, шеф финансовой службы концерна, прилетает в Париж, надо встретить, он относится к тем немцам, которые иностранных языков не изучали, типичный мекленбуржец.

— Гала, — сказал Вернье, — приготовь обед, побольше мяса, прилетает один из моих боссов, его надо ублажить.

— Хорошо, милый. Какого мяса купить?

— Ах, ну я не знаю, право! Купи свинины. Или баранины.

— Хорошо, милый, не думай об этом. Я что-нибудь сделаю и обязательно натушу капусты, он ведь должен, как и все истинные немцы, любить капусту?

Хор, однако, отказался приехать на обед к "герру Пиксу", предложил перекусить в баварском ресторане на Елисейских полях, ему, видите ли, сказали, что там дают настоящий айсбайн[20] и вообще национальная кухня; в моем возрасте, добавил он, нельзя ничего менять, кухню тем более.

Официантка, одетая, как и полагается быть одетой в деревенском ресторанчике под Мюнхеном — белая кофточка с вышивкой, расклешенная юбочка с кринолином и фартук, принесла айсбайн, козий сыр и пенное пиво в больших кружках.

Хор ел хмуро, вяло интересовался распространением изданий, связанных с вопросами экономики, нефти и финансов во франкоязычном мире, отвратительно мял салфетки; тонкие губы финансиста вызывали в Вернье неприязнь, особенно оттого, что были постоянно сальные, словно бы он так и жил с куском айсбайна за щекою, тщательно его пережевывая.

От кофе Хор отказался.

— Берегу сердце, герр Пике, и вам рекомендую… Мы старики, в нашем с вами возрасте за здоровьем надо следить… Единственно, о чем я молю бога, это о том, чтобы умереть по-быстрому. Непереносимо лежать с перекошенной мордой, парализованному… Не находите?

— Я запасся цианистым калием.

— А кто положит его вам в рот? — оживился Хор. Сиделка? Ее отправят под суд. Родственники? Они тоже не захотят встречи с законом. А вы и не доползете до стола, где храните эту удобную смерть, вы же парализованы, под вас "утку" будут подкладывать… Но при этом можете обо всем ясно думать… И вас постоянно, с утра до вечера, будет обуревать ужас, которым вы ни с кем не сможете поделиться: деньги кончаются, чем кормить семью, внуков, грядет нищета, что может быть страшнее? Я пережил нищету, знаю ее гнет. А вы, герр Пике?

— Тоже.

Хор покачал головою.

— Вы пережили ее молодым, одиноким, это не есть нищета, это лишь временное неудобство… Трагедия наступающей нищеты ощутима по-настоящему лишь тем, кто обременен детьми и внуками… Если, впрочем, он человек, а не мотылек… Ладно, теперь о деле, герр Пике… Вы очень мало пишете в здешних изданиях, ваши публикации аморфны, в них нет угодной концерну позиции… Я уполномочен передать вам просьбу руководства… Пока это просьба… Пока… Либо вы определитесь, либо ваш объективизм перестанет нас устраивать и мы будем вынуждены отказаться от ваших услуг здесь, в Париже…

— Что не устраивает Гамбург в моих обзорах?

— Плазменность.

— То есть?

— Расплывчатость, внепозиционность, излишнее копание в деталях… Словом, если вы не дадите несколько обзоров о положении в Латинской Америке, особенно о начатой коммунистами вакханалии хаоса в Гаривасе, о подъеме экономики Сальвадора в свете американской помощи, нам придется расторгнуть контракт, тем более что срок его истекает в декабре…

— Я подумаю, герр Хор…

— К сожалению, у нас нет времени, чтобы ждать… Я должен увезти ваш обзор по Гаривасу с собой, герр Пике. Обзор должен быть связан с самоубийством Грацио, сунувшегося в авантюру с безумцем Санчесом.

— Когда вы намерены улетать?

— Как только получу материал. Мы же знаем, что вы можете написать десять страниц за день… Вот я два дня и стану отсыпаться в отеле, невероятно устал, ничего не попишешь, старость…

…Проводив Хора в отель, Вернье зашел в "Клозери де Лила", маленькое кафе, любимое место молодого Хемингуэя, заказал кофе, закурил и подумал холодно, спокойно, без той внутренней дрожи, которая била его, пока он обедал с Хором: "Это не просто начало атаки, это ее конец. Они, видимо, все обо мне знали, они терпели меня, пока можно было терпеть, а сейчас у них нет времени, в Гаривасе начнется резня, им нужно заблаговременно готовить позиции… И они знают, сколько денег из тех, что они мне платят, я перевожу Элизабет и Гансу… Это половина всей суммы, а еще четверть уходит на оплату кредита за парижскую квартиру… Считать они умеют, точно просчитали, что без их контракта я останусь нищим. И они отлично понимают, что я не сутенер, не смогу жить на деньги, которые Гала зарабатывает в своем салоне… Что ж, придется крутиться, как в молодости, когда я перебивался мелочью в десяти журналах, ничего, кое-как хватало…"