Позволь ей уйти (СИ) - Монакова Юлия

У них не очень часто получалось просто погулять по Москве, поскольку в академии был всего один выходной. Да и самостоятельно шататься по городу ребятам никто не позволял. Их организованно водили на экскурсии — в Третьяковку, на ВДНХ, в театры или на концерты.

Пашка не жаловался — привык, ведь в детдоме им тоже не разрешалось особо своевольничать. Впрочем, запреты на то и существуют, чтобы их нарушать… Иногда он подбивал Артёма и Шейла на подвиги, и вечерами после занятий они тайком сбегали из интерната, чтобы просто пошляться по улицам и почувствовать себя страх какими взрослыми и самостоятельными. Как правило, в этих прогулках их всегда сопровождала Милка, которая пользовалась куда большей свободой в своей приёмной семье.

В интернате Мила появлялась запросто — чуть ли не чаще, чем у себя дома. Традиционно влезала в окно мальчишеской спальни под одобрительные и приветственные возгласы тамошних обитателей, которые очень быстро к ней привыкли и стали воспринимать практически своей, даром что не “балетной”.

С Шейлом отношения постепенно наладились. В первое время Пашка ещё смотрел на канадца волком, ревнуя — ему казалось, что Шейл пытается “отбить” у него Милку, став для неё более близким другом, чем был он сам. Иногда он даже покрывался мурашками от ужаса, представив, что сделается для подруги менее дорогим, менее значимым и не таким незаменимым, как раньше. Однако Шейл скоро просёк, в чём причина витающего между ними напряжения, и в конце концов припёр Пашку к стенке.

— Я понимаю! — горячо втолковывал он ему, волнуясь и мешая русский с английским. — Она твоя girlfriend, я не хочу проблемы, ты мой друг, да? Я не буду вмешаться, ты и Мила — я уйду, хорошо?

— Не надо никуда уходить, — проворчал Пашка, чувствуя себя дурак дураком. — Милка — не моя гёрлфренд. Мы с ней просто друзья. Как и с тобой. И с Тёмкой. Просто она — девчонка, в этом вся разница.

Едва ли Шейл тогда ему поверил, но вертеться вокруг Милы всё равно перестал. Впрочем, в “просто дружбу” между этой сладкой парочкой в интернате поначалу тоже мало кто верил. Чего стоила одна лишь славная Милкина привычка — заваливаться к Пашке на кровать и лежать там с ним в обнимку! Это называется “друзья”? Пацаны прикалывались над ними, дразнили, спрашивая, когда свадьба, но Милка быстро поставила их на место в свойственной ей насмешливо-язвительной манере. Куда им было понять, что эти объятия — действительно вполне дружеские и невинные, так Пашка и Мила обычно просто подзаряжались и обменивались энергией, словно ещё глубже прорастая друг в друга.

Они знали друг о друге такие вещи, которые не знал больше никто в целом мире. Пашка был в курсе, когда у Милки началась первая менструация — она поделилась именно с ним, а не со своей приёмной матерью, с которой отношения по-прежнему были не слишком-то доверительными. Он даже покупал ей прокладки, потому что она поначалу робела, непривычная и смущённая изменениями собственного организма.

Он же честно рассказывал ей о своих первых любовных переживаниях — так, в седьмом классе он втюрился в Нину Володарскую. Милка подшучивала над его выбором — Володарскую она называла не иначе как “белобрысой дылдой”, однако помогала Пашке по мере сил и возможностей охмурять девочку, ухаживать и даже вызывать ревность.

— Заставишь её ревновать — она сразу взбесится и сама к тебе прибежит! — убеждала Милка. — Все девчонки такие собственницы…

С Ниной у Пашки так ничего толком и не вышло — ну, поцеловались пару раз, оставшись наедине в танцклассе, но на этом их недороман и закончился: в двенадцать лет у девчонки начали активно расти грудь и попа, что стало для неё настоящей трагедией. Она рано по-женски сформировалась, и хотя теперь все парни в академии восхищённо замирали при её виде, для танцев такое телосложение было настоящим смертным приговором. В конце концов Володарскую отчислили.

