Белая кровь Тавриды - Александр Александрович Тамоников

Коль подфартило там, то должно подфартить и здесь. Конечно, женщина – это тебе не диверсанты-мужчины. С женщиной было проще. А тут – диверсанты, чего доброго, еще и начнут сопротивляться. Например, отстреливаться, или швырять гранаты, или то и другое вместе. Да не беда, что начнут отстреливаться, а беда в том, что при этом могут пострадать невиновные люди. Ведь диверсантов нужно брать ночью, а это значит, что они, скорее всего, будут спать в чьих-то домах, а в тех домах, кроме самих диверсантов, ночуют еще и хозяева: женщины, дети, старики. Пуля, она слепа.

После коротких обсуждений план одобрили.

– Значит, так, – подвел итоги Белкин. – Во второй половине ночи подъезжаем на двух машинах к околице села, окружаем дома, врываемся… В общем, все ясно.

– Почему во второй половине ночи? – не понял Протон. – Почему не сразу, как только стемнеет.

– Для верности, – пояснил Белкин. – В полночь они, может, и спать-то еще не будут. Или и вовсе не будут на месте. А нам надо взять их тепленькими.

– Предутренняя пора – самый сладкий час, – добавил Чистов. – Человек в это время обычно спит. Или пребывает в расслабленном состоянии, а потому и не способен к сопротивлению. Языков на фронте почти всегда берут перед рассветом.

– Кто будет окружать дома? – спросил комендант.

– Солдаты и милиционеры, – ответил Белкин. – Кто же еще? А уж вламываться в дома и скручивать диверсантов – мы. Жаль, маловато нас – всего четверо. Помощников бы нам…

– Я могу помочь, – сказал Протон.

Белкин и остальные трое смершевцев скептически оглядели хрупкую юношескую фигуру Протона.

– Что вы на меня так смотрите? – возмущенно спросил тот. – Я сильный, справлюсь!

– Они тоже сильные, – сказал Тальянкин. – И, я так думаю, обучены разным приемам. Должно быть, учились в какой-нибудь диверсантской школе. Так что…

– Я справлюсь! – упрямо повторил Протон.

– Конечно, справишься, – улыбнулся Белкин и похлопал Протона по плечу. – Но в другой раз. А в этот раз будешь в оцеплении. Это, знаешь ли, тоже ответственное дело. Это тебе не семечки щелкать и не звездами любоваться. Словом, пойдешь в оцепление. Считай, что это приказ.

– Эх! – горестно вздохнул Протон и с негодующим видом отвернулся.

– Я пойду с вами, – сказал комендант. – Ничего, скручу поганца! Справлюсь, не сомневайтесь.

– Хорошо, – улыбнулся Белкин. – Значит, нас уже пятеро. – Выберем еще нескольких милиционеров покрепче, да и хватит.

– А Иван Федотыч с дамочкой? – спросил комендант.

– А они пускай посидят под охраной и подумают о своей жизни, – ответил Белкин. – Куда они денутся? Не до них нам сейчас.

* * *

Во второй половине ночи, как и было условлено, на грузовике и легковушке подъехали к селу. На краю села остановились, заглушили моторы. Приехавшие разделились на группы, и каждая группа скорым неслышным шагом пошла по спящей сельской улочке к намеченным домам, в которых, по предположению, ночевали диверсанты. В считаные минуты дома были окружены, группы захвата, каждая состоящая из четырех человек, неслышно ступая, подошла к дверям…

В группе Белкина был Чистов и еще два милиционера. Подойдя к двери, они прислушались. В доме было тихо. Чистов осторожно толкнул дверь. К его немалому удивлению, дверь легко поддалась, она даже не была заперта. Впрочем, удивляться тут особо было нечему. В этом краю почти никто не запирал дверей на ночь – такова здесь была то ли привычка, то ли традиция.

Чистов осторожно отворил дверь, стараясь, чтобы она не скрипнула. Дверь все же предательски заскрипела, и потому, не теряя ни мгновения, Чистов ворвался в дом. Следом за ним вбежал Белкин, за ним – оба милиционера. Белкин включил фонарь, полоса света заплясала по стенам и потолку, высветила фрагменты домашней обстановки.

– Никому не двигаться! – заорал Белкин. – Будем стрелять!

Никто и не двинулся, лишь в другой комнатенке, вход в которую был завешен цветастой тряпицей, кто-то испуганно вскрикнул – то ли женщина, то ли ребенок. А в передней комнате на лавке, приделанной к стене, сидел какой-то мужчина. Чистов и один из милиционеров бросились к нему, Белкин и другой милиционер ворвались в комнату за занавеской.

– Встать! – скомандовал Чистов незнакомому мужчине и скорыми движениями рук провел по его одежде.

Но поверхностный обыск ничего не дал, никаких подозрительных предметов Чистов у мужчины не обнаружил. Зато милиционер нащупал на лавке рядом с мужчиной автомат.

– Вот… – растерянно сказал милиционер Чистову. – Оружие… Немецкое…

– Ого! – не удержался от восклицания Чистов.

В это время из соседней комнаты, подсвечивая себе фонариком, вышли Белкин и другой милиционер.

– Там – ничего, – сказал Белкин. – Только женщина, старуха и ребенок. А что у вас?

– А у нас сюрприз, – сказал Чистов. – Незнакомый мужчина, а рядом с ним – немецкий автомат.

– Вот как, – сказал Белкин. – Хозяева! А ну-ка выйдите и зажгите лампу!

Из соседней комнаты вышла старуха и, опасливо косясь на ночных гостей, зажгла керосиновую лампу. Затем вновь скрылась за цветастой тряпицей.

– Кто такой? – спросил Белкин у незнакомого мужчины. – И почему при оружии?

– А ты не догадываешься? – спросил в ответ мужчина, и в его голосе слышались усталость и равнодушие.

– Кажется, начинаю догадываться, – сказал Белкин. – Что ж не стрелял?

– А зачем? – все тем же голосом спросил мужчина. – Чтобы вы выстрелили в ответ? Вас-то много, а я один… От всех не отстреляешься.

– Ясно, – Белкин даже слегка удивился от таких слов.

– Сдаться я хочу, – сказал мужчина. – Потому и не стрелял.

– Значит, сдаться… – хмыкнул Чистов.

– Да. Знал, что вы придете. Чуял.

– А что ж не убежал, коль знал и чуял? – спросил Белкин.

– А куда? – криво усмехнулся мужчина.

– Ладно… – сказал Белкин. – И как же тебя кличут?

– Змея, – сказал мужчина.

Да, это был Змея. То есть Гадюкин. После того как другие диверсанты ушли в развалины, он и задумал сдаться тем, кто за ним придет. А то, что за ним должны прийти, он чувствовал. СМЕРШ ли, милиция, кто-то другой – ему было без разницы. Он хотел жить. Жить, выжить – во что бы то ни стало, любой ценой. Движимый этим желанием, он когда-то согласился на предложение фашистов стать диверсантом. А теперь, надеясь выжить, он сдавался советской власти. Он ни на секунду не верил, что ему удастся вернуться обратно в Констанцу или еще куда-то, в глубокие фашистские тылы. Даже если немцы вдруг и согласятся прислать за ними катер, то все равно – ни Крот, ни Хитрый, ни Жених, ни Серьга ничего ему об этом не скажут. Они о нем забудут. Уже забыли. А он хотел жить и готов был заплатить за свою жизнь любую цену.

– Сколько