Вкус к убийству. Сборник детективных произведений английских и американских писателей - Роберт Блох

— Как мне показалось, шутка довольно быстро прискучила ему, — заметил Франклин. — Два дня назад Нортон снова позвал нас и приказал все поставить на место. Опять спешка. Мы сделали точно так, как и было.

Но вы забыли про одну деталь, подумал я. Забыли поставить выключатель на то место, где ему полагается быть, а заодно и повернуть его наоборот.

Крамер умер в перевернутой комнате, после чего настал черед Нортона впадать в панику. Нельзя было оставлять Крамера в ней. Могли возникнуть нежелательные слухи, огласка, возможно, даже обвинение со стороны полиции.

Надо было как-то вынести Крамера из квартиры, но это оказалось практически невозможным, ведь их неминуемо должны были увидеть. Тогда он решил перетащить тело в гостиную и представить дело так, будто Крамер там и умер. Кому придет в голову обыскивать апартаменты Нортона; в поисках перевернутой комнаты?

Возможно, Нортон даже не заметил раны на руке Крамера, а если и заметил, то не придал ей значение. Самое главное — это то, что он умер от разрыва сердца. Кто в подобной ситуации станет интересоваться раной на руке?

Перевернутая комната. Совершенная во всех деталях — он даже заказал особую картину, чтобы украсить ею стену, — как говорится, последний мазок. Увы, ко времени она не поспела — ее принесли лишь вчера или сегодня утром, а потому он порвал и выбросил картину, на которой воины шли сдаваться под звуки старого марша «Перевернутый мир».

— Интересно, сработала эта его шутка или нет, — проговорил Франклин, явно увлеченный идеей перевернутой комнаты.

Да, этого Франклин, естественно, знать не мог. Он не знал Крамера и всех тех людей, которые ежедневно умирают в городе от разрыва сердца. Когда же Крамер умер, в газетах появилось обычное сообщение о том, что тот скончался «в квартире своего друга».

Покинув Франклина, я проехал мимо дома Нортона — у тротуара стояли машины полиции и «скорой помощи».

Я направился к себе в офис и встретил там Олбрайта.

Выслушав мой рассказ, он покачал головой.

— Звучит фантастично, но едва ли чем-то поможет нам, если не считать удовлетворения обычного любопытства. Страховку придется выплатить. Разумеется, Нортону пришлось бы покрутиться, но, поскольку он мертв, я думаю, едва ли стоит предавать огласке эту историю.

— Все зависит от того, как умер Нортон. Если у него тоже был разрыв сердца, то дело, разумеется, будет закрыто.

Олбрайт кивнул.

— Я свяжусь с судебным следователем и попрошу держать меня в курсе.

Олбрайт позвонил мне вечером.

— Нортон умер от отравления, — сообщил он без всяких вступительных слов.

— Самоубийство?

Не похоже. Ни записки, ни чего-либо в этом роде. Сейчас полиция занимается выяснением всех обстоятельств, и я только что разговаривал с лейтенантом Хенриксом. Они перевернули там все вверх дном, но так и не нашли ни малейшего намека на яд.

— Нортон мог проглотить его весь без остатка.

— Мог, но ведь в чем-то он его хранил. В коробочке, в каком-нибудь пакетике… Хенрикс ничего не нашел. Кроме того, создается впечатление, что Нортон вошел в дом именно тогда, когда яд начал действовать — пальто его, например, было брошено на спинку кушетки. Получается, что его где-то отравили.

— У полиции есть какие-либо предположения на этот счет?

— Хенрикс ничего мне не сказал, но лично я сомневаюсь в том, что он что-то знает. Прошло лишь несколько часов. Думаю, они станут опрашивать всех, с кем Нортон когда-либо встречался.

— А когда точно он умер?

— Следователь предполагает, что около одиннадцати часов.

Повесив трубку, я приготовил себе выпить и закурил. Я думал о многом, в том числе и о ней. Ждала ли она меня? Был ли я для нее кем-то вроде всех остальных? Стоит ли мне просто сидеть и ждать?

В половине одиннадцатого я раздавил в пепельнице последний окурок и поехал в дом номер 231 на Брэйнард-стрит.

Открыв дверь, я сразу же почувствовал запах краски.

В сумеречном свете было непросто определить цвет, но мне показалось, что стены были выкрашены темно-зеленой краской, а перила лестницы — коричневой. Золотисто-коричневой.

Метрах в двух от нижней ступеньки на лестнице виднелся листок бумаги с предупреждением о том, что все вокруг окрашено.

Я нажал на кнопку звонка квартиры номер один.

Появился привратник в шлепанцах. От него исходил запах свежего пива.