=73

Вообще в период взросления мальчишкам в академии приходилось туговато — и физиологически, и морально.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Трудно справляться с пробуждающимися, пока ещё смутными, желаниями, когда постоянно видишь перед собой полураздетых девочек, из которых треть красавицы, треть умницы, а ещё треть — умницы и красавицы. Ну и как тут заниматься, если постоянно отвлекаешься, скажите на милость?! А во время дуэтных танцев прикосновения к нежному девчоночьему телу и тесная близость с партнёршей неизбежны… Пашка не сразу привык: поначалу полыхал заревом и сбивался, путался, спотыкался, чувствуя себя неуклюжим и деревянным. Либо наоборот — от смущения принимался так неистово выполнять танцевальные па, что девчонки просто не могли за ним угнаться. Хореограф даже сделал ему как-то замечание:

— Калинин! А нельзя ли… хм… более сдержанно? Не каждая балерина сможет крутить такой амплитудный и высокоградусный ронд де жамб анлер!*

Со своими воспитанниками педагоги обычно не церемонились, были довольно прямолинейными и даже жёсткими. В сердцах могли обозвать какую-нибудь юную балерину коровой, ударить по колену, если не дотянула, или по спине, если она кривая. А уж шлепков по заднице было не счесть — чуть отклячишь эту часть тела, как сразу же раздавалось возмущённое:

— Ну-ка хвост втяни! Полюби ягодицами копчик!

Ещё одним расхожим выражением на занятиях было: “Съешь живот!”

На учеников, особенно на учениц, шло мощнейшее психологическое воздействие. Девочке, показавшей на еженедельном контрольном взвешивании не очень радужный результат, могли запросто сказать, что она — такая жирная — не будет никому нужна ни в балете, ни вообще в жизни. Разумеется, многие девчонки наживали себе массу комплексов, от которых потом ещё долго не могли избавиться. Почти все сидели на диетах и практически голодали. Тонечку Городецкую вечно гнобили за то, что после пяти лет занятий художественной гимнастикой её тело по-спортивному напряжено, а в балете нет места спорту. “Мы тебя из резерва взяли! — постоянно напоминали ей. — Не заставляй нас сожалеть о принятом решении”. Девчонка после такого всякий раз долго рыдала у себя в комнате, а сочувствующий Тёма приносил ей шоколад и яблоки в качестве утешения.

Конкуренция в академии была огромная. Все прекрасно понимали: если ты дашь слабину один раз, потом можешь просто не догнать остальных. Это было тяжело, особенно для девочек: зависть к чужим успехам, ревность к вниманию педагогов… даже самые лучшие подруги могли стать врагами. Некоторые девчонки подсчитывали “знаки внимания”, подобно мачехе с дочерьми в фильме “Золушка”. Кого чаще хвалят? Кого ругают?.. С явными любимчиками учителей общались довольно напряжённо, за спиной могли запросто сказать какую-нибудь гадость. К счастью, среди мальчишек это было выражено не так ярко, пацаны честно старались не смешивать дружбу и учёбу.

Несколько лет спустя, уже танцуя в Театре балета, Павел разговорился по душам с примой — Анастасией Палий. Настя окончила МХА семью годами раньше него, но порядки в академии и в то время были похожими.

— Веришь, нет, — сказала она ему, — я от учёбы потом очень долго отойти не могла. Боялась спокойно выйти на сцену. Не верила, что никто не закричит, не обзовёт и не стукнет…

Занятия начинались в девять часов утра и продолжались до половины седьмого вечера — с перерывом на обед. Суббота считалась коротким днём, ребята освобождались уже к двум часам дня.

Их обучали самым разнообразным видам танца: классическому, народному, дуэтному, историко-бытовому, современному. Приоритет, естественно, отдавался балету. Среди практических уроков были также ритмика и актёрское мастерство. Преподавали им сценический репертуар, музыкальную литературу, этикет, историю театра и хореографии. Общеобразовательные предметы тоже присутствовали в программе обучения, но на успехи в них мало кто обращал внимание, самый большой упор делался именно на физическое развитие.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Практическое занятие длилось полтора часа, а теоретическое — сорок пять минут, как обычный урок в школе. Практику ставили на утро, чтобы дети являлись на занятия со свежими силами.