bratia - Gradinarov

Петр Михайлович полистал:

– Молодец, Илья Андреевич! Книги ведешь по закону. Каждый пуд хлеба или каждый фунт пороха, выданный людям, записываешь точно и аккуратно.

– А что делать! Без учета – нет торга! При передаче дел другому смотрителю легче и быстрее смогу подбить бабки по приходу и расходу товаров, выверку сделать по должникам и по недостачам, – ответил Прутовых. – А то тяжба начнется. Пока до Туруханска сходит, потом вернется. Пока ее рассмотрят такие приставы, как ты, то три-четыре года пройдет. А моих детей пора в школу отдавать. Поэтому только пришлют замену – за месяц все передам.

В сухом лабазе, куда зашли после магазина, аккуратно сложены мешки с мукой, завезенные первым рейсом. Рядом штабель с мукой в чуть потемневших кулях.

– Это остатки прошлогоднего завоза. Неприкосновенный запас. Он почти сохранился, так как завезенного в том году хлеба хватило до нынешней воды, – пояснил Илья Андреевич. – Заберут по первому льду Афанасий Кокшаров и Сурьманча, Савелий Соколо да крестьяне из зимовий: Турков, Бычов, Ивельских, Тюрепин, Орлов и Панов. А свежую муку развезем в январе будущего года после Рождества Христова, – рассказывал Прутовых. Он закрыл лабаз, ключ спрятал за голенище бродней.

– А теперь к храму Божьему! Жаль, умирает он без священника и прихода. Помнишь, Петр Михайлович, эта церковь построена в 1842 году на месте сгоревшей десятью годами раньше. Как видишь, без колокольни. Церковной утвари почти нет. Священник нужен не разъездной, постоянный. На станке шесть дворов, не считая изб и землянок. Народу, почитай, живет пятьдесят две души, а церковь пустует. Ежели всех посчитать до самой Гольчихи, кто нуждается в Божьем благословлении, то нужен не только святой отец, но и псаломщик. Епархия деньги складывает, а штат на наш храм не дает. Нехристей по тундре разводим. Это ж грех! Передайте отцу Даниилу, я крайне возмущен таким отношением к верующим.

– Ладно, Илья Андреевич, не горячись. Найти деньги для священника дело не простое. Ему избу надо рубить. Тоже деньги. Утварь церковную купить еще деньги. А Енисейская епархия, вновь созданная, своих пока не имеет. Синод же особо не жалует крепкого архиерея Никодима. Так что пока церковь будет пустовать. А отца Даниила я отправлю лодкой по правобережью до самого Толстого Носа, хотя сейчас в разгаре рыбалка, а не Святки. Все на тонях. Кому молебен служить? Давай мы лучше отправим его в ноябре на оленях. Ему месяца хватит, чтобы пройти от Ананьево до вашего станка. Я встречусь с отцом Даниилом и договоримся, когда удобней добраться до своей паствы. Илья Андреевич, попытаюсь помочь, но сие от меня не зависит. Есть духовная власть, я – светская! Понял? У меня голова болит, как обеспечить тундровиков необходимым, а уж Божьим словом – как получится. Ты знаешь, мы с Киприяном в 1855 году построили и сдали под Божью службу деревянную церковь, вместо рушившейся кирпичной. Часть кирпича пустили на печи дудинцев, сезонников, а вторую – оставили для медеплавильной печи.

– Дай Бог! Послужил кирпич Богу и людям, а теперь послужит только людям. Может, и медь у нас появится, – предположил Илья Андреевич.

После загрузки баржи пароход прощально загудел и ушел на Дудинское, по-прежнему прижимаясь к правому берегу.

В устье Дудинки шкипер Гаврила передал Герасимову почту из станков, а тот загрузил на баржу свою, разделив письма на две части: до Туруханска и до Енисейска.

Гаврила только прилег, как услышал гулкие шаги. Он выглянул из рубки и увидел ссыльных поляков. Их встречал не раз, когда приходил с баржой. Они всегда вдвоем встречали пароходы и с грустью провожали на Енисейск. На лицах не было ни высокомерия, ни унижения, ни злости, ни ненависти. Некий налет обреченности довлел в глазах да не исчезало удивление наполненности жизни, бурлящей в селе. Они с любопытством смотрели на приезжавших и уезжающих, наблюдали за манерами снующих на берегу, пытаясь понять, в чем же их схожесть и различие с поляками? Чем эти россияне смогли сломить свободолюбивого гордого шляхтича? Только пулей и виселицей или еще чем-то потаенным? Ходили, присматривались и не понимали русскую душу.

– Здорово, Панове! Проходите, я к вашим услугам, – галантно кивнул лохматою головой Гаврила. – Прошу в кубрик.

Они спустились в трюм. Гаврила зажег свечу и провел поляков в жилой отсек.

– Присаживайтесь на полати и рассказывайте, с чем пожаловали?

