Павел I - А. Сахаров (редактор)

Несчастные события с Корсаковым и Готце были уже известны в русском лагере: солдаты знали, в какой опасности находятся все они в эту минуту, и по-своему толковали об измене союзников, о бароне Тугуте, бранили австрияка и осыпали ауфенберговский отряд своими насмешками.

Но Суворов сумел скрыть пред ними отчаянно тревожное состояние своей души и поддерживал в людях бодрость. Усевшись на барабан около солдатского костра, велел он подать себе шкатулку в которой всегда возил с собой все свои ордена и другие знаки монарших милостей, и медленно стал раскладывать перед собой все эти украшения, любовался ими и приговаривал: «Вот это за Очаков!.. Это за Прагу!» – и так далее. Обступившие его солдаты глядели на ордена, глядели и на своего седовласого «отца» и тихо переговаривались между собой:

– А что, братцы, старик-то не унывает?!

– Чего ему ныть-то!.. Не таковский!.. Ишь ты, разложил их, кавалериев-то этих – эвона сколько!.. Смотри!.. «За Прагу», говорит…

– Есть там всякого, и за Прагу, и за прочее!.. Ничего, батюшка Александра Василич, и за Альпы получишь… Ещё краше… Никто как Бог!.. Бог не выдаст, свинья не съест!..

– Верно, детки!.. Помилуй Бог, верно! – добродушно улыбался в ответ им Суворов.

Согласно диспозиции, выработанной на совете, Багратион рано утром 19-го числа выступил с авангардом из Муттена и, перейдя снежный Брагель, спустился в три часа дня в Клентальскую долину, где нашёл отряд Ауфенберга уже готовым сдаться противнику. Войска Багратиона пришли в негодование от одного известия об этом. Пока он устраивал их к бою под огнём французских пуль и картечи, некоторые из австрийских офицеров генерального штаба сочли нужным предупредить великого князя Константина, что союзные войска поставлены здесь в самое опасное положение, и уговаривали его отъехать куда-нибудь назад, подальше. Великий князь с негодованием отвечал им, что именно в подобных-то обстоятельствах его присутствие и может быть в особенности полезно. Вместе с этими словами дал он шпоры и выехал пред боевую линию.

– Мы со всех сторон окружены, ребята! – громко обратился он к людям. – Но вспомните, что завтра день рождения нашего государя и моего родителя! Мы должны прославить этот день победой или умереть со славой!

Восторженные клики раздались в рядах, и вслед за ними гренадеры с барабанным боем, без выстрела и прямо с фронта ринулись в штыки на французов.

Три раза атакуемый Багратионом неприятель отступал всё далее и далее, потеряв уже более четырёхсот человек убитыми и пленными; но, получив подкрепление из Гдариса, занял у Клентальского озера такую сильную позицию, что всякий подступ к ней стоил и нам больших потерь. В этой самой позиции за несколько месяцев пред тем ничтожная горсть швейцарской милиции остановила целую французскую колонну. После нескольких безуспешных подступов, наступившая темнота и крайнее утомление войск заставили Багратиона отложить атаку до следующего утра. Одна только ружейная перестрелка в передовых цепях продолжалась ещё некоторое время.

Стояла уже глубокая ночь, когда русская армия подтянулась к своему авангарду у Клентальского озера. В этот день было пройдено ею более двадцати вёрст; но Бетцберг, после Росштока, не казался уже нашим солдатам особенно страшным, хотя и на этом переходе погибло ещё много вьюков. На ночь войска оставлены были в виду неприятельской позиции, и приказано им стоять как можно тише, не разводя огней, а ночь меж тем была холодная: проливной дождь перемежался хлопьями снега, и мглистый туман до того сгустился, что в двух шагах едва уже было видно товарища. Солдаты, дрожа от холода и сырости, промокшие насквозь, голодные, почти босые, не ложились спать.

Вдруг в темноте обнаружилось какое-то движение на бивуаке.

– Где князь Пётр? где Пётр? – спрашивал кто-то.

Это был сам Суворов, в своей «родительской епанечке», плохо одетый, обмоклый, прозябший… Багратион, завёрнутый в бурку, поднялся с мокрой земли и встретил фельдмаршала.

– Князь Пётр, я хочу, непременно хочу ночевать в Гларисе… Мне и вот им, – говорил старик, указывая на солдат, – пора отдохнуть… Нам холодно и голодно, Пётр… Подумай!.. Непременно хочу ночевать в Гларисе!

– Мы скоро будем там, – отвечал Багратион. – Головой ручаюсь вам, ваша светлость, вы будете ночевать в Гларисе! – уверенным и светлым голосом прибавил он, как бы утешая старика, измученного за этот день и физически, и нравственно.

