Безопасность непознанных городов (ЛП) - Тейлор Люси

Продолжая крепко держать Вэл за руки, он коснулся ее горла своими длинными, худыми пальцами. В голове взорвался дождь золотых и серебряных монет. Они со звоном отскакивали от стенок черепа, а голос Филакиса, словно со дна глубокого, полного воды колодца, продолжал:

— Хочу выяснить, не желаешь ли ты втайне того, чего боишься больше всего на свете.

31

Подняв взгляд, Вэл увидела на зеркальном потолке отражение собственного нагого тела. От шеи до лобка, от бицепсов до запястий оно казалось холстом, на котором безумная швея воплотила шедевральную по цвету и дизайну задумку. Кожу пронзали сотни игл, через проколы шли ярчайшие нити, которые пересекались между собой, складываясь в роскошный геометрический узор из зигзагов. Концы нитей крепились к крюкам в изголовье и по бокам кровати. Стоило шевельнуться, как иглы приходили в движение, заставляя каждый нерв вопить от боли.

Острая и непрестанная, она вскоре преодолела барьер чувствительности и превратилась в патологический сексуальный голод. То было даже не далекое от удовольствия вожделение, а извращенная, мазохистская похоть, питаемая ужасом и страданием.

Вэл осознала это в странной и чересчур памятной тюрьме — комнате, о которой с одного беглого взгляда уже имела полное представление. Знала ее степы и мебель, содержимое книжных полок и письменного стола. Знала, не подходя к окну, что за ним не зубчатые стены марокканской касбы[14], а распаханные поля и далекие, одетые лесами холмы, ветхий соседский сарай и силосная башня с традиционным магическим многоугольником над входом. Знала, что, если перевернет к себе фотографию на столе, с нее взглянет лицо ребенка, которым она была когда-то.

Как стала возможной эта иллюзия, Вэл не имела понятия. Возможно, она вернулась в комнату детства потому, что временно помутился рассудок или Филакис дал ей какой-то мощный галлюциноген. Мысль успокаивала, ведь в какой-то момент действие наркотика прекратится или его удастся перебороть. Вэл решила не поддаваться панике, а принять все как есть и ждать дальнейших событий, позволив кошмару развиваться своим чередом.

Когда в замке заскрежетал ключ, она понадеялась увидеть Филакиса, хоть и предчувствовала худшее. И не зря: вошла ее мать либо точная копия Летти, вплоть до ямочки на щеке, рта сердечком и выколотых глаз.

— Филакис! — прошипела Вэл.

Ничего не понимая, подобие Летти повернуло голову.

— Что ты сказала?

— Тебе меня не обмануть. Ты очередная из иллюзий Филакиса.

— О чем ты? — проворковала мать. — Наверное, тебе приснился кошмар. — Она осторожно просеменила через комнату и вытянутой рукой коснулась волос Вэл.

— Как тебе вчерашняя прогулка? Нравится смотреть на шлюх? Как мы себя чувствуем сегодня утром?

— Эти иглы... чем бы ни были... мне больно!

— Ну да... наверное, — ответила Летти с таким же равнодушием, как двадцать пять лет назад. — Это чтобы ты не встала и не ушла. Но я помню, как выглядело такое плетение... должно быть, красиво смотрится. — Она тронула нити лакированным ногтем. Нервы Вэл отозвались на покачивание игл, будто падающие домино. Кожу опалило огнем.

— ...этот узор мне особенно нравится. На ощупь он точно «веревочка»[15], нить мягкая, как твоя кожа. Вот это, я понимаю, наряд так наряд.

Боль отступила. Вэл попыталась сосредоточиться на отвратительном видении сбоку. Летти была почти такой же, как в воспоминаниях: пухленькая, с каштановыми волосами и виртуозно наложенным макияжем. Если бы не шокирующе пустые глазницы, она могла бы сойти за немолодую танцовщицу из Вегаса, потасканную и поблекшую старлетку.

— Убери ее, — попросила Вэл. — Я знаю, Филакис, это ты. Хватит.

— О чем ты?

Предостерегающе шикнув, Летти залезла под юбку.

Когда мать снова подняла голову, у нее изо рта, как зубочистки, торчали многочисленные иглы со вдетыми нитями. Она прошлась пальцами по телу Вэл. Захватила кожу под челюстью и проколола. Вэл судорожно вздохнула, но сопротивляться не посмела: при малейшем движении иглы в теле начинали вертеться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Должно быть, красиво получается.