– Не сочтите за труд переправить в Енисейск нашу почту, – попросил Збигнев. – Мы заплатим за пересылку серебром и даруем бутылку выдержанного вина «Люнель».

Шкипер окинул поляков огорченным затуманенным взглядом. Молодые люди терпеливо ждали ответа.

– Господа! Если вы считаете, что российский матрос отправит вашу почту за бутылку вина, то глубоко заблуждаетесь. Я привык помогать людям в трудную минуту без мзды, по велению души и совести! Я, Панове, не могу так низко пасть. А чаевые я могу вам сам дать.

Поляки сидели, ерзая на полатях. Их гордость не позволяла выслушивать упреки российского моряка. В подобных случаях они поворачивались спиной и уходили. А тут смиренно выслушали Гаврилу до конца, подивившись богатству натуры русского простачка.

– А чтобы мои слова не показались пустельгой, предлагаю три варианта примирения. Первый: вино я выбрасываю за борт и почту не беру Второй: вино не принимаю, но почту беру И третий: бутылку выпиваем втроем, и я забираю почту.

Бывшие офицеры удивились равнодушию шкипера к вину и рьяному отстаиванию своей чести. В Дудинском злые языки судачили, что шкипер Гаврила беспробудный пьяница, а за бутылку вина доберется вплавь до Кабацкого. Степан Буторин, Иван Маругин да Димка Сотников в разговорах пытались обелить Гаврилу, а людям, плетущим наветы, обещали языки вырвать. Плотники говорили, будто Гаврила много чужих земель повидал, любит на миру вина хлебнуть в меру и поведать о своих походах. Но лучшего шкипера по Енисею не сыскать! Да и человек он грамотный и добрый. Это с виду угрюм и нелюдим. Поляки, слыша недоброе о Гавриле, с опаской шли на баржу. Они сомневались, возьмет ли он почту политссыльных. Капитана не хотели обременять, да и боялись подвести человека, находящегося на службе. Вдруг кто-то донесет туруханскому приставу о почте капитана, и Николай Григорьевич попадет под подозрение. А шкипер, парень-рубаха, за бутылку доставит по назначению. И вдруг – осечка! Осечка неожиданная, не до конца еще понятая самими поляками. Отказ, но не полный. Самый выгодный – третий вариант!

Гаврила сполоснул деревянные кружки и поставил на бочку.

– Говорите, «Люнель»! Открывайте, Панове, бутылочку, но не старайтесь удивить меня вином! Я столько перепил в иноземных кабачках, что и названий не упомню. А «Люнель» очень вкусное вино. Как сейчас помню. Франция. Порт Тулон. Вечер. Кабачок уютный. С канделябрами. Разудалые кабацкие красавицы. И вино, вино, вино.

Сигизмунд слушал и открывал бутылку, ударяя ладонью по донышку. Пробка плохо шла. Гаврила взял «Люнель» и дважды ударил дном о бочку. Пробка почти вся вышла из горлышка. Шкипер передал Сигизмунду.

– Вы хозяин, вы и наливайте!

Тот легко вынул пробку и разлил красное вино по кружкам. Густой запах ударил в носы, наполнив духом маленьких таверн и трактиров неказистое жилье шкипера.

– Панове! – взял кружку Гаврила. – Пьем за близкое знакомство!

Встали, чокнулись, залпом выпили вино. Достали набитые трубки. Гаврила закурил свою тяжелую, красного дерева, с нанесенным на чубуке греческим орнаментом.

– Казацкая? – Збигнев приглядывался к трубке.

– Моряцкая! – ответил шкипер. – Купил в Греции. Лет десять курю, а чубук как новый! У нас на шхуне был боцман Иван Пантелеевич Ветров. И статью, и силой напоминал гоголевского Тараса Бульбу. Небось, читали Гоголя? Или вы не любите его из-за Тараса? Бил он там вашего брата. И кулаком, и саблей.

– Читали! Гоголь – романтик. Он славит и силу, и удаль, и пьяный разгул казаков, и любовь к польке, которая для Андрия стала дороже собственной жизни, – сказал без обиды Сигизмунд. А Збигнев, пошевелив руками кудрявые волосы, словно ворох мыслей, горестно произнес:

– Дорогой Гаврила Петрович! Нас кто только не пытался бить! И мы многим державам не уступали. Но от этого мы становимся крепче. Крепче духом! Просто мы, поляки, любим свободу больше других. Даже больше самих россиян! Почему я делаю такой вывод? Потому что если бы вы любили свободу так, как мы, то давно отказались бы от Польши. Сами вы привыкли жить подневольными со времен татар. Ваша кровь до сих пор не очистилась от холуйства. А Петр Первый втянул Россию под пяту Европы. Вы и делаете все с оглядкой, как бы вас не посчитали варварами.

– Я рад встрече с умными людьми! – заулыбался Гаврила. – Давайте допьем зелье да пофилософствуем. Мозги освежим.

Он собрал в пучок длинные волосы, причесал бороду и больше походил на священника с умными задумчивыми глазами. Выпили не чокаясь.