— Что вы хотите?

— Когда вы начали красить?

— Вы только за этим и пришли? — огрызнулся он.

— Да.

По выражению моего лица он, видимо, смекнул, что отвечать придется.

— Сегодня, — нехотя пробурчал он.

— Сегодня?

— Ну да, — кивнул он, но сразу поправился. — Вообще-то начали вчера где-то часа в четыре, с верхнего этажа.

Я стал подниматься по лестнице и услышал, как захлопнулась дверь и повернулся ключ в замке.

Элен открыла дверь. На ее лице блуждала улыбка.

— Я ждала вас.

— Питер Нортон мертв, — сказал я. — Его отравили.

Она подошла к проигрывателю и слегка убавила громкость.

— Вот как?

— Нортон часто бывал здесь?

— Он приходил посмотреть на меня и поговорить. Иногда я слушала.

— А вы слушали в тот день, когда он рассказывал вам о перевернутой комнате?

— Да.

— И вчера вечером он тоже был здесь?

— Не хотите ли чего-нибудь выпить?

— Он был вчера вечером у вас, — сказал я. — В холле было темно, и он испачкал руку о выкрашенные перила. Потом вытер ее платком, но отпечатки его пальцев должны там остаться. И это докажет, что он действительно был здесь вчера.

Она вынула из бара два хрустальных фужера.

— Полиция сюда не приходила.

— Они не знают про это место. Только я один.

Она улыбнулась.

— Что ж, тогда мне незачем волноваться.

— Элен, но я должен буду сказать им.

Она посмотрела на меня.

— Зачем же?

— Речь идет об убийстве.

— И я оказываюсь в числе главных подозреваемых? И будет расследование? Полиция установит, кто я такая, где живу и чем занимаюсь?

— Да.

— Мне бы этого не хотелось.

— Элен, это вы убили Нортона?

Она на мгновение поднесла фужер к свету.

— Да.

Мелодия на пластинке окончилась, послышался щелчок, и на вращающийся круг лег новый диск. Снова зазвучала музыка.

— Вы не должны были говорить мне этого.

— Но вы же спросили, а я не могу лгать вам. Вы сами знаете, почему, не так ли? И не сообщите в полицию, да?

Я молчал.

Она поставила фужер на стол и быстро прошла к картине, прислоненной к креслу.

— Даже не помню, когда писала ее. Интересно, о чем я тогда думала?

— Вы имеете отношение к смерти Крамера?

— Нортон говорил мне, что переоборудует свою комнату. Я знала, что у Крамера слабое, очень слабое сердце. Знала и то, что он оставил мне все свое наследство. Я предложила Нортону, чтобы Крамер стал его первой жертвой. Нортон так и не понял, почему. — Она внимательно смотрела на меня. — Вы шокированы? Отчего?

— А если бы Крамер не умер?

— Тогда бы я задумалась над чем-нибудь еще.

— Вы так просто относитесь к вопросам жизни и смерти?

Она взглянула на другую картину.

— Мне нравится синий цвет. Больше, чем какой-нибудь другой. Я никому раньше не говорила об этом.

— Почему вы убили Нортона?

— Он собирался сообщить обо мне полиции — у него не было другого способа справиться со мной. Не сказала бы, что это была мучительная смерть. Полчаса сна, потом пятнадцать минут и — полное небытие.

— Но что он мог им рассказать? У него и самого могли возникнуть проблемы.

— Он вообще не стал бы упоминать Крамера. Просто написал бы анонимную записку в полицию, и сообщил об остальных. О них он не знал, разве что о том, кто был непосредственно перед Крамером, но мог догадываться.

— И сколько же было этих остальных?

— Пять, — она нахмурилась. — Нет, шесть. Разве это важно? Все они уже мертвы, но полиция обязательно найдет возможность повесить их на меня. Я ведь не всегда была Элен Морланд, — она посмотрела на меня. — Нельзя мне в тюрьму.

— Ну, возможно, не в тюрьму.

Ее глаза округлились.

— Если кто-то посчитает, что я сумасшедшая, я возражать не стану. А вы?

— Я буду вынужден обратиться в полицию. Вы знаете, что я так сделаю.

— Но мы ведь с вами не такие, как все. Должны ли мы подчиняться их законам?

— Несомненно.

Она побледнела.

— Раньше я никого не любила. Так неужели теперь я должна потерять все, что имею?

Мне нечего было ответить ей.

— Когда вы собираетесь пойти в полицию?

— Не знаю.

— Утром. Времени будет достаточно. Я не сбегу. Теперь уже некуда бежать. Некого ждать, — она слабо улыбнулась. — Поцелуй? Наш единственный поцелуй?