— Пожалуйста! Прекрати!

— Как бы мне хотелось сейчас это видеть!

— Отпусти меня!

— Но тогда ты можешь сбежать, — нахмурилась Летти. — Мир — такое опасное место, в особенности для зрячих. К счастью, у меня больше нет глаз, так что я не вижу его искушений. Но ты можешь пострадать, если уйдешь.

Слова были произнесены верным тоном, с той же интонацией, как у настоящей Летти. Вэл поморгала, пытаясь избавиться от иллюзии.

— Ты ненастоящая. Моя настоящая мать лежит в вирджинской больнице.

— Помолчи. Все это было только дурным сном. Он закончился. Выгляни в окно и расскажи мне, что видишь.

— Не так-то просто поднять голову и это сделать.

— Да, наверное, — вздохнула Летти. — Придется тебе помочь.

Едва она прикоснулась к векам Вэл, как разум наполнили давно забытые образы. Извилистые, мышино-серые улицы Города заволокло дымкой, словно голова наполнилась туманом. Вэл перенеслась на север штата Нью-Йорк. Стояла весна, земля пахла свежестью и талым грунтом. На деревьях зеленели почки, а в вышине резвились ласточки, такие маленькие, что казались звездочками в небе. По дороге за необработанным полем ехал на лошади мужчина в ковбойской шляпе и сапогах с металлическими носами, горевшими на солнце. Всадник уезжал все дальше, и в конце концов он и лошадь стали не крупней ласточек, а каблуки его сапог превратились в крошечную искорку света. Он показался Вэл самым красивым созданием на земле и таким же недостижимым, как самые далекие звезды.

К глазам подступили слезы. Вэл знала, что эта сцена иллюзия, созданная колдовством Филакиса или собственным усталым, травмированным разумом, но иглы в коже были реальны. Арабеска из нитей натягивалась от малейшего движения, и сотни крошечных ранок становились больше и глубже. Будто пот, тело усеивали бисеринки крови.

— Нравится вид? — спросила Летти.

— Конечно.

— Но у тебя мокрое лицо. Почему ты вечно плачешь и портишь мне все удовольствие?

Вэл попыталась увернуться от пальцев Летти, но даже за такую мелочь пришлось заплатить мириадами уколов. Стоило шелохнуться, как рой серебряных пчел сладостно вонзал в нее свои жала.

— Больно смотреть в окно, видеть мир и не быть его частью.

— А я знаю, что не хотела бы оказаться в нем.

— Почему бы и нет?

— Опасности...

— Но подумай, сколько там возможностей получить удовольствие.

— Нет!

Замкнувшись в себе с молниеносностью сжатых в кулак пальцев, Летти издала сдавленный, безумноватый звук и так яростно затопала, что вибрация передалась иглам. Тысячи проколотых нервных окончаний взвыли от боли, вспыхнувшие синапсы пылали. При малейшей попытке сопротивляться иглы вонзались в новые нервы, и вскоре сжигаемое холодным огнем тело задрожало в лихорадке от сотен маленьких ранок.

А Летти продолжала кричать:

— Ты лжешь! Ты зло и ты лжешь! Мир — злое место. Я рада, что его не вижу. Только здесь я в безопасности. Только здесь. И мы с тобой никогда отсюда не уйдем.

На этих словах она присела у кровати и вынула предмет, в котором Вэл узнала материнскую шкатулку для шитья. Тяжелый ящичек походил на квадратную корзину для пикника, закрываемую крышкой. Вэл хорошо помнила его содержимое: сотни цветных нитей, от тусклых, приглушенных до сверкающих, металлизированных, пастельные тона моря и неба, десятки вариаций красного, что охватывали все оттенки крови — от свежепролитой до липко-влажной и бурой, уже подсохшей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И сверкающая подборка игл в придачу, начиная с тонких, как человеческий волос, и заканчивая такими длинными и тяжелыми, что могли пронзить сердце.

— Тебя мои слова удивят, но я не хочу причинять тебе боль, — заявила Летти. — Я поступаю так, чтобы защитить тебя и твою невинность. Жаль, что для меня самой никто такого не сделал.