Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

5

Туалет Петлюры был тем временем закончен: зелень со штанов удалена, грязь с френча отчищена, пробор лоснился фиксатуаром, — из провинциального предместья можно было двигаться на широкую арену жизни!

Выбравшись из кустов за нобелевскими нефтяными цистернами, Петлюра глянул сквозь лаз в заборе. Поворачивать голову было еще больно, но он все же огляделся, проверяя — не подстерегает ли на чужой улице еще какая–либо опасность человека в офицерской форме?

Но было бы напрасной затеей дожидаться, пока улица совсем опустеет.

Прошел один человек, за ним появились двое, и внешность их никак не успокаивала: кепки, поддевки, сапоги… и тогда Петлюра принял решение.

Он достал перочинный ножик и срезал с френча погоны. Так же решительно он сорвал и сунул в карман офицерскую кокарду.

В таком виде, на первый взгляд, он мог сойти за дезертира, а дезертиров с фронта на третьем году войны городская окраина отнюдь не осуждала.

Затем Петлюра смело нырнул в лаз и очутился на улице.

С каждым шагом, приближавшим Петлюру к углу Брест–Литовского шоссе, походка его становилась тверже и внешний вид — осанистее.

На шоссе он вышел исполненным чувства собственного достоинства, — и здесь никто не смог бы сказать, что десять минут назад ему накостыляли по затылку. Вывихнутая шея лишь подчеркивала горделивость осанки: голову было больно поворачивать, и она в неподвижности держалась как–то особенно надменно — совсем как у истого аристократа с киноленты.

У Петлюры созрело уже и весьма остроумное объяснение — почему на войсковом съезде он появится без погон: происходит революция, а он — демократ, даже социал–демократ, и то, что он придет на съезд со срезанными офицерскими погонами, будет свидетельством его особой революционности.

Алеа якта эст! Жребий брошен!

«ЩЕ НЕ ВМЕРЛА»[27]

1

Съездов было два.

В Троицком народном доме собирался съезд делегатов от украинцев–военнослужащих, наименовавший себя «Всеукраинским войсковым съездом». В помещении театра Соловцова — съезд представителей крестьянских союзов, присвоивший себе наименование «Всеукраинского крестьянского съезда».

Торжественное открытие съездов было назначено на разные часы: «войскового» — на девять и «крестьянского» — на одиннадцать часов, потому что оба съезда надлежало открывать главе Центральной рады, и на обоих ему же предстояло быть избранным в качестве почетного председателя.

Когда борода профессора Грушевского появилась на сцене Троицкого народного дома, семьсот делегатов вскочили со своих мест и дружно гаркнули, как было условлено заранее, — принимая во внимание исторические традиции:

— Наши головы вам, пане атамане!

Грушевский вынул носовой платок и осушил увлажнявшиеся глаза. Минута была историческая. Его приветствовали представители четырех миллионов воинов–украинцев, мобилизованных в русскую армию и разбросанных по всем военным фронтам — от Эрзурума в Турции и до Печенги на границе с Норвегией.

Грушевский пpocтep pyкy вперед и вымолвил слова, приготовленные для начала речи:

— «Ще не вмерла Україна і слава, і воля, ще нам, браття молодії, усміхнеться доля…»

Декламатором Грушевский был никудышным, потому что он шепелявил, однако он произносил слова, которыми начинался государственный гимн, — и семьсот первых рыцарей возрождаемой украинской государственности грянули в один голос:

Згинуть наші воріженьки, як роса на сонці,

Запануєм, браття, й ми у своїй сторонці…

После исполнения гимна Грушевский объявил повестку дня: отношение к центральной власти — к Временному правительству и Петроградскому совету; определение формы временной национальной власти на Украине; отношение к войне; армия.

Затем слово было предоставлено делегату от украинцев Западного фронта, поскольку в армиях Западного фронта числилось наибольшее количество солдат–украинцев. Делегатом Западного фронта был Симон Петлюра.

Появление на трибуне Петлюры в офицерском френче со следами срезанных погон произвело на присутствующих двойственное впечатление. Половина аудитории (преимущественно офицерская) восприняла это как оскорбление чести мундира и задвигалась с сердитым шумом. Другая половина, напротив, реагировала с удовлетворением; раздались даже аплодисменты: рядовыми этот факт был воспринят как проявление демократизма.

