Зарубежная фантастика - Клиффорд Саймак

Пара, типа амазонок, в фуфайках и брюках цвета опавшей листвы, занималась посадкой на клумбе рядом с аллеей, и нам пришлось остановиться, пока они перетаскивали свою тележку, полную тюльпанов, на траву, чтобы дать нам проехать. Они послали мне обычное приветствие и дружелюбную ухмылку, когда мы проезжали мимо.

Минутой позже у меня возникло ощущение, что с моим зрением что-то не так, потому что стоило нам проехать один дом, как перед нами предстал другой. Он был белый, а не розовый, но тем не менее в точности таким же, хотя и составлял где-то одну треть от первого…

Я заморгала и с усилием уставилась на дом, но он продолжал оставаться таких же размеров. Невдалеке через газон, в розовом одеянии, шла медленно и тяжело карикатурно огромная женщина. Ее сопровождали 3 маленькие женщины в белых костюмах, выглядевшие по сравнению с ней детьми или ожившими куклами: невольно вспоминались буксиры, суетившиеся вокруг лайнера.

Я почувствовала, что засыпалась: профиль и комбинация символов выходили за пределы моей подготовки.

Машина повернула направо и подъехала к пролету ступенек, ведущих к розовому зданию нормального размера, но не без странностей, т. к. ступеньки были разделены центральной балюстрадой: те ступеньки, которые вели налево от нее, были обычными, а те, что направо, — меньше и многочисленнее.

Гудки водителя объявили о нашем прибытии. Где-то через 10 секунд полдюжины маленьких женщин появились на пороге и побежали вниз по ступенькам справа. Дверь хлопнула, когда водитель выбрался из машины и пошел встретить их. Когда он попал в поле моего зрения, я увидела, что это была тоже малышка, но не в белом, как другие: она была одета в сияющий розовый костюм, как ливерная колбаса, который цветом в точности соответствовал машине.

Малышки перекинулись парой слов между собой, прежде чем открыть мне дверцу, и затем чей-то голосок радостно пропищал:

— Добро пожаловать, Мать Орчис. Добро пожаловать домой.

Ложе или носилки, на которых я лежала, скользнули по ремням, и на них малютки опустили его на землю. Одна из молодых женщин с розовым крестом св. Андрея, прикрепленного с левой стороны блузы, наклонилась надо мной. Она деликатно поинтересовалась:

— Как вы думаете, Мать, вы сможете идти?

Момент был неподходящим, чтобы вдаваться в размышления о форме обращения. Очевидно, я была единственной мишенью для вопроса.

— Идти? — повторила я, — конечно, я могу идти.

И я села при помощи около восьми рук. Конечно же, это было явным преувеличением. Я осознала это в тот момент, когда поднимала ногу. Даже при всей той помощи, что оказывали мне малышки, это было напряжением и достаточной нагрузкой. Я посмотрела на чудовищные формы, волнами вздымающиеся под розовыми одеяниями, с болезненным отвращением и чувством, что как бы эта масса символически не была замаскирована, она потом наверняка окажется противным разоблачением.

Я попыталась сделать шаг. “Идти” было вряд ли подходящим словом для моего передвижения: оно выглядело серией замедленных усилий воли, а эти женщины, не выше моего локтя, порхали вокруг меня как встревоженные наседки. Раз уж начав, я должна была идти вперед, передвигаясь подобно огромной волне, сначала через несколько метров гравия, затем с тяжеловесной неторопливостью вверх по левой стороне ступенек.

Когда я достигла верха, вокруг явно ощущалось чувство облегчения и триумфа. Мы на несколько мгновений задержались там, чтобы я могла перевести дыхание, а затем двинулись дальше внутрь здания.

Коридор с тремя или четырьмя дверями по обе стороны вел прямо вперед. Мы свернули налево в конце его, и я, впервые с начала галлюцинаций, уперлась нос к носу в свое изображение в зеркале. Мне пришлось собрать весь запас решимости, чтобы не запаниковать снова, увидев то, что там было. Первые несколько секунд я потратила на то, чтобы не впасть в истерику.

Передо мной стояла возмутительнейшая пародия на меня: слоноподобные нижние формы, выглядевшие более массивными из-за розовых обмоток. Благо они закрывали все, кроме головы и рук, но, выставленные напоказ, они сами были потрясением другого рода: руки, нежные, с ямочками, выглядевшие совершенно непропорциональными, были красивы, а голова и само лицо и вовсе девичьи. А она, эта девушка, была к тому же красива. Ей не могло быть больше 21 года. Вьющиеся светлые волосы слегка выгорели на солнце и были коротко подстрижены. Краски лица были розовые и кремовые, а нежные руки были красными без всяких подделок. Она глядела на меня из зеркала, на маленьких женщин, собравшихся около меня, парой зелено-голубых глаз из-под выгнутых дугой линии бровей. И это прелестное лицо, как бы сошедшее с полотен Фрагонара, было приделано к этому чудовищному телу. Не более жестоким было бы вырастить бутон на реке.