– Так будем?.. Ну, спасибо, князь Пётр! Спасибо, голубчик!.. Хорошо!.. Помилуй Бог, хорошо! – повторил Суворов, провожаемый Багратионом до какого-то овечьего хлева, предоставленного на сей раз фельдмаршалу, где он и провёл остаток этой ночи вместе с великим князем Константином.

Наутро, 20 числа, бой возобновился ещё впотьмах, вскоре после полуночи. Французы, встревоженные перестрелкой двух столкнувшихся патрулей, разом открыли огонь по всей своей линии. Русские войска, мгновенно встрепенувшись, как будто по установленному сигналу, разом кинулись вперёд, «на ура!» и ударили на республиканцев с фронта и правого фланга. Не видя впотьмах местности ни под ногами, ни пред собой, они прямо с яростью стремились на одну цель, которая обозначалась для них вспышками неприятельских выстрелов. Встречая республиканские войска, расположенные по косогору, наши бросались на них в штыки и свергали их с кручи: в жару боя многие и сами, срываясь с утёсов, стремглав летели в пропасть. Узкая дорога между подошвами круч и берегом озера была усеяна истерзанными обезображенными трупами русских и французов, которые часто лежали рядом или один на другом, вцепившись друг в друга. Немногим удалось спастись, хватаясь за камни или деревья. Французы живо были выбиты из своей неприступной позиции. Их опрокинули и гнали до Нетсталя, отсюда до Нефельса, потом до Молиса, где, наконец, прекратилось преследование. Багратион сдержал своё слово: Суворов действительно ночевал в Гларисе, занятом после шестнадцатичасового непрерывного боя, трофеями коего нам достались два неприятельских знамени, три пушки и до шестисот пленных.

В арьергарде, оставленном у Муттена, всё это время тоже дрались и оттеснили противника до самого Швица, заставив его потерять 3000 убитыми! И здесь точно так же бой доставил нам обременительные трофеи: пять пушек и 1200 пленных с одним генералом (Лакуром). Необременителен был только эполет самого Массены, из литого золота, сорванный с его плеча унтер-офицером Махотиным.

23 сентября арьергард наш присоединился, наконец, к главным силам, и таким образом у Глариса собралось всё, что оставалось ещё от армии Суворова. Но в каком ужасном положении были эти остатки – оборванные, босые, без артиллерии, без патрона в суме!.. И что было делать с людьми, изнурёнными беспримерным походом, постоянным голодом, ежедневным боем!.. Вьюки большею частью погибли: раненых не на чем было везти. А тут ещё лопнула и последняя надежда Суворова на соединение с Линкеном: оказалось, что австрийский генерал без всякой необходимости давно уже отступил совсем за горы, в Граубинден, и даже Ауфенберг покинул русские войска, уйдя 21 сентября, по следам Линкена, к Иланцу. В подобном положении нечего уж было думать о победах: впору было спасать только остатки армии и честь русского оружия.

Последовал вторичный военный совет. Путь долиной Линты, хотя и кратчайший для соединения с Корсаковым, нашли неудобным, потому что к этой же Линте должен был выйти Массена со всеми своими силами. Другой же путь на Иланц и Кур к Фельдкирху, хотя и кружной, был удобен в том отношении, что в Куре, занятом союзниками, войска могли запастись провиантом. Таково было мнение великого князя, и Суворов с ним согласился. Войскам предписано выступить из Глариса в ту же ночь и следовать к Эльму. Авангард поручен Милорадовичу, арьергард – Багратиону. Но до чего уменьшилась численная сила войск, можно было судить по отряду того же Багратиона, который состоял без всякой перемены из тех самых частей, что и при вступлении в Швейцарию: тогда в нём было 3000 человек, теперь же едва и до 1800 добиралось!.. Но войска за двое суток стоянки у Глариса, которая сама по себе была отвратительна, всё-таки хоть обогрелись у костров, заштопали заплаты, зачинили кое-как обувь себе и офицерам. Нетрудно вообразить, каково было у них состояние последней, если даже генералы ходили в ботфортах без подошв и передов, заменяя те и другие полами, обрезанными у своих же сюртуков.

Задолго ещё до утра на 24 сентября армия Суворова тихо снялась с позиции перед Гларисом. Узнав об этом уже на рассвете, неприятель поспешил отрезать ей путь, но был отброшен штыками, и потому именно штыками, что нам больше нечем было драться. Стойкость и мужественное сопротивление арьергарда, который дрался на каждом шагу, поминутно кидаясь врукопашную и переходя в наступление, сделали то, что главные силы и остаток вьюков благополучно миновали теснину и, пройдя более 20 вёрст, спокойно достигли Эльма.