Враг стоит на Востоке. Гитлеровские планы войны против СССР в 1939 году - Рольф-Дитер Мюллер

Его мнимая «дружба» со смертельным врагом Сталиным, по всей вероятности, была в таких условиях для него невыносимой. Но пока Англия не проявляла готовности принять его политику экспансии на Восток и пока она могла нанести ему удар в спину, его войска вынуждены были оставаться на Западе и не могли двинуться против СССР. Сталин, естественно, использовал эту ситуацию в своих целях, чтобы получить обещанное стратегическое преимущество, и этому невозможно было воспрепятствовать, даже если бы у Гитлера хватило мужества вторично предпринять коренной поворот в своей политике по примеру августа 1939 г. Но что он мог предложить Западу кроме восстановления польской и чешской государственности, естественно, «под защитой рейха»? Ведь этого западным державам было мало. Гитлер был твердо уверен в том, что с возвратом государственности эти страны сделают все, чтобы разрушить «его Третий рейх», и эта уверенность неистово толкала его к тому, чтобы отдать Западному фронту приказ о наступлении. «Чего бы это ни стоило, я хочу разбить Англию. На это направлены все мои мысли и деяния. Я больше не хочу знать ни кино, ни театра, ни музыки. Я хочу только одного: разбить Англию!»{377}

А стоит ли сомневаться в реалистичности поворота против Сталина в сентябре 1939 г.? С точки зрения внешней политики и идеологии тогдашняя ориентация Гитлера против Запада сталкивалась с огромными препятствиями и опасениями, что это была смена антисоветского курса. Проба сил с СССР никоим образом не должна была сразу же привести к военному столкновению. Время года было для этого не совсем подходящее. Но несмотря на необычайно суровую зиму, которая сулила немецкой оборонной промышленности серьезные трудности, возврат к антисоветской ориентации с учетом усиления немецкого влияния в Прибалтике и Украине мог бы стать правильным выбором. Ведь дополнительный секретный протокол о разделе сфер интересов в Восточной Европе был далеко не обязательным! Лига Наций в Женеве, лишенная всякой реальной власти, исключила Советский Союз из своего состава за нападение Сталина на Финляндию. При этом у него не было никакой возможности обратиться с претензиями в какую-либо инстанцию, когда, кроме того, под вопросом оказался и пропагандистский предлог аннексии восточных польских областей (якобы по просьбе белорусского и украинского населения), что стало понятно общественности после оглашения договора с Гитлером.

Нет, Сталин тоже должен был сохранять в тайне наличие секретного дополнительного протокола, даже если бы зимой 1939/40 г. дело дошло до холодной войны с Гитлером. Те, кому это казалось невероятным, должны были спросить себя, какую политику стал бы проводить новый фюрер Геринг, если бы 8 ноября удалось покушение Георга Эльзера на Гитлера. Ведь Геринг постоянно делал ставку на Польшу и на взаимопонимание с Англией. Кроме того, он выражал постоянно растущее несогласие с Генрихом Гиммлером, который в результате безоглядной депортации радикализировал и осложнял оккупационную политику в Польше, особенно в экономической сфере, за которую отвечал Геринг.

В случае смены курса Германией Сталин, естественно, мог подключить экономические рычаги давления, например, приостановить поставки советской нефти, хотя ее объемы и без того были незначительны. Эту нехватку можно было легко компенсировать захватом Румынии. Если Гитлер в октябре 1939 г. считал возможным в течение четырех недель подготовить и осуществить наступление на Западе, то насколько легче ему было принять решение о походе на Восток? Аргументом против этого никак не мог служить тот факт, что вермахт якобы не был готов к этому в 1939 г., ведь Гитлер по своему усмотрению мог решить эту задачу на Западе, а она считалась чрезвычайно сложной. Он мог принять и другое решение и был, вероятно, втайне готов к этому.