Когда я шевельнула губами, шевельнулись и ее губы, когда я подняла руку, ее рука поднялась тоже. И все же, стоило немного отодвинуться, как она исчезла, дав повод к размышлению. Она ничем не была похожа на меня, поэтому должна была быть посторонним, которое я рассматриваю, хотя и не без грусти и жалости к ней. Я наблюдала, как слезы наполняли ее, нежные веки набухали от слез, как сквозь туман я видела побежавшие слезы.

Одна из крохотных женщин за моей спиной поймала мою руку.

— Мать Орчис, дорогая, что случилось? — спросила она, полная внимания.

Я не могла ей сказать, я сама не имела полного представления. Изображение в зеркале покачало головой с тянувшимися по щекам слезами. Маленькие ручки барабанили по мне то тут, то там, тонкие успокаивающие голоса подбадривали меня идти вперед.

Следующая дверь была открыта, и, заботливо суетясь, меня провели в комнату за нею. Мы вошли в место, поразившее меня смешением будуара с большой палатой. Впечатление от будуара заключалось большей частью в розовом цвете ковра, покрывал, подушек, абажуров ламп, а от больничной палаты — в шести покрытых клеенкой диванах или ложах, одна из которых пустовала

Это была довольно просторная комната для трех кроватей, разделенных сундуком, стулом и столом около каждой, создававших впечатление загроможденности, и с достаточным пространством в середине, чтобы уместить несколько обширных мягких кресел и центральный стол с мудреным украшением из цветов. Все помещение было пропитано не таким уж неприятным запахом, и откуда-то доносился приглушенный звук струнного квартета, исполнявшего что-то в сентиментальном духе. Пять из диванов были уже заняты чем-то гороподобным. Двое из команды помощниц поспешили вперед и сдернули розовое сатиновое покрывало с шестого. Лица со всех пяти лож повернулись ко мне. Трое из них приветливо улыбались, другие хранили вежливое молчание.

— Привет, Орчис, — дружелюбно приветствовала меня одна из них.

Потом с оттенком заботы добавила:

— Что случилось, дорогая? Тебе было плохо?

Я поглядела на нее. У нее было доброжелательное кукольно-хорошенькое личико, обрамленное светло-каштановыми волосами. По лицу она выглядела на 23–24 года. Остальное было огромной насыпью розового сатина. Я не могла ничего ответить. Но я попыталась как можно приветливее возвратить ей улыбку, когда с чужой помощью тащилась мимо нее.

Мой конвой сгрудился около пустой постели. После некоторых приготовлений мне помогли на нее взгромоздиться и под голову пристроили подушку.

Усилия путешествия от машины до ложа были столь значительными, что я была рада возможности расслабиться. Пока две малышки натягивали покрывало и подтыкали его под меня, третья вытащила носовой платок и мягко приложила его к моим щекам. Она подбадривала меня.

— Вот и все, дорогая! Снова теперь дома, в покое. Отдохните немного и будете совсем в порядке. Попытайтесь просто заснуть на чуток.

— Что с ней стряслось? — поинтересовался решительный голос с одной из кроватей. — Она что, вляпалась во что-нибудь?

Маленькая женщина с платком, та, что носила крест св. Андрея и, как оказалось, отвечала за перевозку, резко повернула голову.

— Нет надобности говорить в таком тоне, Мать Хейзел. Конечно же, у Матери Орчис — четверо чудесных малышей. Ведь так, дорогая? — добавила она, повернувшись ко мне. — Она просто немножко устала после поездки, вот и все.

— Хм-ф! — произнесла девушка, к которой обращались по имени Хейзел, презрительным тоном, но продолжать не стала.

Суета продолжалась. Тотчас маленькая женщина вручила мне стакан чего-то, выглядевшего как вода, но неопределенной крепости. Первое ощущение было невнятно и неопределенно, но потом я быстро вошла во вкус. Поубиравшись и посуетившись еще немножко, моя свита удалилась, оставив меня лежащей головой на подушке под пристальными изучающими взглядами пяти гигантских женщин.

Жуткое молчание было нарушено той девушкой, которая приветствовала меня, когда я вошла