Петлюра скромно потупил взор и поспешил примирить обе половины: он внес предложение избрать почетным председателем съезда зачинателя патриотического дела, отца и идеолога украинского возрождения — профессора Михаила Грушевского.

Семьсот воинов в офицерских френчах и солдатских гимнастерках, десять минут кричали «слава!» — и почетный председатель, поматывая белою бородой и пошатываясь от волнения, начал сходить с трибуны. Поддержать патриарха национального возрождения бросилась верная секретарша, единственная женщина на съезде, панна София Галчко. Впрочем, ее успел опередить Петлюра.

Симон Петлюра простер руки — он помнил со времен своего театрального любительства, что в ролях благородных шляхтичей жест этот выглядел у него наиболее аристократично, — и подхватил Грушевского, предлагая старику надежную точку опоры. Кроме того, он использовал этот жест для волнующего эффекта: рухнув перед Грушевским на одно колено, он чмокнул его старческую длань.

Целовать родителя в руку — древний украинский обычай, символизирующий безграничное уважение и покорность отцу. Восторженные крики и гром аплодисментов потрясли стены зала. И неизвестный, экспансивный и верный народным обычаям скромный деятель в офицерском френче без погон сразу же завоевал всеобщее расположение.

Поддерживая Грушевского за талию, Петлюра проводил его за кулисы, всеми возможными способами свидетельствуя ему по пути свою подлинно сыновнюю заботу. Грушевского Петлюра ненавидел еще с тех пор, когда, будучи мелким газетным репортером, бегал для него за монпансье, заменявшими некурящему Грушевскому папиросы. Но момент был слишком исторический, и ради истории следовало забыть о былых унижениях. Да и нынешнее положение Грушевского как главы возрождаемой нации было таково, что перед ним стоило заискивать.

Петлюра усадил Грушевского в пролетку, собственноручно запахнул кожаный полог и кланялся вслед до тех пор, пока белая борода не исчезла за углом Мариино–Благовещенской улицы.

Грушевского глубоко растрогало поведение Петлюры, ему подумалось даже, что до сих пор он был, пожалуй, чрезмерно суров, считая этого человека лишь чванливым ничтожеством, мелким склочником и приторным подхалимом. И Грушевский тут же приказал Софии Галчко, сопровождавшей его в пути к дальнейшему выполнению высокой миссии, включить фамилию Петлюры впереди всех других фамилий в список кандидатов в проектируемый «Украинский генеральный войсковой комитет».

2

К открытию крестьянского съезда стол президиума так же был накрыт желто–голубыми полотнищами, точно так же была подготовлена и вся предстоящая церемония. Однако небольшой инцидент в самом начале несколько нарушил задуманную процедуру.

Дело в том, что мандаты при входе проверяли обычные театральные билетеры, и они, конечно, не являлись той силой, которая могла бы противостоять натиску толпы. А толпа в сквере у театра с самого утра собралась огромная. И были это не просто уличные зеваки, а крестьяне пригородных и даже более отдаленных от Киева сел. Еще с вечера распространился слух, что сегодня в театре Соловцова будут делить помещичью землю и расписывать ее по крестьянским дворам.

Капельдинеры самоотверженно сопротивлялись бешеному натиску, но когда вдруг ударила мощная волна — с полтысячи человек в солдатских гимнастерках, контроль не выдержал и отступил. «Землячк» в солдатских гимнастерках устремились в зал, где рассаживались делегаты с мандатами от «крестьянских союзов». Были это солдаты — украинцы по происхождению — из разных частей Киевского гарнизона; прослышав о предстоящем наделении землей, они поторопились заявить и свои права.

Захватив места в зале, «землячк» подняли крик, чтобы землю делили немедля и чтобы тут же был написан и всеми присутствующими подписан соответствующий закон, а каждому из солдат одновременно с мандатом на землю был бы непременно выписан и увольнительный билет из части для поездки в свое село, потому что в противном случае «заградиловки» перехватят их и зашлют на позиции в штрафные батальоны, а уж тогда достанется каждому не больше как по три аршина земли навечно.

Шум усилился еще больше, когда за столом президиума возникла борода Грушевского: по этой бороде председателя Центральной рады узнавали в радиусе пятидесяти километров вокруг Киева.