Гений, или История любви - Татьяна Веденская

— Не УХОДИ! Я ПРОШУ ТЕБЯ, не УХОДИ! — крикнула Ингрид. Самый страшный кошмар, столько раз пугавший ее, который она гнала от себя все это время, происходил наяву, и не было сил, чтобы проснуться.

— Иня, ты что? Не надо опускаться до этого! — Готье замотал головой, словно пытаясь стряхнуть омерзительность происходящего.

Ингрид бросилась к нему и схватила его за руки. Ее сотрясали рыдания, она была в истерике.

— А как же группа? Как же твоя музыка? Я ведь все делала для тебя!

— Не говори ерунды. Ты всегда живешь для себя, Иня, ты уж так устроена. — Готье пытался вырваться, отвернуться, но она смотрела ему в глаза.

— Если ты уйдешь — для группы тоже все кончено. Я не смогу тебя простить.

— Простить? За что? Не устраивай истерик, ты не можешь жить без драм. Ты королева драмы! Но дело в том, что я тебе ничего не обещал, — повторил Готье. — И плевать мне на группу. Группа — это я, и ты тоже прекрасно это понимаешь.

Ингрид от его слов чуть не задохнулась.

— И ты думаешь, эти слова чего-то значат? Что ты не обещал мне ничего? Слов мне не сказал? Да они мне и не нужны — слова. Ты спроси у своей чертовой Элизы, какова цена слов? Ноль! Ты обещал мне все на свете, потому что все было по-настоящему. Я знаю, я чувствовала. Я иногда даже боялась умереть от счастья — так я чувствовала то, что было.

— Ты придумала то, что было. Я чувствовал скуку, — бросил Готье.

Ингрид побледнела и отступила на шаг.

— Но… но ты был со мной, ты лежал рядом со мной, я смотрела на тебя каждую ночь, и ты в ответе за меня. Я не могу без тебя, не переживу, если все кончится и ты уйдешь. Ты мой! Эта молчаливая дрянь не имеет на тебя никакого права. Ты мой!

Ингрид визжала, а Готье, плюнув на все, с силой вырвался из ее отчаянных объятий, выхватил наконец найденный рюкзак, который завалился на пол под стол, и рванул к выходу. Леший в ужасе стоял, не представляя, что предпринять. Он был вполне готов ударить по наглому, равнодушному и даже презрительному лицу Готье кулаком, припечатать его к стене, может быть, даже убить. Но Ингрид бежала за ним, как бездомный щенок, она кричала, просила, умоляла вернуться, и ударить его сейчас было то же самое, что ударить ее. Леший с ужасом смотрел на то, как женщина, ради которой он готов на все, валяется в ногах у ничтожества. Он ничего не понимал.

— Если ты уйдешь, я покончу с собой! — крикнула она в припадке.

Готье обернулся и остановился. Возникла длинная пауза, после которой Готье вдруг подался вперед и отвесил Ингрид звонкую пощечину.

— Дура! — спокойно сказал он.

Ингрид схватилась за горящую щеку:

— Готье, я…

— Ты не покончишь с собой. А если попытаешься, чтобы вызвать у меня какое-нибудь нелепое чувство вины, имей в виду — мне это безразлично. Я сейчас уйду и больше не вернусь никогда. Ты можешь делать со своей жизнью все, что пожелаешь. Ты меня поняла? — Он приблизился к ней, взял ее лицо за подбородок, посмотрел ей в глаза.

Ингрид молчала. Тогда Готье повернулся, свистнул Бориса Николаевича, и пес послушно и радостно побежал за ним. Ведь Борис не понимал речь, но даже если бы и понимал — проблемы Ингрид ему были глубоко по-собачьи безразличны. Ему был интересен только Готье, так уж устроены собаки. Со всей щенячьей преданностью он любил своего хозяина просто потому, что так было всегда и по-другому быть не могло. Собака устроена куда проще, чем человек. Ей не нужны слова, ей не требуются обещания, собаку невозможно предать, потому что она не знает, что это такое — предательство. Даже если собаку бросят — она будет сидеть на одном и том же месте и ждать. И ей никогда не придет в голову, что ее хозяин — просто сволочь, что он просто забыл о своем псе. Кто-то скажет, что это оттого, что собаки не так умны, как люди, что они, четырехлапые, просто не могут ничего просчитать, что они наивны и любовь их тоже наивна. Возможно. Или нет. Кто знает? Готье ушел вместе со своей собакой, а Ингрид за ним не пошла.

Глава 15

Забавно, как самые простые варианты оказываются самыми надежными просто потому, что о таких возможностях никто не думает в силу их чрезмерной простоты. Сонина мама и бабушка в слепом изумлении бегали по всему району, опрашивали таксиста, вглядывались в лица прохожих. Они гадали, высказывали предположения. Бабушке даже пришло в голову, что Соня заранее вступила с кем-то в сговор, что ее уже ждали — машина прикрытия, сообщники, маскировочные костюмы. Конечно, звучало это дико, но бабушка ничего этого не исключала.

Однако на самом деле все вышло намного проще. Соня стояла возле лифта, прошло не больше минуты — и она исчезла. Как далеко она могла уйти? Может, конечно, и в космос улетела (кстати, бабушка проверяла замки на двери чердака). Может, достала шапку-невидимку или ковер-самолет, унесший ее прямиком к крышам домов на Новом Арбате. Или она стоит практически в метре от того места, где ее оставили? Стоит и с мольбой смотрит в глаза Саре Лейбовне, а во взгляде у нее такая паника, которую Сара Лейбовна просто не может, не имеет права проигнорировать.

— Я не хочу уезжать! — прошептала Соня, проскользнув в ее квартиру.

Ничего у нее не было приготовлено заранее. Она оказалась совершенно не готова к эффективной тюремной политике своих матери и бабушки, и ужас переполнял ее, когда она стояла около шахты их старого лифта. Позвонить в соседнюю дверь — это все, что она могла сделать. И это был сомнительный жест отчаяния, ведь Сара Лейбовна могла и не отозваться на Сонин панический призыв, на ее молчаливую мольбу о помощи. Да что там, ее просто могло бы не оказаться дома. Сара Лейбовна — одинокая, старая, бедная женщина. Дважды в день Сара Лейбовна уходила из своей когда-то роскошной квартиры, надевая и в снег, и в жару старое замызганное красное пальто. У нее было два места, где она стояла, отвернувшись от глаз проходящих мимо людей, и ждала, пока в ее картонную коробку набросают рублей сто-двести. Потом она шла обратно, покупала молока, хлеба, самые дешевые суповые наборы — для котов — и возвращалась домой. Пенсии не хватало, а родственники, кажется, потихоньку забыли о ее существовании. Сара Лейбовна нашла свой способ добиться того, чего хотела — остаться в Москве. Тель-Авив был для нее тем же самым, что и Веллингтон для Сони. Но ведь действительно, могло же ее просто не оказаться дома. И время было такое, соответствующее, так что, когда Соня позвонила, та совершенно случайно оказалась дома. И даже стояла в прихожей, осматривала свои ботинки на предмет возможности их последующего ремонта — подошва была никуда не годная. В прихожей была всего одна лампочка в двадцать ватт — Сара Лейбовна экономила электричество. Подслеповато выглянув наружу, она увидела Соню — бледную и еще более худую, угловатую, с темными кругами под глазами, в которых застыл страх.