Решение развернуть войну в восточном направлении можно было бы с идеологической точки зрения объяснить проще, чем союз с заклятым врагом в лице большевиков. Правда, в Москве в то время прилагались некоторые усилия по осуществлению пропагандистских атак на Запад и поддержке позиций Германии. В начале ноября 1939 г. по завершении работы конгресса Коминтерна, который заклеймил западные державы как поджигателей войны, Париж нанес встречный удар, распространив ложное сообщение. В нем говорилось, что Сталин якобы еще 19 августа, т. е. до заключения пакта, четко разъяснил своим партийным функционерам, что СССР должен поощрять стремление Германии к войне против западных держав и делать все возможное для того, чтобы эта война шла как можно дольше, пока обе стороны не исчерпают свои силы. А до тех пор необходимо было усилить пропагандистскую работу в этих странах с целью укрепления собственных сил. Это было сообщение прессы, за которым в Берлине не последовало никакой серьезной реакции{378}. Итальянская же пресса, напротив, в жестких выражениях атаковала этот призыв Коминтерна к пролетарским массам. Фашистская Италия, которая отказывалась следовать курсом Гитлера на развязывание мировой войны, но игравшая тем не менее роль передового борца против большевизма, была для немецкого министра пропаганды костью в горле. Геббельс писал: «Кое-кому становится несколько жутко от мысли идти в ногу с Москвой». И он сделал соответствующие выводы: «Следует в рамках пресс-конференции изложить нашу позицию по отношению к России. Мы должны проявлять сдержанность. Больше никаких книг и брошюр о России, ни положительных, ни негативных»{379}.

Тема России мучила Гитлера, и прежде всего потому, что он ничем не мог помешать Сталину медленно продвигаться на запад и даже должен был в своем ближайшем окружении носить маску равнодушия и невозмутимости. После одной из бесед с фюрером Геббельс записал следующее: «У нас нет никаких причин выступить в защиту Финляндии. Наши интересы — в Прибалтике, а Финляндия в прошлые годы настолько подло вела себя по отношению к нам, что не возникает никаких вопросов о нашей помощи ей»{380}. Но оскорбленные финны не нуждались в помощи и дали предметный урок превосходившей их в военном отношении Красной армии. Спустя день после неудавшегося покушения, которое Гитлер пережил лишь по счастливой случайности, он хвастался своему министру пропаганды: «Русская армия ничего не стоит. У них нет ни достойного командования, ни приличного оружия. Мы не нуждаемся в ее военной помощи»{381}. Этот свой диагноз он повторил еще раз спустя три дня, 14 ноября 1939 г.

Геббельс после беседы с Гитлером 14 ноября 1939 г.:

«Он еще раз констатировал ужасающее состояние русской армии. Она едва ли способна вести боевые действия. Отсюда, возможно, и упрямство финнов. Скорее всего, умственного развития среднего русского недостаточно для владения современным оружием. Как и в ряде других стран, в России централизм, этот отец бюрократии, стал врагом всякого развития личности. Там больше нет никакой личной инициативы. Там крестьянам дали землю, а они на ней только лентяйничали. Поэтому участки, которые они не обрабатывали, пришлось вернуть в госсобственность и создать некое подобие госхозов. То же самое произошло и с промышленностью. Это зло распространилось по всей стране и не дает возможности правильно оценить ее силы и ресурсы. Славных же союзников мы себе выбрали!»{382}

Такого рода оценки наталкивают на вопрос: почему Германия не пошла на столь якобы слабого главного врага, а вместо этого развязала мировую войну с западными державами, которых она так боялась? При этом Гитлеру было абсолютно ясно, что враг — на Востоке! Ответ предельно прост: фюрер в меньшей степени боялся, что Красная армия нанесет ему удар в спину в решительный момент сражения на Западе, чем обратного.

23 ноября 1939 г. Гитлер выступил с речью перед представителями Главного командования сухопутных войск, затем последовала продолжительная дискуссия, в ходе которой он еще раз попытался убедить генералов в правильности решения вести войну на Западе и отверг их предложение отказаться от задуманного. По завершении встречи Гитлер отправился в соседний большой зал, где всегда обсуждалась текущая военная обстановка. Там, в присутствии адъютанта Гитлера офицера люфтваффе Николауса фон Бюлова, он непрестанно ходил взад и вперед, чтобы попытаться обобщить все свои мысли. Его крайне беспокоило, что западные державы в ближайшие месяцы могли серьезно увеличить и улучшить свое вооружение. Поэтому он так настаивал на скорейшем наступлении на Западе. Белов позднее вспоминал эту сцену: «Кроме всего прочего, Гитлер хотел, чтобы его сухопутные войска еще весной освободились для проведения большой операции на Востоке. Это было первое замечание, которое я услышал от Гитлера относительно России. Оно показалось мне утопическим. Для него это были, очевидно, давно продуманные планы, для реализации которых он теперь намеревался ввести в бой вермахт»{383}.